Сговорились, назначили день, приходим утром на завод. Пришли и стоим, ни один не принимается за работу. Ну, мастера сразу забегали, начальники цехов примчались:
"Что случилось? С ума вы спятили?" А мы спокойно отвечаем:
"Хотим поговорить с директором. Пусть директор спустится в цехи, и мы ему все объясним".
Начальники перетрусили, ушли. Мы ждем. Наконец приходит директор. Сперва он набросился на нас, грозить стал:
"Не валяйте дурака! - кричит. - Сейчас же приступить к работе!"
А мы ему спокойно говорим:
"Платите что положено, и мы будем работать по-прежнему".
Проходит полдня. Мы стоим. Вдруг являются молодчики, вроде вашего дона Доменико, начинают орать и пытаются нас с толку сбить. Отзовут в сторону какого-нибудь рабочего, которого они считают нашим руководителем, и начинают уговаривать. Не выходит - другого зовут. Но ничего у них не получилось. Мы держались твердо и на провокации не поддавались.
Ну, словом, кончилось все тем, что на следующий день нам сказали, что наше требование удовлетворят, если только мы обязуемся не увольняться с завода и не переходить на другое предприятие. Так вот подумайте теперь, почему мы победили? Потому что все были заодно. Требовали то, что нам положено, не в одиночку, а все сообща. Понятно я говорю?
- А что ваш завод строил? - неожиданно спросил Винченцо.
- Автомобили.
- Вы строили автомобили? - воскликнул Чиро. Глаза мальчика заблестели от восторга, он схватил Марио за рукав. Казалось, еще немного, и он попросит построить хоть один автомобиль для себя.
Только Перчинка сидел молчаливый и задумчивый. Потом он встал и проговорил:
- Значит, ты хочешь сделать так, чтобы все мы сообща сказали: "Слушайте, кончайте вы эту войну!" Это я, конечно, так, примерно говорю.
Марио внимательно, с каким-то новым интересом посмотрел на стоявшего рядом мальчика и, улыбнувшись, сказал:
- Правильно, Перчинка. Ты все понял как надо. Польщенный Перчинка улыбнулся. Однако обоим его приятелям, как видно, пришлось не по вкусу, что разговор принял такой оборот. Желая снова привлечь внимание своего старшего друга, Чиро потянул его за рукав и спросил:
| - Марио, а как строят автомобили?
- Ну, это долгая история, не так-то просто ответить. Как-нибудь потом расскажу, - отозвался Марио, которому не хотелось упускать возможность поближе сойтись с Перчинкой.
Тот некоторое время молчал, что-то соображая и не спуская глаз с Марио, потом вдруг спросил:
- А что нужно делать, чтобы убедить людей?
- Да то же, что делали мы на заводе, - ответил Марио. - То, что все мы давно уже делаем по всей стране.
Слова "все мы" Марио сказал нарочно, чтобы до поры до времени не называть ту партию, к которой он принадлежал.
- Нужно говорить, - продолжал он, - убеждать людей, организовывать их. Нужно растолковать им, что у них есть свои права.
- Как ты сказал? - переспросил мальчик и даже прищурил свои карие глаза, силясь понять слова Марио.
- Видишь ли, Перчинка, - продолжал Марио, - нас много. И не только здесь, в Неаполе, а по всей Италии. Таких, как я, тысячи. За нами гоняется полиция. Нас преследуют, потому что мы просвещаем народ. Но наступит время, когда все скажут: "Довольно!" - и тогда придет конец и королю, и фашистам, и богачам хозяевам.
"Не слишком ли сложно я все это объясняю?" - подумал он про себя.
Но Перчинка понял. Он схватил главную мысль: "Нужно положить конец войне", - и осознал, правда пока еще смутно, что для этого необходимо что-то делать. Вот над этим-то он и ломал сейчас голову, в то время как оба его приятеля ждали, когда же наконец Марио начнет рассказывать им о том, как строят автомобили.
- А нам что делать? - неожиданно для всех спросил Перчинка.
