Артемка и так и сяк рассматривал пробитую щепку, даже зачем-то измерил пробоину. И все удивлялся: вот сила! Щепка даже не шелохнулась - а дыра. Так и подмывало выстрелить еще разок, но Артемка нашел в себе волю вложить браунинг в кобуру.
Вернулся, когда село уже проснулось, в хлевах бекали овцы, во дворах и на улицах закопошились деловитые куры, где-то вдали раздавался надрывный крик и резкое щелканье бича пастуха, собиравшего стадо для пастьбы. Закурились трубы изб, синие дымки, будто столбы, поднялись высоко в самое небо. То там, то сям скрипели колодезные журавли, погромыхивали ведра.
Мать мельком глянула на Артемку, не спросила, где он был в такую рань, а поманила пальцем в избу. Сердце у Артемки екнуло: не случилась ли беда? Вбежал молча. В горнице сидел Лагожа и торопливо хлебал остывшие за ночь щи.
Артемка вопросительно глянул на мать, на Лагожу: что за тайны? Что тут удивительного, если дед сидит у них и ест? Дед кивком поздоровался, отложил ложку, вытер ладонью усы, сказал:
- Твой-то, чернявый, большевик-то, убег.
Артемка так и подался к деду:
- Как убег?
Дед радостно засмеялся:
- Хорошо убег! Славно. У одного охранника вырвал винтовку и застрелил, а другой струсил, в степь удрал. Парняга-то вскочил в их бричку - и поминай как звали. Вот как дело вышло.
Артемка расплылся в такой счастливой и широкой улыбке, что она едва умещалась на лице. Потом подбежал к деду, обнял.
- Ну, ну, будя,- растроганно проговорил дед.- Знал, что мучаешься, а то бы не пришел, не сказал...
Он поднялся, надел картузишко.
- Бабушка, и ты, Ефросинья, и ты, Артемий,- меня у вас нонче не было. И новостей никаких не рассказывал... Прощевайте.
Артемка удивился: что с дедом? Но вопросов не стал задавать. Раз просит, значит надо.
А в полдень у Каревых появился еще один гость - тюменцевский землемер Тарасюк по прозвищу Ботало. Так прозвали его за чрезмерную говорливость.
Артемка управлялся по хозяйству, когда скрипнула калитка и во двор осторожно заглянул Тарасюк.
- Э-ей, хозяин! - крикнул.- У вас собаки нет?
Артемка прислонил к стене сарая вилы:
- Не бойтесь, нет.
Тарасюк сразу приободрился и важно прошелся по двору.
- Работаешь? Молодец. Старших не только слушать надо, но и помогать им. Да и самому от этого выгода есть... Мать дома?
Артемка хмуро кивнул головой. "Какого черта приперся?"
- А дедушка?
- Какой дедушка? У меня бабушка, а дед помер давно.
Ботало как-то виновато-вежливо улыбнулся.
- Понимаю, понимаю... Но я не про того дедушку, а про этого... про Лагожу. Кажется, вы так его зовете?
- Так.
Ботало обрадовался:
- В избе он?
- Нету.
- Как нету? - поскучнел Ботало.- А где же он?
- А я почем знаю? Не бегаю за ним...- и взялся за вилы.
Ботало укоризненно покачал головой.
- Ай, ай, нехорошо, нельзя так разговаривать со старшими... А мама, значит, дома?
Артемка не ответил и вошел в сарай. Терпеть не мог Тарасюка. Да и не только он - почти все село. Ходит по дворам, пустячные и нудные разговоры ведет. А сам такой вежливый, сладенький, аж дурнота берет.
Когда Ботало вошел в избу, Артемка не утерпел, бросил вилы и - следом за ним.
Тарасюк уже сидел на кухне. Мама и бабушка стояли у печи. Увидев Артемку, Тарасюк снова заулыбался:
- Трудолюбивый мальчик. Похвально. Очень. Молодец...- А потом без всякого перехода и паузы спросил: - Где старичок... Лагожа? Мне он нужен. Очень. У меня одна вещь сломалась... Стул, в общем. Говорят, он может починить. Меня направили к вам.
- Он у нас не живет,- ответила мать.- Один вечер и побыл всего.
- А где же он?
