Подбежали двое, только хотели схватить за руки, парень, почти не размахиваясь, ударил в лицо первого, потом второго. Ударил сильно - один из них так и обмяк, сев в пыль.
Фельдфебель выхватил наган. Грохнул выстрел, и парень медленно повалился на бок.
Артемка, с глазами, полными ужаса, прибежал домой. Он метался по двору: то к корове заглянет, то ветхую калитку пробует запереть покрепче. Было страшно за мать. Хотелось какого-то чуда, чтобы оно отвело беду от них. Но чуда не свершилось: близко к вечеру во двор вошли двое солдат с винтовками и мордастый фельдфебель. Увидел его Артемка, кинулся за сарай. Мать, белая как снег, вышла из избы, пошатываясь.
- Что у нее? - спросил мордастый.
- Корова,- ответил солдат, глянув в бумажку.
- Тащи!
Вывели корову. Мать, захлебываясь слезами, умоляла мордастого:
- Оставьте... Единственная... Возьмите боровка, вон в том загоне...
Мордастый удивился:
- Боровок?! Это хорошо. И боровка возьмем. Эй, ребята, боровка тоже берите, хозяйка разрешила! Молодец, баба, - противно захохотал.
Выскочила на крыльцо бабушка, бросилась перед мордастым на колени, протянула к нему руки, заголосила. А он, все так же хохоча, вдруг с силой ткнул бабушку рукой в лицо, и она со стоном рухнула навзничь.
До сердца Артемки будто дотронулись раскаленным железом. Заскрипел зубами от боли. Дрожащими руками полез под рубаху, расстегнул кобуру. Тихо щелкнул предохранитель, и Артемка поднял браунинг на уровень глаз.
Что будет потом с ним, с Артемкой, он не думал. Он видел врага, которого должен убить. Должен за отца, за горе матери, за бабушку.
Замерло сердце у Артемки. Мушка медленно опускалась от фуражки на лоб, на переносицу и остановилась на широко открытом хохочущем рте.
Выстрел! И хохот захлебнулся. Над двором повис страшный крик. Больше Артемка ничего не слыхал и не помнил. Крепко сжав браунинг, он бежал через огороды к зарослям Черемшанки. По нему стреляли, за ним, кажется, гнались, а он мчался и мчался вперед.
Вот и Густое позади. Пошли круглые березовые колки среди хлебных пашен, а Артемка бежал все дальше. И когда совсем выдохся, будто опомнился: "Куда бегу? Ведь каратели верхами, догонят в поле". Огляделся: оказывается, добежал почти до конзавода. И бежал сюда, конечно, не случайно. В подсознании все-таки жила мысль, что дядя Митряй поможет ему, спасет.
Задами пробрался он к избушке конюха. Прошмыгнул в дверь - никто не заметил.
Дяди Митряя дома не оказалось. Артемка осмотрелся, здесь все стояло на прежнем месте: у окна - грубо сколоченный стол, две лавки, узкая железная, с облупившейся краской кровать, невесть откуда попавшая сюда; закоптелая печурка да зеленый посудный шкафчик на стене.
Только присел Артемка, чтобы отдышаться, услышал дробный перестук копыт. Взглянул в окно: каратели. Беспомощно заоглядывался: куда спрятаться? Но прятаться было некуда, кроме как под кровать. И Артемка полез. Прижался к стене так, будто хотел влипнуть в нее, и затих, подавив дыхание, держа браунинг в дрожащей руке за спиной. С улицы донеслись шум, говор. Затем, минут через десять, этот шум прихлынул прямо к избушке.
Отворилась дверь, и Артемка увидел три пары ног: в грубых солдатских кованых сапогах, в легких стоптанных и дырявых обутках.
- Не было у меня никакого мальчишки,- раздался спокойный голос дяди Митряя.- Зачем бы ему ко мне идти?
Хриплый голос зло произнес:
- Как сквозь землю провалился, сволочь.
Артемка узнал - Кузьма Филимонов.
Солдатские сапоги, а за ними дырявые обутки медленно протопали по избе. Сапоги остановились возле печурки, а обутки дошли до самой кровати.
