Заноза смятения вонзилась Доббсу в сердце. Он мысленно вырвал ее. Смыл ее. Ведь ничто не может достаточно испугать после того, как его похоронили заживо, когда не было выхода, не было надежды. Ничего не было.
Доббс с отчетливостью помнил все события той ночи, ведь они были врезаны в память острым лезвием страха. Гроб душил своей замкнутостью, своими крошечными размерами, сжимавшимися с каждой минутой. Доббс сломал нож, пытаясь выбраться оттуда, и даже в духоте чувствовал горячие соленые потоки крови, брызгавшие в лицо, когда он сделал отбивные из своих рук, молотя ими по неподатливой крышке гроба.
Нет выхода, нет выхода. А потом он отправился к Сатане.
Все началось с каких-то нервных мурашек, бегавших по его шее. Потом волна – ее просто никак нельзя было объяснить. Огненно-белая волна, электрический огонь, охвативший тело с головы до пят. Такую боль он никогда еще не испытывал, словно Бог взял паяльник и прикладывал его к каждому атому тела Доббса.
Ослепляющая, невероятная боль. Но он не ослеп. Доббс мог видеть, и то, что он видел, заставило его уже и так хрупкое сознание рассыпаться на тысячу осколков.
Свет, ослепительный голубовато-белый свет, а затем темнота. Потом огонь.
Уши его наполнились звуками. Человеческие крики, сирены, взрывы, смех. Снова огонь. Везде. Вокруг него, в нем – огонь. Желтовато-оранжевый и обнаженно-красный. Огонь объял всю его суть, но не касался тела.
Доббс был внутри ада. Но не горел.
Преисподняя. Он попал в преисподнюю.
Но оказалось, что нет. Прошли месяцы, прежде чем Доббс смог понять, что какую-то долю секунды он находился в самом сердце взрыва реактора Дина в центре исследований "Энекстех", рассеявшего осколки и смятение во времени и пространстве.
Но в первый момент Уайти Доббс был уверен, что он умер и попал в ад. Потом он упал.
Огонь погас. Гроб исчез. Уайти Доббс стоял на четвереньках на холодном плиточном полу. Вначале он даже не понял, что кричит во все горло, пока не услышал звука эха в большой стерильной комнате. Остальные также кричали. Мужчины и женщины в длинных белых халатах – некоторые сидели за лабораторными столами, другие работали за невообразимыми приборами – все устремили глаза на него, в них отражался его собственный ужас и удивление.
Доббс лежал на полу, жадно втягивая воздух, дыша с таким же трудом, как человек, вынырнувший с большой глубины.
Где он оказался?
Перед ним маячили испуганные глаза трех, четырех, нет, пяти человек. Двух женщин и трех мужчин. Как ни странно, но ужас Доббса прошел. Потом из этой группы выдвинулось странно знакомое лицо.
На него смотрел лысый и морщинистый, слегка сгорбившийся и непостижимо старый Дин Трумэн.
Доббс покачал головой, загоняя воспоминания в темные бездны сознания. Он должен быть настороже, должен быть внимательным; время было опасное. Несмотря на то что Доббс потерял свои записи, он приблизительно помнил основные даты и места, хотя и не с точностью до минуты. Не столь важно. Один портал был достаточно близко от него, он даже чувствовал истончение пространства.
Дин из будущего называл это местом соединения: "Прозрачная пространственно-временная брешь, доступная для разрывов".
Черт! Доббс назвал это истощением, потому что так ощущал. Давящее, как тяжелый театральный занавес, приводящее в трепет его тело, создающее металлический привкус во рту. А по ту сторону? Другое время. Другое место.
Доббс оглядел то место, где материализовался, – пустые стены школы. В этой школе он учился двадцать два года назад в настоящем – но лишь тринадцать месяцев назад в своем времени. Он никогда ее не закончил. Не получил аттестата.
В бешеном ритме стуча ботинками, Доббс пронесся по коридору и вылетел через черный ход. Снег окутал мир толстым, густым покрывалом. Ни звука, ни движения.