- Кто его знает... Будто к Любахе Выдриной собирался.
Тарасюк гмыкнул, побарабанил пальцами по столу.
- Нет его у Выдриной. И не бывал.
- Тогда, должно, у Черниченковой, у соседки нашей.
- И там нет.
"Ого,- подумал Артемка,- всех уже пооблазил". И вслух:
- А может, он в другое село ушел? Он такой дед.
Но Ботало лишь взглядом скользнул по Артёмке.
- А котомочку свою он не оставил у вас?
Мать пожала плечами:
- Зачем оставлять? У него там всяк инструмент.
Ботало встал, прошелся по кухне, заглянул в горницу:
- Н-да, избенка-то невелика... И чуланчик есть?
- Есть. Тоже маленький.
- Один вечер, говорите, и был всего? Жаль, жаль. А у меня вот стул... Ах, неудача!
Еще раз заглянул в горницу, осматривал ее подольше.
- Так, так... А может быть, все-таки знаете, где старичок? - и обвел по очереди всех троих взглядом.
Артемка даже поежился - глаза острые, змеиные, будто совсем и не подходят к Боталовой улыбочке. "Ух, гад какой!"
- Не знаете? Непохвально. Надо интересоваться своими знакомыми.- Подошел к двери, взялся за скобу: - Если придет - уведомите. Хорошо? - и ушел.
В избе воцарилась тишина. Наконец мать произнесла с беспокойством.
- Неспроста пришел Ботало. Вынюхивает...
И Артемке кажется - неспроста. Может, Лагожа что натворил? Утром дед какой-то странный был. О себе не велел никому рассказывать.
Но прошел час-другой, и Артемка забыл о Ботале и его неожиданном приходе: нахлынули новые дела, новые заботы и волнения.
4
Минул май. Наступил безветренный, обильный дождями июнь. Зазеленели хлебные поля, зацвели цветы на широких лугах. В степной тишине слышны были только звон жаворонков да неутомимое стрекотание кузнечиков.
Но безмятежность и земная красота - все было временным и непрочным. В одночасье все могло быть нарушено и уничтожено: поля растоптаны, луга изрыты окопами и взрывами, небо застлано гарью, а тишина расколота стрельбой и стонами раненых.
Далеко Тюменцево от Зауралья, но и здесь услышали люди, что красные крепко побили колчаковцев.
Затужили местные власти, поскучнело кулачье - жаль разгромленных лучших дивизий генерала Ханжина и отборного офицерского корпуса генерала Каппеля, который лег под стенами далекой неведомой Уфы. Ведь все время ждали: вот-вот грянет победа.
Беднота урывками узнавала новости, но от этого радость была не меньше: значит, не иссякла сила Советов, значит, гнет она Колчака.
Красные заняли Бугуруслан, Белебей, Бугульму, Уфу. Повторяют люди эти слова и удивляются: что за странные и непонятные названия у городов? Где они? Далеко ли от Омска? Скоро ли красные в Сибирь войдут?..
Вертится Артемка среди мужиков, собравшихся на улице покурить да переброситься словом, прислушивается, что интересного скажут. Иные, видать, многое знают. Уловил знакомое слово "партизаны", навострил уши. Говорил Спирькин отец, дядя Иван:
- В Касмале орудуют. Целый отряд, говорят, человек шестьдесят. Верховодит мужик из Вострово Ефим Мамонтов, из дезертиров. Поприжал в селах власть. Недавно новобранцев отбил, в двух селах карателей поразогнал, арестованных из каталажек выпустил.
- И у нас в уезде, слыхать, отряд появился. Тоже в лесах.
- Не один, говорят...
- Да, подымается мужик. Сурьезное дело будет...
У Артемки сердце замерло от тревожной радости: неужто и до них докатилась война? А через два дня он еще больше убедился и понял, что наступает грозное время.
Это было 11 июня. Ночью прошел дождь, да такой, что во дворе собралась огромная лужа.
Артемка еще валялся в постели, когда мать попросила:
- Ты бы, Темушка, встал да воду согнал со двора: ни пройти, ни перепрыгнуть.
Вышел - тепло, парной землей пахнет. Солнце так и бьет по глазам - смотреть трудно. Воробьи будто ошалели, под стрехой возню, крик подняли, что твоя ярмарка.
