Влад Костеску - ты. Благородно поступил ты.
"Эге-гей. Слу-у-ша-ай-те все! Мне хорошо и весело!"
Вечереет. Но пока еще все видно, все ясное-ясное.
Не убегай, мой славный денек!
СЕКРЕТ
Когда они простились на углу возле киоска, где продают сиропы хуже некуда и где не бывает мороженого за один лей, Раду Думитреску (вы его знаете, он из третьего подъезда, известен под кличкой "The Saint" - Святой, у него частенько забинтована рука, для вида, чтобы думали, будто он ранен в перестрелке) предупредил:
- Ты у меня смотри! Все, о чем мы тут говорили, надо держать в секрете, языком не трепли! А то ведь завтра же все будут знать - и лопух Джику, и мартышка Виолета, в общем весь четвертый подъезд с очкастым Серджиу во главе. Запомни: это наш секрет. Я думаю, ты понимаешь, что это такое - секрет?
- Ну вот! Секрет… есть секрет, а что же еще? - сказал Фане.
- Точно! - подтвердил Раду и вдруг схватился за поясницу, страдальчески скрючился, словно ему прострелили живот. Но героическим усилием воли он устоял на ногах. - Точно, парень! - со стоном повторил он. - Что бы с тобой ни случилось, молчок!
Фане тоже почувствовал в эту минуту, как пуля врага пронизала его. Он хотел было закрыть глаза и прижать руку к сердцу, но последние слова Раду насторожили его. Он решил отложить свои страдания на потом и спросил:
- То есть как… что бы ни случилось? Что ты хочешь этим сказать? Может что-то случиться?
- Нет, - ответил Раду и дернулся, увертываясь от пули, чуть не попавшей ему в лоб. - Нет, это только так говорится.
- А! - понимающе сказал Фане и сжал левое плечо, потому что успел передумать: пусть лучше ему прострелят плечо, а не сердце.
Раду пошел покупать "Информацию" для отца, а Фане направился домой. Идти надо всего сто метров, через минуту он будет дома, если бандиты за ним не погонятся, если нога не очень будет болеть - рана у него на плече зажила, но после того его пырнули в ногу малайским ножом.
Фане намеренно замедлил шаг, ему хотелось поразмыслить над секретом Раду Думитреску. Ясное дело, секрета он не выдаст. Ни при каких условиях.
Хоть тут что будь. Допустим, на него напали два пирата, связали и увезли его на необитаемый остров, потом приставили ему к груди пистолет и грозят: "Секрет или жизнь!" Он смирится с судьбой, гордо взглянет на них и скажет: "Жизнь, злодеи, жизнь! Секрет - никогда!" Или, к примеру, подходит очкастый Серджиу и начинает канючить: "Скажи мне секрет, а я тебе за это дам свой велосипед до зимних каникул!" Но он подденет пальцем очки - они у Серджиу вечно сползают на кончик носа - и ответит: "Не лезь в чужие дела, бобик! Меня не купишь за велосипед, тем более что он у тебя без фары". - "Я дам в придачу три австралийских марки с кенгуру", - "С кенгуру, говоришь?" - "Правда, правда, я сейчас принесу и отца не побоюсь: он если заметит, отлупит меня". - "О, святая простота! Да хоть бы ты всю коллекцию мне принес и целый вагон живых кенгуру в придачу, все равно секрет от меня не узнаешь!" Или, скажем, подсыпется к нему лопух Джику: "Фане, скажи секрет, и тогда исполнится твоя мечта. Ты уже не будешь просиживать штаны на скамье запасных. Беру тебя в постоянный состав свободным игроком". - "Ну нет, дорогуша, умру запасным, навек откажусь от футбола, переключусь на игру в "колдуны", но секрета тебе не скажу!"
- Фане, ты что, свихнулся, сам с собой разговариваешь?
Фане так и замер на месте от испуга. Перед ним стоял Мирча из двадцать четвертого дома. Да вы его знаете, у него кличка Мститель - "The Avenger".