Вдруг край ниспадавшего одеяла медленно приподнялся, и под кровать заглянуло... Пронькино лицо. Все оборвалось внутри у Артемки, обдало таким мертвым холодом, что виски заломило. "Пропал! Сейчас крикнет..." Мгновение, а Артемке показалось - вечность, он и ошеломленный Пронь-ка смотрели в глаза друг другу. На Пронькином губатом лице неожиданно скользнула кривоватая улыбка, и одеяло тут же резко упало.
- Здесь тоже нет, Кузьма...
Кованые сапоги переступили с места на место и медленно, будто нехотя, двинулись к двери, а за ним поспешили Пронькины обутки. Приостановились у порожка, а потом решительно ступили в сенцы. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
Уже давно отбарабанили мелкую дробь кони, а Артемка все лежал под койкой: боялся, вдруг кто из беляков не уехал.
Выполз, когда вернулся дядя Митряй и принялся растапливать печурку.
Увидя вылезающего Артемку, обомлел:
- Ты?! Как очутился? Не за тобой ли гоняются?
И тут же понял все, взглянув на бледное лицо мальчишки. Дядя Митряй неуклюже обнял Артемку, прижал к себе худое пружинистое тело.
- Ну, наделал делов...
Артемка сразу обмяк, уткнулся лицом в грудь дяди Митряя и заплакал. А дядя Митряй неловко и ласково гладил корявыми ладонями спину мальчика, тихо повторял :
- Будет, ну будет... Пройдет... Все пройдет, голубенок. Успокойся...- Потом вдруг оторвал Артемкино лицо от груди: - А Пронька-то?.. Ведь он заглядывал под кровать?..
- Не сказал... - лизнул сухие губы Артемка, а затем с тоской: - Что будет с мамой?..
Всю ночь он бредил, метался на твердой койке. Голова его горела, а тело била дрожь. До самого утра дядя Митряй не сомкнул глаз, то клал Артемке на лоб полотенце, смоченное кислым квасом, то поил его, то просто успокаивал. И только на рассвете Артемка уснул.
Проснулся, увидел утомленное за ночь лицо дяди Митряя и сразу вспомнил вчерашнее. Стремительно сбросил ноги с кровати, сел.
- Что встревожился? Успокойся - все пока тихо.
Артемка встал, умылся. Дядя Митряй поставил на стол отварную картошку, соленые огурцы, крупно нарезал хлеб:
- Садись поешь.
Артемка чуть притронулся к еде.
- Как там мама с бабушкой?
- Давай сначала подумаем о тебе, потом о них... Оставаться здесь опасно: люди заходят. Увидят - сболтнут. Тогда и тебе и мне крышка. Понял?
- Чего не понять-то,- хмуро ответил Артемка.- Куда же деться?
- Об этом и забота. Есть у меня за огородом землянуха, очень неприметная, полынью позаросла. Там, думаю, поживешь пока.
Артемка согласно кивнул головой.
- А я тем временем,- продолжал дядя Митряй, - в Тюменцево съезжу, разузнаю, что и как...
Артемка повеселел.
- Съезди, дядя Митряй, съезди сейчас же.
- Посмотрим. Выберу, поди, время.
Потом он с предосторожностями провел Артемку в землянку, принес свежего сена охапку, бросил на пол.
- Лежи отдыхай. Есть принесу. Да выходить не вздумай.
- Не маленький.
Дядя Митряй ушел. Артемка огляделся. Землянка была сложена из толстых бревен, узкая, низкая; небольшое квадратное отверстие, вместо окна, находилось почти на уровне земли, так что из него были видны лишь буйно разросшийся бурьян да кусок синего неба.
Прошелся раза два по землянке, пощупал зачем-то стены и прилег на сено. Только что устроился поудобнее, пришел дядя Митряй.
- Вот тебе еда, а я сейчас еду в Тюменцево. Будто нарочно повезло: подводы за овсом снаряжают. Завтра вернусь к обеду, пожалуй. Жди.
Артемка ждал и думал о маме. Плохие мысли отгонял. Надеялся и заставлял себя верить, что с ней ничего худого не случилось.