Закатал Артемка штаны, прошел лужей в завозню, взял лопату. Копает канавку, а сам поглядывает, как за ним по канавке вода бежит. Вывел на улицу, пустил: зажурчала вода, даже запенилась. Обрадовалась, видать, что на волю выбралась.
Разогнулся: что это? На Спирькином заборе квадратик белеет. Подошел - листок приклеенный.
- Тема, что там? - послышался звонкий голос: Настенька из калитки выглядывает.
- Написано что-то. Иди - почитаю.
Настенька рада, что позвал, прибежала, встала рядом:
- Мелко-то как написано!
- Ничего, прочтем,- солидно ответил Артемка.
Первые же строки жиганули яркой молнией.
- "Товарищи крестьяне! Долго мы терпели издевательства и непосильные поборы кровопийцы Колчака и его кровожадной шайки. Долго мы смотрели, умываясь горючей слезой, как убивают наших детей и братьев, как истязают наших жен и матерей, как жгут наши села, грабят наше добро, нажитое тяжким трудом.
Довольно, товарищи! Проснитесь! Подымайтесь все, как один, на битву с заклятым врагом трудового народа! Беритесь за оружие!.."
- Ого,- прошептал Артемка, а по спине пробежали мурашки.- Вот это штука!
Настенька ухватилась за Артемкину руку, стоит не шелохнется, смотрит на листок напряженными глазами:
- Читай, читай, Тема...
Не заметили, как подошли и стали позади две женщины, а потом мужик с уздечкой - мимо шел. Слушали сосредоточенно, мужик забыл даже о куреве: как держал в пальцах незажженную самокрутку, так и застыл.
- "...Наша власть - народная Советская власть. Она - наше счастье и свобода. Так поднимайтесь же на ее завоевание!
Дорогие товарищи, братья и сестры! Не давайте своих сынов в армию Колчака, которая хочет задушить Советы, а нас превратить в рабов. Прячьте хлеб, уводите лошадей и скот, чтобы не отнял их Колчак.
Сейчас по всему уезду ненасытная белогвардейская свора объявила новый побор скота для своей бандитской армии и иностранных интервентов.
Будьте начеку, товарищи!
Мешайте врагам нашим как сможете, срывайте их планы, бейте колчаковцев, громите карательные отряды и всякую буржуазно-кулацкую сволочь..."
Крепкая оплеуха отбросила Артемку в сторону. Обернулся - Кузьма Филимонов, злой, вспаренный, с ворохом скомканных листовок в руке.
- Марш отседова, морды! - заорал.- Плетей захотели?! Али в каталажке попариться? Я вам покажу, как крамолу читать! - И уже к Артемке: - А тебе, гаденышу, шкуру спущу, коли еще замечу. Ты у меня быстро эту самую грамоту забудешь.
Женщины и мужик чуть ли не бегом бросились врассыпную. Артемка с Настенькой отошли на свою сторону улицы, остановились.
Кузьма торопливо сдирал пальцами листок, но он крепко держался на заборе, отрываясь мелкими лоскутьями. Тогда Кузьма остервенело принялся соскабливать его ножом, потом глянул вдоль улицы: где еще кучкой стоит народ. Увидел - понесся туда.
Артемка злорадно усмехнулся и неожиданно закричал вслед Кузьме:
- Держи его! - А потом уже к Настеньке: - Видала, как забегали? Это, брат, только начало. Погоди, не так еще бегать будут.
А у Настеньки свое на уме:
- Больно ударил-то?
Артемка махнул рукой:
- Ну уж - больно! Ерунда.
- Ага, вон как стукнул!
Артемка снова рассердился:
- Да что ты все с жалостью ко мне пристаешь? - Увидел, как огорчилась Настенька, смягчился : - Сказал, не больно - значит, не больно. Меня еще не так били, да ничего... Ладно, я пошел. Дела есть.
Дел у Артемки особенных не было. Как вошел во двор - сразу на чердак: полюбоваться браунингом, поцелить им, представляя, что ведешь бой, и снова вложить в кобуру. На этот раз прятать в тряпки оружие не стал: пристегнул кобуру на пояс под рубаху.