- Нет, это я так, - стал оправдываться Фане. - Голова у меня…
Мирча, тяжело раненный в спину пулей из кольта, калибр сорок четыре, сгорбился и кусал губы. Но теперь он тотчас забыл о своих мучениях и участливо спросил: - Голова болит?
- Нет, я здоров, - сказал Фане, - голова у меня забита… такое дело… секрет…
- Какой секрет?
- Ишь чего захотел! Нет уж, ты, пожалуйста, не выпытывай!
- Даже и не думал! - сказал Мирча. - Если секрет, значит, нельзя рассказывать, вполне нормально.
- Нормально, ненормально… - пробормотал Фане. - Все-таки мы с тобой друзья. Если пообещаешь никому не говорить… я бы, пожалуй, мог в общих чертах…
- Нет! Ни в общих, ни в частных. Молчок!
- Ну почему? - Фане возмутился. - Значит, ты не способен хранить секрет? Твердости не хватит?
- Положим, хватит. Не в том дело.
- Тогда я тебе скажу, - просиял Фане. - Я встретил Раду Думитреску, и он мне сказал…
- К чему ты это? Я не хочу слушать! - перебил Мирча.
- Пожалуйста! - скривился Фане. - Как хочешь… Если тебе так важно, чтобы все считали тебя железным…
- Чушь! Мне все равно, что про меня говорят.
- Вот молодец, хвалю! - засмеялся Фане. - Скажу тебе, и поставим точку! Святой собирается…
- Прекрати, уважаемый! Как ты не понимаешь, что меня это дело не касается. Держи секрет при себе и не навязывайся!
- Ладно, - с покорным видом сказал Фане. - Да, между прочим, ты знаешь, на днях я получу из ремонта свой велосипед. Могу тебе дать покататься, если хочешь…
- Конечно, хочу!
- И ту оранжевую марку Коста-Рики с деревьями какао… я надумал отдать тебе…
- Я знал, что ты добрый парень.
- Могу даже отдать тебе всю серию с аквариумом Констанцы. Хочешь?
- Спрашиваешь! Конечно, хочу.
- Тогда они твои. Только послушай! Раду Думитреску сказал…
Мирча даже попятился:
- Ты что? Опять начинаешь? Марки я возьму, но секретов не хочу слушать.
Фане чуть не заплакал:
- Ну почему?! Почему ты не хочешь послушать? Что я тебе сделал плохого? Даю тебе велосипед покататься. Отдаю марки. Целую серию аквариумную, а не какие-нибудь яблоки и груши. А ты даже на такой пустяк не соглашаешься… только выслушать… один секрет. Мне больше некому рассказать. Виолета в школе. У Джику - урок французского. Серджиу в наказание заперли дома, потому что от него пахло табаком. Только ты один и остался. Ну почему ты не хочешь понять меня? Что тебе, жалко послушать, да?
До двадцать пятого дома им оставалось метров пятьдесят. Нелегко было их пройти, на каждом шагу опасности. Шайка Джека следила за каждым движением, головорезы Джека стреляли из любой позиции - и в упор, и сбоку, и сзади. Нужна была отчаянная смелость, чтобы не сдрейфить перед ними…
ВСЕГО ПОНЕМНОЖКУ
Мальчик спускался по лестнице виадука, прыгая через две ступеньки. Он прикинул на глаз: до конца еще пять прыжков, и в этот миг наскочил на стайку девочек. Они поднимались навстречу и весело стрекотали. Должно быть, видели на улице какого-то смазливого артиста, который выступает по телевизору, читает глупейшие стихи и при этом раздувает ноздри, закатывает глаза. Девчонки теперь о нем спорят. Одна, скорее всего Мариана, уверяет, что у артиста зеленые глаза, а другая, пожалуй, она-то и есть Мариана, клянется, что голубые, "нереально голубые". Вот нелепость! Разве у такого ничтожества может быть что-то "нереальное"?