День тянулся до тоски медленно. Но вот, наконец, наступил сиреневый вечер. В оконце заструился свежий воздух, перемешанный с дымком, запахом печеного хлеба и навоза. Как знаком он Артемке! Чудится, что не в темной тесной землянке сидит, а на приизбе своего двора. Утреннее солнце так и лезет в прищуренные глаза. Тепло и почему-то радостно-радостно. Вон мама вышла с подойником, с белой холстинкой в руках. Корова сразу почуяла ее - замычала призывно и нежно. Отец тоже давно на ногах. Он неторопливо чистит сарай, добродушно поругивает не то корову, не то коня (тогда еще и конь был). А бабушка уже гремит в доме посудой и ухватом. Зовет: "Тема, иди-ка возьми горяченький пирожок..." Артемка идет, потом возвращается на приизбу, ест масляный, обжигающий пальцы пирог и смотрит, смотрит на свой маленький и родной мир, в котором так уютно и хорошо.
...Открыл отяжелевшие веки, и все пропало: ни солнца, ни тятьки, ни мамы. Не стало и двора с запахом парного молока, навоза и, полыни. Сиреневое оконце сделалось черным, непроницаемым, будто сажей забили его. "Скорей бы завтра наступило. Скорей бы возвращался дядя Митряй..."
Миновала ночь, и снова день потянулся медленно и нудно. Солнце уже за полдень перевалило, а дяди Митряя все нет и нет. "Не случилась ли с ним беда?" - тревожится Артемка и ходит, ходит взад-вперед по землянке. То у двери остановится, прислушиваясь, не идет ли, то в оконце заглянет, хотя уже хорошо знает, что не увидит ничего, кроме травы да неба.
Но вот послышались осторожные шаги, тихо скрипнула дверь, и в квадратном просвете появился дядя Митряй. Артемка так и подался к нему.
- Был? Ну?
Дядя Митряй медленно вытер рукавом со лба пот, глухо произнес:
- Пока ничего страшного не случилось... Арестовали ее, да я думаю, скоро освободят.
Артемка сразу поник. "Вот так ничего страшного... Мама в каталажке! Что же делать, что же делать?.." Вдруг поднял голову, глянул сухими блестящими глазами:
- Били?
Дядя Митряй отвел взгляд в сторону, дрогнувшим голосом произнес:
- Били...
Потянулись дни за днями, похожие один на другой, изнуряющие своим однообразием. С каждым прожитым таким днем Артемка становился нетерпеливее и беспокойнее. Ему уже все до тошноты опротивело: и затхлый запах гнилья, и бесконечное лежание на сбитом сене, и кусочек земли и неба, что виделись в оконце.
Каждый раз все настойчивее и настойчивее осаждал Артемка дядю Митряя: когда он выведет его из этой опостылевшей землянки? А тот все одно и то же:
- Погоди малость. Авось придумаю что-нибудь...
И вот однажды вечером дядя Митряй сказал:
- Сегодня в ночь уведу тебя.
- Куда?
- В Макаровский бор... К одному надежному человеку. В партизанах он.- И, будто извиняясь, добавил: -В селах тебе опасно жить. Узнают - пропал.
- Да я что? - заволновался Артемка.- Да я что, не хочу, что ли? Да я наоборот...
Глубокой ночью уходили Артемка и дядя Митряй к Макаровскому бору. Уходили налегке, чтобы к утру быть на месте. Артемка пристегнул кобуру, как и прежде, под рубаху и шагнул за порог.
5
Спирька возвращался с рыбалки. На плече нес два кривых удилища, в левой руке болтался кукан с чебаками и окунями. Близко у дома встретил Пашку Суховерхова:
- Откуда?
Пашка молча и неопределенно махнул рукой, потом, оглядев кукан, невесело проговорил:
- Хорошо порыбалил. Уха.
Пашка - невысокий, коренастый мальчишка, с большими карими глазами. Одет он был в серые портки и красную косоворотку, стянутую на животе наборным кожаным пояском. На голове торчал смятый картуз с переломленным посредине лакированным козырьком.
- Ну что,- после минутного молчания спросил Спирька,- тятька не нашелся?
Пашка глубоко вздохнул:
- Нет. Убег, как в воду канул. Мамка плачет. Жалость берет, домой бы не заходил...
- И Артехи нет,- тихо произнес Спирька. Глаза у Пашки заблестели.