Так и ходит теперь всегда: рубаха навыпуск, под рубахой кобура с браунингом: мало ли что может случиться.
Однажды забежал Спирька и снова стал звать на рыбалку. Он так хвалил клев, так хвастал, будто рыба почти сама на берег лезет, что Артемка согласился.
- Ты совсем куда-то запропал, - говорил Спирька, пока Артемка собирал удочки. - На улицу не выходишь. Мотькин брательник-то руку с повязки уже снял. Мотька говорит: в Камень скоро поедет, отряд солдат возьмет и бандитов бить будет.
- Каких бандитов?
- Тех, которые по лесам живут да на села нападают. Партизаны, что ли...
- Дурак ты, Спирька, - сплюнул Артемка. - Мелешь сам не знаешь что... Идем-ка лучше.
Спирька обиженно закричал, крутясь возле Артемки, забегая то слева, то справа:
- Почему дурак? Почему мелю? Не веришь, да? Вот те крест - правда! - И Спирька торопливо перекрестился.
- Почему не верю? Верю. Только партизаны не бандиты. А обыкновенные наши мужики - беднота. Пообиженные колчаками.
- Чем пообиженные?
- Мало ли чем! То коня последнего уведут, то избу сожгут или в каталажку посадят.
- А!.. - протянул Спирька удивленно.
- Вот тебе и "а"! А ты - бандиты! Мотька твой - бандит. И все твои Филимоновы - бандиты. И Лыковы... Читал, поди, листовку, что на вашем заборе висела?
Спирька округлил глаза:
- Листовку! На нашем? Какую листовку?
Артемка усмехнулся презрительно и снова сплюнул:
- Эх ты, тяпа-ляпа!..
На этот раз Спирька и не подумал обижаться.
- Какую листовку? Что там было? Скажи.
- Про то, что восставать надо и кровопийце Колчаку голову рубить. Вот что!
Спирька даже приостановился.
- Да ну?!
- То-то. Они, партизаны, может, за Советы бьются, а ты Мотьку-кулака слушаешь да радуешься, как дурак.
Спирька умолк, подавленный Артемкиными новостями и доводами. Молчал до самой рыбалки.
Нашли тихую глубокую заводь.
- Я пойду к той ветле,- торопливо указал Спирька на дерево, что низко нависло над водой. Артемка кивнул:
- Давай.
Размотали лесы, наживили крючки, и вот уже заколыхались на воде поплавки. Ребята попритихли в ожидании первой удачи. Поплавок Артемкиной удочки "клюнул": раз - и затрепыхался на берегу красноперый окунишко. Потом еще, еще...
Спирька заерзал на своем дереве от зависти, но все-таки улыбнулся поощрительно: дескать, лови, лови, рыбки всем хватит. Но когда Артемка выудил шестого окуня, Спирька не выдержал:
- Что-то неудобно тут сидеть. Перейду-ка к тебе? - и взглянул просительно на Артемку. Тот разрешил:
- Не жалко, садись.
И снова затихли, вперив глаза в поплавки. Просидели далеко за полдень, а рыба будто смеялась: ходила ходуном, всплескивала, объедала червей, а на крючок не шла. Артемка поймал одного чебачка, а Спирька трех.
Артемка негодовал:
- Рыбак называется! Вся рыба тебя боится. Как подсел - поразбежалась. А говорил: "Линей таскаю!"
Спирька сидел унылый и даже не оправдывался. Наконец Артемка сердито бросил:
- Идем домой.
Как только вернулись в село, сразу почувствовали что-то неладное. На улице стояли кучками женщины, мужики и встревоженно переговаривались. Оказалось, час назад сельский староста от имени правительства объявил об очередной реквизиции скота.
Артемка знал, что это такое. Реквизиции в Тюменцеве были уже дважды. Тогда под вопли женщин каратели уводили со дворов или корову, или овец, или свинью.
Двор Каревых до сих пор обходили. Да и что возьмешь, если у них одна старая корова да боровок.
В сельской управе огласили список дворов, обязанных сдать мясо. На этот раз в списке оказалась и фамилия Каревых. Мать, осунувшаяся враз, тихо плакала в избе. Артемка страдал, глядя на нее. Но чем он мог помочь матери, чем утешить ее? Знал: если заберут корову - пропадать им с голоду. Только на молоке да на картошке жили. А если боровка - тоже не сладко. Зиму снова без мяса.