Мертвый мир, белый, как мои волосы. Отлично.
Доббс устремился по улице, оставляя позади скромные кирпичные дома. Резкий ветер хлестал в его разгоряченное лицо, резал руки. Через минуту Уайти Доббс замерз. Его зубы клацали. Распухшие губы дрожали. Проклятье. Переходя из одного пространства в другое, он уже забыл, как жесток реальный мир. Впрочем, иногда он забывал и то, что сам все еще человек.
Человек. Черт, он не чувствовал себя человеком.
Воспоминание о том, как он спасся из гроба только для того, чтобы очутиться в будущем – в сорока шести годах от момента захоронения и в двадцати четырех годах от настоящего, все еще поражало своей острой болезненностью. Дин Трумэн состарился и сгорбился. Доббс неохотно дал себя осмотреть. Именно тогда Дин обнаружил, что тело Доббса светилось неорадиоактивным излучением.
Но и ученый не мог объяснить, как Доббс попал к ним. Или как ему удалось выжить при перемещении во времени.
– На такие отрезки мы запускали только неживую материю, – пояснил он.
– Подожди, ты сделал это со мной? – Доббс, который ощущал электрическое жжение, каждый раз закрывая глаза, почувствовал, как в нем закипает злость.
– Нет, нет. Во всяком случае не намеренно…
После этого все вышло очень некрасиво. Доббс, хотя и знал, что он в компании "Энекстех", которую охраняли, и охраняли надежные стражи, все же не смог удержаться. Потребовались усилия четырех из них, чтобы оттащить его от Дина.
А еще через три дня Доббс почувствовал, как кожа начала чесаться и гореть; между пальцами пробегали искры, зрение затуманивалось. А потом он оказался где-то в другом месте, в другое время.
Только тогда он понял весь ужас своего положения. Вторым место его пребывания оказалось прошлое – далекое-далекое прошлое. Время, когда еще не было городов и поселков. Не существовало дорог, троп и… помощи. Ему пришлось высечь огонь из камней.
Как долбаный бойскаут.
Доббс питался ягодами, дикими яблоками и жалким луком.
Эта первобытная жизнь поражала обилием сюрпризов. Даже чересчур. Он видел медведя и слышал горного льва. В то время ножа с ним еще не было. Не было никакого оружия, чтобы защитить себя.
По своим подсчетам, он пробыл там чуть менее трех дней, а потом опять почувствовал, как заискрились пальцы, как задергалась кожа. Доббс оказался в 1948-м на станции техобслуживания, услышав проклятия парня, копавшегося в капоте "Плимута-46". Доббс пригрозил механику, забрал у него деньги и испарился.
Голод привел его в чувство. Он обедал в городской столовой, когда вошел полицейский. Но Уайти сделал ноги, не попавшись ему на глаза. В течение следующего месяца его времени он материализовался в четырнадцати местах, никогда не оставаясь в одном более чем на три дня, а порой менее чем на минуту.
Это был настоящий ад. Ад без преувеличения. Когда Доббс снова прибыл в будущее вскоре после своего первоначального появления, то попросил Дина Трумэна о помощи. Умолял.
Чертов кретин. Это он был виноват. И Уайти Доббс затаился, молча согласившись на различные обследования.
Дин, который до сих пор так и не понял, каким образом Доббс подвергся облучению, изобрел способ перенаправления этой… как там ее бишь! – для того, чтобы Доббс не проходил через время каждые три дня. Но здесь тоже была загвоздка, да еще какая. Уайти приходилось пользоваться прибором три раза в день и кружить вокруг Черной Долины. Если бы только он попытался выйти за радиус тридцати семи миль от здания "Энекстех", то исчез бы в потоке времени.
Доббс играл по правилам восемь месяцев, прикидываясь хорошим мальчиком, выслушивая обещания Дина по поводу постеленного излечения, чувствуя себя большой подопытной крысой. Восемь долбаных месяцев.
И с каждым днем жажда мщения разгоралась в нем все сильнее, жгла все горячее.
Именно тогда он усовершенствовал молнию – свой нож. Это был первый шаг к мщению.