Мальчик не удержался и сердито процедил "трещотки", но все же позавидовал им, что у них есть время на всякую чепуху, что их всерьез интересует цвет глаз какого-то ничтожества, вполне "реального" ничтожества.
После, когда он шел мимо книжного магазина, он увидел там Мариану. Она просматривала книгу. Какую, он не разглядел, да ему и не надо было разглядывать, он и так знал, какую книгу может листать Мариана. Что-нибудь явно бредовое о путешествиях в жаркие страны, где водятся попугаи и разноцветные мухи. О крокодилах, которые ползают по раскаленным пескам, или же совсем наоборот - о белых медведях, которые лязгают зубами от холода. Такие книги с первой же страницы нагоняют тоску зеленую. А Мариана охотится за этой мурой, особенно если там что-то есть и про любовь, а это значит про ахи и вздохи, про тех, у кого на уме одна чушь. Подумаешь, любовь! Что в ней такого непостижимого? Серьезную книгу она, конечно, и в руки не возьмет. Например, словарь неологизмов. Замечательная вещь! В одну секунду ты можешь узнать, что "эвпатия" - это покорность страданиям. Там есть слова и потруднее, и все расположены в строгом порядке, по алфавиту. Одно удовольствие смотреть.
Мальчик пошел своей дорогой, и, когда мимо проезжал тридцать пятый автобус, рядом с шофером он увидел Мариану. На ней красная куртка и красная шапочка, через плечо перекинуты ботинки с коньками. Едет на каток, определенно едет на каток, ей можно, она ни о чем и ни о ком не думает. На ее месте он бы тоже так поступил, не то что на каток, а махнул бы даже в Синаю или в Предял кататься на лыжах, на санках. Нет, по правде, неужели и он поступил бы так на ее месте? И не мучился бы? И совесть не грызла бы ничуть? Откровенно, по-честному? Ну, если начнешь задаваться такими вопросами, им и конца не будет! Не все же люди одинаковы, пусть каждый живет как хочет, вовсе не обязательно сравнивать себя с другими.
К витрине кафетерия он и близко не подходил. Знал, что Мариана у того столика, под картинкой. А картинка, между прочим, бездарная: толстый малолетний кретин заправляется какао. Мариана стоит у столика, ест ромовую бабу и пьет "Пепси". Думает ли она о чем-нибудь? Нет. Абсолютно ни о чем не думает.
У газетного киоска он остановился, намереваясь купить журнал.
И когда он шарил в кармане, искал монетку в три лея, Мариана хлопнула его по плечу. Он не оглянулся. Нашел монетку и протянул киоскерше. Мариана опять хлопнула его по плечу. Тогда он обернулся и спросил:
- Ты чего?
- Просто так, - сказала девочка, - увидела тебя и решила подойти.
- Я тебя видел.
- Не мог ты меня видеть, - засмеялась она. - Я только сейчас прилетела.
- Это ты хорошо сказала. - Он тоже засмеялся. - Можно подумать, что ты и вправду с неба прилетела.
- Наверное, потому, что я взглянула вверх.
- Возможно.
- Как у тебя с уроками?
- Неважно, Мариана. А у тебя?
- Какая я тебе Мариана? - удивилась девочка, у нее даже лицо вытянулось.
- Разве я сказал "Мариана"? - У него тоже был удивленный вид.
- Да. Ты ведь прекрасно знаешь, как меня зовут.
- Еще бы, конечно!
- Может, ты думал о Мариане?
- О какой?
- У нас только одна: Мариана Никореску.
- С чего это я буду о ней думать?
- Откуда я знаю, что у тебя в голове…
- Да ничего, - ответил он.
- Мариана Никореску больна. Ты знаешь?
- Нет. А что с ней?
- Простудилась. В марте всегда так. Температура, кашель, насморк, всего понемножку.
- А я не знал. Поэтому она и не пришла сегодня в школу?
- Что за вопрос! Как она пойдет, когда у нее тридцать восемь и две?