Вопрос застал Марио врасплох. Начиная этот разговор, он имел в виду только отразить глупые обвинения Микеле и ничего больше.
- Все должны что-нибудь делать, - уклончиво ответил он, - только не как-нибудь, а умеючи. В этом деле нужна храбрость и вместе с тем осторожность, чтобы тебя не раскрыли раньше времени.
- А ты расскажешь нам потом об автомобилях? - снова спросил Чиро.
- Конечно, Чиро, конечно, - торопливо ответил Марио и продолжал, обращаясь к Перчинке: - Без тебя я тут говорил твоим приятелям, что, если бы у меня была пишущая машинка, я бы смог, укрывшись здесь, начать пропагандистскую работу. Ты знаешь, что такое пишущая машинка?
Конечно, Перчинка знал. Он несколько раз видел эти смешные черные машинки со множеством клавиш и в комиссариате и в канцелярии приюта. Правда, он не обратил на них особого внимания, потому что они предназначались для дела, к которому он не имел никакого отношения - ведь он не умел ни писать, ни читать. Сейчас он пожалел, что не рассмотрел их как следует.
- Да, знаю, - чуть смущенно пробормотал он. - Только вот печатать не умею.
- Я умею печатать, - с улыбкой сказал Марио. - Да ты не волнуйся, тебе тоже дела хватит. Вот слушай, не знаешь ли ты, где раздобыть машинку?
Перчинка задумался.
- Ой, да, наверное, я ее видел!.. - воскликнул он. - Знаешь где, Винченцо? Помнишь, была такая черная штука в колбасной на улице Фория? Ну, где мы вчера колбасу нашли.
Винченцо кивнул и не раздумывая предложил:
- Пойдем заберем ее. Сейчас ночь, никто не увидит.
- Стойте, ребята, - вмешался Марио. - В первую очередь посмотрите, есть ли на ней лента. Такая черная ленточка, намотанная на две катушки. И еще, кроме машинки, мне нужна бумага, обыкновенная белая и черная, тоненькая такая, и если ее потрогать, то с одной стороны она пачкает. Все это должно быть в ящичке под машинкой.
Загибая пальцы, Перчинка повторил вслух все, что нужно было взять, и поднялся с земли.
- Через полчаса мы вернемся, - сказал он. Чиро и Винченцо тоже встали.
- Нет, ты оставайся здесь, - приказал Перчинка, обращаясь к Чиро. - И гляди в оба, если придут.
Чиро вернулся к Марио.
- Ты мне расскажешь?.. - шепнул он.
- О заводе? Да, да, я же обещал.
- Ну, мы пошли, - сказал Перчинка и направился к выходу.
- Подождите, - крикнул им вслед Марио.
Ребята остановились. Марио достал из кармана огрызок карандаша и грязный клочок бумаги, что-то написал на нем и протянул бумагу Перчинке.
- Вот, - сказал он, - положи это на то место, откуда возьмешь машинку.
- А что это? - спросил удивленный Перчинка.
- Я объясняю тут, что машинку мы не украли, а просто реквизировали и отдадим при первой возможности.
Ребята весело засмеялись.
- Вот это да! - не переставая смеяться, воскликнул. Перчинка. - И тут даже подпись есть?
- Конечно, - подтвердил Марио.
Затея с распиской показалась Перчинке просто чудачеством, и он снова подумал, что этот Марио, пожалуй, действительно немного не того. Но все-таки в нем было что-то, располагающее к доверию, да и рассказывал он интересно.
- Ладно, - сказал мальчик, зажимая записку в кулаке, - я ее положу. Только знаешь, все это ни к чему. Так уж у нас повелось: что найдешь в разрушенном доме, то твое.
- А разве это справедливо? - возразил Марио. - Ведь если мы хотим победить, то должны быть справедливыми. Согласен?
Однако с этим Перчинка, как видно, не был согласен. Пожав плечами, он бегом направился к выходу и, как только вышел из светлого круга, очерченного слабым пламенем свечи, сейчас же исчез, словно растворился в темноте подземелья.