Ветер усилился. Уайти Доббс почувствовал, что ноги у него налились свинцом.
Проклятие!
Он увидел припаркованный грузовик позади бакалейного магазина. И улыбнулся.
Дин одной перчаткой надавил на челюсти, одновременно раздвигая зубы другой. Позади него с искаженным лицом стоял Джерри.
На столе из нержавеющей стали помещалась отрезанная голова их старого друга. Она хранилась в холодильном отсеке. Иней осел на коротких волосах, бровях, щеках. Кожа пожелтела. Глаза оставались открытыми, но невидящими.
Рот, хлюпнув, открылся. Изнутри его наполняла застывшая слизь, словно усердный паук методично оплел все своей клейкой сетью. На левой стороне подбородка виднелся небольшой порез. Наверное, Джон порезался, когда брился. Неужели он заметил его? А если так, то знал, что умрет еще до конца дня. Но Джон ничего не сказал. Такой же молчаливый при жизни, как и после смерти.
В шести шагах лежал обезглавленный труп, завернутый в погребальный саван больничного зеленого цвета.
С помощью длинного стального пинцета Дин проник в открытую полость и медленно за кончик вытащил скомканный клочок бумаги. Слизь чавкнула. Отдельные ее нити прилипли к бумаге.
Дин положил страницу на поднос слева.
– Это то, что нам нужно?
– Да.
Дин благоговейно прикрыл голову, потом обратился к бумаге. Не снимая перчаток, он разгладил листок и вгляделся в записи. Это была маленькая блокнотная страничка, такие у Дина в записной книжке. Пометки были сделаны чернилами. Он узнал свой почерк. Но…
Дин почувствовал, как упало у него сердце. Записи казались лишенными смысла: сплошные ряды чисел и символов в алгебраическом выражении, но ничего не значащие. Даже простейшие уравнения были бессмысленны.
Если это написал сам Дин, если его будущее воплощение написало эти ряды, то почему он не мог их прочитать? Почему нарушился порядок? Кто-то еще снабдил Доббса вычислениями? Кто-то еще вмешался во временные перемещения? Эта мысль принесла минутное облегчение, сняла долю ответственности, но на смену ей быстро пришло осознание того, что если он не прочитает уравнение, не прочитает быстро, то все, что ему дорого, окажется в опасности. Ведь цифрам было безразлично, кто их писал, а эти цифры буквально не расшифровывались.
Тренькнул телефон, от звука которого Дин вздрогнул, как от электрошока. Он снял перчатку с левой руки и взял трубку. Пайпер начала без предисловий:
– Он возвращается.
– Что? Уже? Слишком рано. Ты уверена?
– Нет, нет, я не уверена. Я еще не умею управлять этим. Но у меня одно из этих предчувствий.
– Какие-нибудь еще обломки?
Он слышал, как рев мотора примешивается к ее высокому от напряжения голосу.
– Не думаю. Я пытаюсь вникнуть в ощущение. Такое чувство, как будто… кто-то умирает.
Дин сверился с мысленными часами.
– Слишком рано.
– Для Доббса время не имеет значения. Ты же знаешь.
Дженкинс Джонс вскрыл консервную банку, вытряхнул из нее кукурузу и, снабдив ценником, поставил на полку. Магазин гудел от людских голосов, множество посетителей толкали перед собой нагруженные тележки, отбирая все, что было необходимо, чтобы выжить в это непростое время.
Лихорадка началась после заявления мэра, в котором он подтверждал, что обе дороги – по горному проходу и по мосту через Вилламет – вышли из строя. Это повлекло за собой чрезвычайную активность жителей Черной Долины. Люди готовились к длительной осаде. Продукты сметались с полок, так что Джонс не успевал их выставлять. Он вызвал всех работников. Некоторые не смогли добраться из-за бури, но те, кто пришел, работали на всю катушку. Ситуация напоминала канун Дня благодарения. Настоящий содом.
Отличный доход. Но что дальше? Без дорог, подвоза продуктов так долго продолжаться не могло. Как только полки опустеют, пополнить их будет нечем.