Мальчик той же дорогой шел домой, только чуть побыстрее, чем прежде, ему хотелось почитать журнал.
Кафетерий был закрыт на учет. На автобусной остановке было много народу, очевидно, тридцать пятый автобус давно не проходил. В витрину книжного магазина он не заглядывал. Да это был вовсе и не книжный, а писчебумажный магазин, там продавали тетради, бумагу, карандаши и точилки. На виадуке было пустынно. Все это казалось ему вполне естественным. В марте всегда так. Немножко беспокойно, немножко чудновато - словом, всего понемножку…
ПРЕКРАСНО
В конце ноября небо принялось месить грязно-белое тесто, месит и месит весь день напролет, глядеть тошно. Зачем, почему, оно и само не знает, похоже, от скуки, иначе ничем не объяснишь такое бессмысленное занятие. Когда ему надоест это, оно вдруг плещет на город мутную жижу, которая пахнет прелой травой, горелым тряпьем и чем-то еще, может, просто дождем, но сразу видно, что небо только балуется и ничего серьезного оно не затевает.
Вся в дыму и копоти, черная как черт, сортировочная станция тоже, наверное, от нечего делать, из обезьянства стала подражать небу и вскоре ничем не отличалась от него.
Эуджен готов был держать пари, что если и быть дождю, то он начнется отсюда, только таким путем, не иначе. Дождь наверняка решил пойти не сверху вниз, как это было утром, вчера и всегда, а подниматься снизу вверх, наподобие виноградных лоз, таким сквозистым лесом.
Облокотившись на ржавые перила Басарабского моста, мальчик по имени Эуджен, поразмыслил и заключил, что за это предположение он заслуживает оплеухи. Выдумал тоже! Понадеялся на чудо! И почему? По слабости или трусости, что, в общем, на его взгляд, одно и то же. Вообразил, что только чудо поможет ему выкрутиться. Даже рассчитывал, что за одним чудом последует другое, за другим третье, потом еще и еще, а ему будет на руку такая вот цепь чудес.
Досадливым жестом он отмахнулся от всех этих мыслей. Нет, дождик пойдет нормально. Сверху вниз, только так. Иначе все полетит вверх тормашками, никакого порядка не будет, ничего надежного. Хоть он и расстроен, он готов признать, насколько приятно самому открывать законы. Никакой гениальности для этого не требуется, стоит только внимательнее посмотреть вокруг, и тебе станет ясно, что все идет своим ходом, как часы, даже как хронометр: ни спешит, ни отстает, - в общем, понятно, что имеется в виду хронометрическая точность, а не шаляй-валяй. Если задуматься, то и наша Земля, да и вся Вселенная с Марсом, Венерой и всем прочим - это огромное, необъятное сердце, и никто не сможет остановить его или заставить биться по-другому, не так, как оно привыкло с малых лет. Впрочем, "с малых лет" - сказано не совсем удачно, даже совсем неудачно, но ничего лучшего не подвернулось, и потом, он ведь сам с собой говорит, как и что он сказал, это его личное дело, можно и не оправдываться. Ему понятно, что он хотел сказать, ну и ладно.
Скоро начнется дождь, и капли будут падать сверху вниз, потому что это закон, так и должно быть, никак не иначе.
И хотя только чудо помогло бы ему выйти из положения, нет уж, он будет честным до конца, откажется от этих дурацких надежд.
Он посмотрел на небо и готов был поспорить с кем угодно, что не успеет досчитать до ста, как первая капля упадет ему на лицо. А зачем считать? Если он всячески старается не думать о своей беде, если у него не хватает духу прямо и смело взглянуть ей в лицо, если он трус, трусливый бегемот, тогда и считать незачем.
В двухстах метрах впереди, по мосту Гранд безостановочно катили машины. Он без труда угадал бы марку любой из них. Достаточно было закрыть глаза и прислушаться к гулу моторов. В таких вещах он отлично разбирался, мог назвать себя специалистом по части угадывания марок автомашин.