Марио растянулся на своей соломенной постели в углу, Чиро устроился рядом и сейчас же спросил;
- Ну, будешь рассказывать?
Марио улыбнулся. По совести говоря, ему и самому доставило бы удовольствие вспомнить то время, когда он был совсем еще молоденьким парнишкой и только-только узнал, что такое конвейер и как обрабатываются детали. Он не спеша начал рассказывать мальчику о производстве, и часто та или другая техническая подробность воскрешала в его памяти воспоминание о каком-нибудь событии, иногда совсем незначительном. Он и не подозревал, что так свежи еще некоторые воспоминания, так бередят душу картины прежней жизни, той жизни, которая, как он думал, навсегда забыта и погребена в тайниках его памяти, но которая представлялась ему сейчас потерянным раем. "Уж не жалею ли я о том, что отказался от всего этого?" спрашивал он себя, однако предпочел не отвечать сейчас на этот вопрос.
Между тем Чиро, убаюканный голосом Марио, задремал. Его чумазая мордочка склонилась на грудь, и он стал очень похож на маленького старичка. Ничто не нарушало безмолвия подземелья, одни только мыши вдруг подняли возню, воспользовавшись тем, что ветер задул свечу.
Марио снова принялся ломать голову над тем, что же ему все-таки делать здесь, в Неаполе, в городе, где все ему чуждо и незнакомо. Какую он может вести работу, сидя в этом сыром подземелье, полном мышей, преследуемый людьми, которые даже не знают толком, что он за человек, не связанный ни с кем, кроме этих маленьких оборванцев, этих детей, повзрослевших раньше времени?
- Нет, эти мысли до добра не доведут, - пробормотал он и в ту же минуту с радостью услышал тихий свист, возвещавший возвращение Перчинки.
Он зажег свечу и двинулся навстречу ребятам, которые еле тащились, сгибаясь под тяжестью неуклюжей и громоздкой машинки "Ундервуд", выпущенной, вероятно, еще в начале века.
- Ну, эта? - тяжело переводя дух, спросил Перчинка.
Марио взял в руки тяжелую машинку и принялся внимательно разглядывать ее.
- А вот бумага, о которой ты говорил, - добавил Винченцо, вытаскивая из-за пазухи рулончик белой бумаги и несколько листов копирки.
- Ну, ребята, завтра примемся за работу, - проговорил Марио. - А сейчас нужно куда-нибудь подальше спрятать эту штуку. Не ровен час полиция нагрянет…
- Давай отнесем ее в твое убежище, - предложил Перчинка.
С трудом протиснувшись через узкий и темный проход, они втащили свою тяжелую ношу в клетушку под монастырской кладовой. Окинув взглядом низкую каморку, Марио отметил про себя, что печатать придется лежа на животе.
- А я? - спросил Перчинка. - Что я должен делать? Марио на минуту задумался.
- Видишь ли, Перчинка, - медленно проговорил он. - Теперь я буду печатать листовки, много листовок. А ты и твои друзья должны будете распространять их в бомбоубежищах, домах - одним словом, везде, где есть люди. Только это нужно делать так, чтобы комар носу не подточил, чтобы ни одна душа не заметила. Люди должны находить листочки в карманах, а о том, откуда они, не догадаться.
- Ну, это плевое дело! - воскликнул Перчинка. - Положить в карман легче, чем вытащить из кармана.
- Но все-таки вы должны глядеть в оба, чтобы вас не сцапали.
Винченцо клевал носом. Марио тоже чувствовал, что его клонит ко сну. Перчинка в последний раз ласково погладил большую черную машинку.
- А ведь правда красивая, - сказал он.
Через несколько минут обширное подземелье погрузилось в тишину. Четверо друзей крепко спали. Над их головой выли сирены, возвещая воздушные тревоги, гремели выстрелы зениток, ухали фугаски и жалобно трещали обрушивающиеся дома. Луна зашла, и на небе остались только крошечные светильнички звезд. Внизу, словно черное озеро, в котором то и дело загорались яркие вспышки разрывов, замер Неаполь.