Артемка зло сжимает кулаки: "Эх, проклятые!"
Весь скот население должно было сдать в однодневный срок. Место сдачи - загон на окраине села. Но напрасно просидел у загона приемщик - две коровы да десяток овец привели за день. А в ночь тайком и тех позабрали обратно.
Притихло село: что-то будет?
Артемка успокаивал мать:
- Если никто не сдает, и нам ничего не сделают.
Мать только качала горестно головой:
- Не знаешь ты их, Темушка... От своего не отступятся, с живого шкуру сдерут...
Утром узнали - собираются живоглоты идти по дворам. Одни приуныли, упали духом, другие грозно-спокойно встретили известие - ожидали этого.
Обирать дворы стали сразу с двух сторон села. На той, где жил Артемка, верховодил тремя помощниками сам сельский староста, на другой - писарь сельской управы. Заходили в избу, приказывали хозяину отвести намеченную скотину в загон.
- Там сдашь ее,- говорил староста, сухой крепкий мужик, стриженный под "кружок",- получишь квитанцию, и твое дело свершенное. Надо, надо для армии и правительства. Для победы над красными супостатами-бандитами. Это наш долг. Кто же иначе поможет? Мы, крестьяне,- опора государственная... Я вот сам трех коров отдал да гуртик овец...
- Тебе не грех и поболе бы отдать, Маркел Федотыч. У тебя эвон скотины сколь! А у нас что? Последнюю, можно сказать, забираешь.
- Не я - власть!
- А хошь бы и так. С голоду пропадать? Не дам, хошь вяжи!
- Да что с ним, собакой, разговоры говорить! - орал Кузьма Филимонов.- Слов-то ён не понимает. Бери, робяты, корову, выводи. А ентому плетей всыпем, штоб понимал наперед.
Многих мужиков и это не пугало: хватали в руки что попало и защищали свои дворы, свое хозяйство.
Жил за рекой крепкий плечистый мужик с черной курчавой бородой - Илья Суховерхов. С его сыном Пашкой Артемка не раз играл в бабки на льду реки. Суховерхов был добрым, спокойным мужиком. А тут, когда к нему пришел староста со своими помощниками, озверел. Вытолкал их за ограду, захлопнул калитку и закричал:
- Кто войдет - зарублю!
Заходить побоялись, а стрелять в своего сельчанина не решились. И двор Суховерхова миновали.
Люди быстро узнали об этом, и сборщиков стали встречать закрытые калитки или вооруженные вилами и топорами мужики. Пришлось старосте вернуться не солоно хлебавши. Сборщики не появлялись ни на другой день, ни на третий. Сельчане поуспокоились, посмеивались: крепко припугнули власть! А на четвертый день в село влетел конный карательный отряд во главе с длинным угрюмым офицером.
И заголосило село. Всех, кто сопротивлялся, не хотел отдать скот, хватали и тащили к площади, подгоняя ударами прикладов.
Илья Суховерхов не стал ждать, когда придут за ним: заколол своих двух свиней, прирезал корову, чтобы не достались колчаковцам, а сам скрылся из села.
А на сельской площади уже началась расправа. Всех, кого пригоняли солдаты, бросали на приготовленные загодя лавки и секли шомполами. Руководил истязанием мордастый рыжеусый фельдфебель.
- А ну, теперь вложи этому, - указал он плетью на очередного.
Артемка видел, как задрожали губы у мужика.
- За что? - глухо спросил тот.
- Сейчас узнаешь.
Когда свистнул шомпол, Артемка закрыл глаза. Открыл - кровавая полоса легла на спине мужика.
- Понял, за что? - спросил фельдфебель.
Мужик не ответил.
Еще раз свистнул шомпол.
- А теперь?
Били, пока мужика, бесчувственного, не скинули на землю.
Фельдфебель окинул холодным взглядом толпу.
- Кто еще не понял, за что шомполы вкладывают? Может, ты? - ткнул черенком плети в сторону широкоплечего парня, мукомола с винокуровской мельницы.- Берите его, ребята.