Но он и этим сейчас не станет заниматься. Не будет делать и многое другое. Не спустится с моста вниз покупать мороженое, не будет думать о вчерашнем фильме, не будет вспоминать, как мирово жилось ему этим летом у бабушки с дедушкой.
Хватит, и так он убил уйму времени на всякие развлечения.
Он как миленький потопает домой кратчайшей дорогой, зайдет к отцу в комнату и скажет ему напрямик: "Сегодня меня вызывали по истории и поставили тройку. Никто не виноват. Никаких таких дел у меня не было, мама не посылала меня в магазин, учитель ко мне не придирался, я сам виноват. Ходил в кино и не выучил урок, вот и все.
Вначале у меня просто не хватало мужества признаться. Я выдумывал всякую дичь. Рассчитывал на чудо, рассчитывал на то, что не застану тебя дома, не попадусь тебе на глаза. Глупо! Всячески старался позабыть то, что произошло в школе. Это ведь тоже нечестно".
И небо вдруг показалось Эуджену приветливым и прекрасным - да, да, не смейтесь! Прекрасно пахло дождем. Осень была прекрасная. Мост, поезда, люди - все было прекрасно.
НОВОЯВЛЕННЫЙ АРХИМЕД
Прежде всего он принял решение не отвечать на телефонные звонки. Этого требовали новые обстоятельства. Сильвиу заткнул уши и не вставал с дивана. А телефон звонил и звонил… Сильвиу и не шевельнулся, лежал на спине и смотрел в потолок на серое пятно - след пистолетной пробки, след его упражнений в стрельбе.
Сильвиу подозревал, кто ему звонит. Подозревал? Неверно. Он знал. Был уверен. Десять очков против одного, что звонит Мишу. А о чем можно говорить с Мишу? Ну о чем? Опять о футболе? И опять о марках? Все это глупости! Ерунда! Ребячество! Не такой он теперь человек, чтобы на полном серьезе спорить о том, какие шансы у команды "Прогресс" удержаться в классе "А". Чувство собственного достоинства не позволяет ему предлагать две шотландские марки за одну японскую или одну новую Монако за одну старую Гондурас с жевательной резинкой в придачу.
Если бы Мишу мог (он не может!), если бы у него хватило ума (не хватит!) и если бы он развил в себе (не развил!) то самое, что, с одной стороны, называют страстью и самоотверженностью, а с другой - отречением от мелких, минутных удовольствий (взять хотя бы футбол, взять хотя бы марки), он бы попросту позвонил в другое время.
Сильвиу теперь уже не тот. Не мог он быть прежним Сильвиу. Везение или чистая случайность произвели в нем такую глубокую перемену? Исключено. Только наивные люди могут думать, что если бы Архимед не купался в тот памятный день, его знаменитый закон так бы и не был открыт; что если бы у Ньютона не было яблони в саду, то человечество вовек не разгадало бы тайну земного притяжения.
Он-то понимал, в чем все дело. Факты начисто отметали и везение и всякую случайность. Он готов предложить свои услуги и перебрать все эти факты, точные, строго научные, неоспоримые, чтобы ни у кого не оставалось и тени сомнения.
Итак, он встал в восемь часов утра, ну, скажем, в половине девятого, в конечном счете, мелочи не столь существенны, хотя наука - а мы все же в сфере науки - не терпит приблизительности. Он быстро оделся (2'30''), выпил кружку молока (200 г молока+2 чайных ложки сахару), подошел к окну, чтобы раздавить шмеля ("бомбус террестрис" - по-латыни), и в эту минуту мать напустилась на него:
- А ну-ка садись за книги! После обеда в школу идти. Так ты и читать разучишься.
Сильвиу ничего не ответил, не стал возражать, хотя с научной точки зрения "разучиться читать" - вещь немыслимая, чистейшее заблуждение. Плавать, кататься на коньках, читать не разучишься. Не сказав ни слова, он вышел из дому.