– Может быть, следует установить норму, – пробормотал Джонс.
– Простите? – перед ним стояла женщина с ребенком.
Она толкала продуктовую тележку, наполненную до краев флаконами со средствами по уходу за волосами. Именно это нужно ей, чтобы выжить?
– Ничего, – сказал Джонс.
Женщина прошла мимо. Он вернулся к своему занятию и снова принялся переклеивать ярлычки.
Просто непостижимо, какие мысли рождались у людей.
Дженкинс был, пожалуй, самым практичным человеком среди них. Как только он узнал, что мост разрушен, то поспешил в магазин, по дороге забежав в винный магазинчик за бутылкой виски, а потом в аптеку за новой упаковкой презервативов, просто на всякий случай.
Никто не знает, как на женщин подействует буря. Может быть, они прибегут к нему в магазин, испуганные и дрожащие, и подарят немного любви.
– Это может случиться, – сказал Джонс консервной банке.
Он закончил расфасовку, потом вернулся на склад. Дженкинс Джонс подсчитал запасы, выглянул в боковое окно и увидел, как беловолосый бродяга пытается угнать его грузовик.
Мейсон сел на жесткий стул из кожзаменителя. Эмоции умерли. Его нервы выдержали огромное перенапряжение и перегорели, как электрические провода. Тину отвезли в больницу. Доктор дал ей снотворное. Они довольно сносно пришили палец, но не могли гарантировать, что он будет двигаться.
Джон умер. Его большой, несокрушимый брат умер. А Уайти Доббс, этот прихвостень дьявола, вернулся. Живой. Не тронутый временем. Неумолимый.
Мейсон сидел в конференц-зале департамента шерифа, как горгулья на карнизе здания. Выжидая, наблюдая, улавливая. Он слышал, что отсюда они планировали нанести следующий удар. А значит, Мейсону надо быть начеку, чтобы помочь, чем только сможет. Все, о чем он просил, это дать ему шанс убить беловолосого ублюдка.
Эванс уловил вопросительный взгляд Мегги. В телефонной трубке, лежавшей у нее на плече, видимо, ждали. В комнате было всего несколько помощников-секретарей и внештатников. "Она ищет полицейского", – догадался Мейсон. Тот факт, что Мегги не позвала никого из присутствующих, указывал на важность сообщения.
Мейсон встал. Она встретилась с ним взглядом.
– Что?
Мегги Дейн с секунду смотрела на него в нерешительности, потом отрицательно покачала головой.
Он придвинулся к ней вплотную, накрыв ее своей тенью.
– Я готов. Позвольте мне помочь.
Возможно, его отчаяние, возможно, схожесть с братом Джоном, заставили ее кивнуть.
– Это Дженкинс Джонс. Кто-то пытается украсть его грузовик. Парень с белыми волосами. Если бы вам удалось найти пару постоянных помощников, хотя бы Джерри Нильса, он бы мог… Мистер Эванс, мистер Эванс?
Мейсон пулей вылетел из комнаты.
Дверь оказалась незапертой. Кабина грузовика блистала роскошью модного автомобиля, присутствовали даже кожаные сидения, тонированные окна и консоль, вероятно позаимствованная у "Боинга-747".
– Класс. Клик. Флип.
Он нырнул под рулевое управление и отодвинул предохранительную крышку. Глазам Уайти Доббса представилось беспорядочное множество проводов и схем панелей приборов.
– Что за черт?
Он неожиданно понял, что его познания в управлении машинами, особенно в случаях отсутствия ключа зажигания, были двадцатидвухлетней давности и не могли применяться в век компьютеризации.
– Убирайся к дьяволу из моего грузовика, – потребовал позади него мрачный голос.
Доббс поднял голову и понял, что смотрит в дуло пистолета сорок пятого калибра.
– Убирайся. Немедленно. Паршивый хиппи, – сказал пожилой человек.
На груди у него красовалась красно-белая бирка с именем: "Дженкинс".
– Твой грузовик? – спросил Доббс, потом улыбнулся. – Отлично.