- Так и не нашли?
- Куда там! Поди, по всей волости конных разослали, а его - тю-тю!
- Где же он револьвер достал?
Спирька пожал плечами:
- Должно, отцовский. Подарил Артемке: дескать, ухожу я воевать, а ты мамку охраняй... Так ребята сказывали.
Артемка! Вот кому вдруг стали завидовать мальчишки всего села. В последние дни только о нем и толковали, лишь соберутся вместе двое-трое. О чем они только не говорили, о каких подвигах не мечтали!
- Вот бы замок на каталажке сломать, а арестованных- на волю,- после долгого молчания произнес Спирька.- И мать бы Артехину вызволить!
Пашка уныло протянул:
- Куда нам! Прибьют...
И умолк, думая о чем-то своем, невеселом. А Спирька размечтался:
- Или бы волостную управу поджечь, а? Вот попрыгали бы богатей вместе со старшиной! А потом бы в винокуровскую мельницу бонбу бросить...
- А это зачем? - удивленно вскинул глаза Пашка.
- Да так, чтоб помнили...
- Дурак,- вдруг решительно заявил Пашка.- А где бы люди муку мололи? Тоже мне!..
Спирька сжал губы, засопел обидчиво, собираясь идти. Но Пашка не заметил кислой мины на лице приятеля, стоял, как прежде, спокойно и задумчиво. Спирька потоптался-потоптался и притих.
- А вот ты скажи, Спирька,- с опаской огляделся Пашка,- зачем к Боталу какие-то типы по ночам ходят?..
- Какие типы? - поперхнулся Спирька от неожиданности. Его особенно испугало слово "типы", о котором он и понятия не имел.
Пашка тоже не знал его, а услышал случайно от винокуровского приказчика, который однажды, кого-то ругая, с отвращением повторял: "Ну тип! Самый настоящий тип!" Пашка запомнил слово, и вот оно подвернулось.
Спирька с немым ужасом смотрел в Пашкины глаза.
- Кто они, эти... твои?..
- Типы-то? Ну, как тебе сказать? Подозрительные всякие, шпиёны...
- А!.. - несколько успокаиваясь, выдохнул Спирька.- А зачем они шляются к Боталу?
- То-то, что не знаю. Как тятька убег, я спать не могу, все думаю. Кручусь этось на сеновале, а лунища - прямо по глазам через щели бьет! И вот слышу: что такое? Кто-то в окошко Боталоовой избы тихо постукивает. Постукает это, пооглянется, постоит и снова: тук, тук-тук-тук, тук... Слышу : дверь открылась, и этот, ну, тип-то,- шмыг туда. Потом свет в окне. Я через забор, к окну, а оно занавешено. Слышу, разговаривают. О чем - не разберу. И только когда вышли в сенцы, разобрал. Этот тип со злом таким говорит: "Такая работа у нас не пойдет, береги крепче свою шкуру - другая не вырастет, ежели мы сдерем..." Я дальше оставаться побоялся - и скорей на сеновал. И каждую неделю вот эдак: тук да тук. Или один, или двое приходят. Последить бы за Боталом... Давай?
Спирька хоть и струхнул, однако согласился.
Под вечер они встретились, влезли на сеновал и устроились у широкой щели. Во дворе землемера ничего особенного не происходило: Ботало сидел у сеней на табуретке и курил. Потом, выкинув окурок, зашел в избу и не появлялся до самого вечера. Вышел, когда стемнело, приодетый, приглаженный.
- Куда это он? - облизнул губы Спирька.
- Увидим.
Ботало вышел на улицу и не торопясь направился к центру села. Ребята пошли за ним. И очень разочаровались, когда Ботало вошел в калитку винокуровской усадьбы.
Дом купца Винокурова - лучший в селе. Восемь больших окон смотрят через густой палисадник на улицу. Над этим домом потрудилось немало умельцев - здесь все снизу доверху украшено узорной резьбой. Резные карнизы под крышей, резные наличники на окнах. Такая же вся ажурная, расположенная в глубине сада беседка с шестискатной крышей. Из дома в сад тоже выходят несколько окон и дверь. Сейчас окна были открыты, оттуда доносились оживленные голоса, звон посуды и звуки рояля.