Все, как он и думал, – теперь Дженкинс не сомневался. Настоящий, живой, накачанный наркотиками хиппи. Волосы белые, странно белые, глаза черные, как угольные копи. А когда сучий сын улыбнулся, то Дженкинс почувствовал, как внутри у него все сжалось. Боже, эта улыбка!..
Накачанный наркотиками хиппи моргнул. Мелкие голубые искры посыпались у него из глаз.
– Что за черт? – отпрянул назад Дженкинс.
Он в беспокойстве дернул свой сорок пятый калибр, который вдруг показался очень тяжелым, но в то же время таким жалким. Дженкинс Джонс закусил нижнюю губу и взял хиппи на мушку.
– Подними руки и выйди из грузовика.
– Ты так считаешь? – сказал беловолосый бродяга и ткнул в его направлении ножом. – Ключи, быстро.
– Что? – Дженкинс задохнулся от негодования. – Ты совсем потерял мозги, мальчик? Это сорок пятый калибр Смита и Вессона. Снесет тебе пол-лица. У меня пистолет. А у тебя только нож. Я здесь главный.
Накачанный наркотиками хиппи задумчиво почесал себе подбородок.
– Так думаешь? – он наклонился и сделал выпад.
Двигался бродяга молниеносно, так что Дженкинс не успел среагировать. Нож мелькнул в морозном воздухе. Удар пришелся на пистолет.
Кри-и-ик.
Такой странный, причудливый звук.
Дженкинс в недоумении смотрел, как ствол, описав дугу, упал на дорогу.
– Ключи.
Дженкинс уронил обезображенное оружие.
– Ключи.
Он отстегнул ключи с пояса и протянул их в кабину. Ключи звенели, как крошечные колокольчики.
Незнакомец опробовал почти все, пока не наткнулся на подходящий. Потом вставил его в отверстие. Мотор взревел. Дженкинс Джонс пытался что-то сказать.
– Что? – спросил владелец ножа. – Говори громче. Дженкинса так трясло, что он едва мог вымолвить слово, но сделал над собой усилие:
– Я говорю, у меня там, в бардачке, презервативы.
глава 36
Чувство собственной беспомощности. Кто-то взял и выскреб ложечкой все мозги из его головы. Числа, числа – его друзья, его тайны. А теперь, когда они особенно были ему нужны, они ускользали.
– Никакого смысла, – сказал Дин, встряхивая бумажку, испещренную цифрами и символами.
– Должен быть смысл, – простонал Натан.
Его послали, чтобы достать экипировку, необходимую для успеха отчаянного дела Дина. И он вернулся только затем, чтобы услышать, что ценнейшая информация, информация, за которую Джон Эванс отдал свою жизнь, не поддавалась расшифровке?
– Она основана на твоей теории.
"Он прав. Тогда почему я не могу прочесть ее? Думай, думай, – приказывал змеям Дин. – Ну же. Сортируй мысли, одну задругой".
Каково было назначение этой бумаги? Он был уверен, что это список временных разрывов, точек, которые можно использовать для контроля над материализацией Доббса. Средства перемещения без фактора хаотичности, разработанного Дином, оставались у Доббса весьма примитивными. На листке отображались отправления и возвращения.
Дин убедился, что существовало два вида разрывов: открытые, как эти видимые пульсирующие отверстия, возникшие в его классной комнате, и скрытые, слабые места в магнитном поле, не видимые простому человеку, но которые мог пробить тот, кто обладал достаточной долей радиации. Именно последними Уайти Доббс пользовался, чтобы перемещаться из одного пространственно-временного отрезка в другой.
Дин взглянул на даты, уравнения, коды. Никакого смысла. Никакого.
– Вы можете вычислить, доктор Трумэн, – сказал Джерри. Его молодое лицо обвисло. Казалось, за последний час он постарел на десять лет.
– Конечно, он может. Ты ведь написал их или, по крайней мере, напишешь, – Натан Перкинс покачал головой. – У меня голова разболелась ото всех этих перемещений. Все шиворот-навыворот.
Навыворот? Наоборот?