Ни Пашка, ни Спирька ни разу в жизни еще не видели рояля, но музыка понравилась им, и они остановились поодаль: у ворот купца прохаживался солдат с винтовкой.
Уже совсем стемнело, а в саду от ярко освещенных открытых окон был таинственный полусвет, который словно позолотил молодую листву тополей и кленов. Музыка не утихала, не смолкал говор, прерываемый смехом и звоном посуды: Винокуров принимал дорогих гостей - офицеров из карательного отряда и сельских именитых граждан.
- Эх, гуляют! - завистливо простонал Спирька, глотая слюну.- Жрут, наверное, котлеты да пряники.
Котлеты для Спирьки - царская пища. Он их никогда не видал и не едал. Отец, когда с германского фронта пришел, говорил, что их генерал все котлеты да цыплят ел, а солдаты - кашу овсяную да щи из проквашенной капусты.
Пашка тоже вздохнул, глядя на окна купеческого дома, и неожиданно проговорил:
- Спирьк, постой тут, а я хоть взгляну, что у них там.
Спирька испугался:
- Ты что? Через забор? Солдат подстрелит.
- Я от мельницы. Там лазейка через забор. И темно. Не увидит. Я быстро.
В саду, со стороны большой, из красного кирпича, мельницы действительно было темно, хоть глаза коли. Пашка чуть ли не ощупью пробирался от дерева к дереву. Вот и беседка. Постоял, настороженно прислушиваясь. Нет ли кого? Он находился совсем близко от крайнего открытого окна. Его отделял от дома лишь барьерчик из сирени. Вот он, как тень, метнулся от беседки к кустам и тут же напоролся на чей-то костлявый кулак. Пашка от неожиданности и страха вскрикнул.
- Цыц! - раздался приглушенный голос.- Морду сверну! - В слабом свете мелькнула настороженная физиономия Проньки Драного. - Чего тебе тут надо?
- А тебе чего? - произнес Пашка, начиная приходить в себя.
- У меня дела. Я охраняю. Сам Винокуров попросил. Грит, без тебя всякая гада лазить под окнами станет.
- А ружье где?- растерялся Пашка.
- Я таких, как ты, без ружья убиваю. Трах по башке - и хвост набок.
Пашка не мог понять: шутит Драный или всерьез говорит. И уже подумывал убраться из сада, но тот прошептал:
- Ладно. Это хорошо, что ты прилез. Поможешь мне. Айда вон к тому окну.
Пашка глянул на окно, в которое ткнул пальцем Пронька.
- Да ты что?! Там же столы, народ жрет.
- Туда мне и надо.
- Увидят же!
- Если боишься - проваливай.
Пашка присмирел, поглядывая на Проньку. А тот, словно кот, мягко стал красться по-за кустами, потом сделал легкий прыжок и очутился под самым окном. Посидел с минуту, прислушиваясь, махнул рукой Пашке. Пашка не так ловко, но все-таки бесшумно добрался до окна. Теперь Пронька не разговаривал, а только жестикулировал. Пашка понял, что он хочет заглянуть в окно, и подставил ему спину. Пронька, придерживаясь за наличники, приподнялся и стал глядеть внутрь. Что он там видел? Согнутый под тяжестью Проньки, Пашка лишь думал о том, как бы не упасть да не нашуметь. А Пронька будто забыл, что стоит на чужой спине - смотрит и смотрит. Пашка даже подкинул его слегка, давая понять, что хватит топтать ему хребет, что он не деревянный. Да вдруг стало легко. Пашка распрямился, с удивлением взглянул: куда делся Пронька? И увидел лишь мелькнувшие в окне его рваные обутки.
"Что он делает?! - ужаснулся Пашка.- Ведь поймают!" Он хотел уже улепетывать отсюда, пока не поздно, но из окна на него посыпались какие-то шары, крупные и твердые, потом еще что-то шмякнулось у ног, и, наконец, как пробка, вылетел и сам Пронька, прижимая к груди что-то длинное, завернутое в белое.
- Собирай все - и айда! - глухо бросил Пронька. Пашка торопливо заползал по земле, вталкивая за пазуху все, что попадалось. Огляделся: кажется, все.
- Пошли.