На дворе по-прежнему стоял август 1943 года. Но что-то уже начало меняться, хотя бы благодаря этой старой, запыленной и покрытой паутиной пишущей машинке, дремавшей сейчас под кладовой капуцинов, которые, сбившись в кучу, бормотали молитвы.
Глава VI
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Страшный грохот потряс стены бомбоубежища, и в ту же секунду погас свет. Женщины закричали, прижимая к себе малышей, мужчины замерли и молча стояли, прислонившись к стенам.
- Дженнаро, Дженнарино, где ты? - жалобно звал чей-то голос.
Старухи, сидевшие в углу, принялись вслух молиться. Громко, навзрыд плакала какая-то девочка, пока ее отец не крикнул:
- Замолчи! Беду накликать хочешь? Девочка умолкла.
Зажгли несколько свечей, мужчины включили карманные фонарики, и тут все увидели, как с крутой лестницы, ведущей в убежище, скатился какой-то человек.
| - Школу напротив разбомбило! - крикнул он. - А больше ничего не видно. На улице тьма кромешная!..
В ответ послышались крики, восклицания. Невозможно было разобрать, что они выражали: то ли радость, что опасность миновала, то ли страх, что бомба чуть не угодила в бомбоубежище. Скорее всего и то и другое. О школе не жалели, потому что все знали, что там никого не было. Убивался только школьный сторож. Сам он, правда, едва объявили тревогу, укрылся в бомбоубежище, но квартиры его больше не существовало.
- Вся мебель! Боже мой, вся моя мебель! - горестно восклицал он. Двадцать лет работал, чтобы купить ее и вот на тебе!
- Да перестань же ты бога гневить! - громко прервала его сидевшая рядом жена. - Благодари господа, что сами живы остались. Лучше о сыне подумай, где-то он сейчас…
Их сына призвали в армию, послали воевать в Африку, и вот уже несколько месяцев от него не было никаких вестей. Старый сторож смахнул слезу, повернулся к дону Микеле, который сидел рядом, и сказал:
- Вы-то меня можете понять…
- Э, друг мой, - откликнулся ополченец, - на то она и война. А о сыне не волнуйтесь, скоро получите от него весточку, помяните мое слово. Война-то к концу идет.
- Вы говорите…
- Уверен. В Мармарине наши наступают, с англичанами почти что покончено. Так, по крайней мере, говорит дон Доменико.
- Так ведь они чуть ли уже не высадились в Сицилии!
- Если дон Доменико говорит - значит, так оно и есть, - возразил Микеле. - Он человек ученый.
- А говорят, этот дон Доменико… - начал было сторож.
Однако дон Микеле поспешно закрыл ему рот рукой. Нет, черт возьми, ему совсем не хочется нажить себе неприятность, а дон Доменико такой человек, что ему ничего не стоит раздуть дело. Старый ополченец отодвинулся подальше от сторожа и полез в карман за табаком для трубки. Но вместо табака он неожиданно для себя извлек оттуда какой-то листок бумаги. Как раз в этот момент снова включили электричество, и дон Микеле принялся по складам разбирать напечатанные на пишущей машинке слова.
"Жители Неаполя! - говорилось в листовке. - Война нужна только фашистам и королю. Нам от нее - одно разорение и погибель. Наши парни умирают на полях сражения, и мы сами каждую минуту рискуем погибнуть под бомбами. Наши дети голодают. Давайте добьемся прекращения войны. Долой войну, да здравствует мир!"
Дону Микеле пришлось три или четыре раза перечитать листовку, прежде чем он понял ее содержание, а когда он наконец понял, то почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. Ведь нужно же было случиться, чтобы эта штука попала именно к нему! И какой сумасшедший написал все это! В этот момент чья-то рука опустилась ему на плечо.
- Святые угодники! - подскочив на месте, прошептал несчастный дон Микеле и поспешно спрятал листовку за спину.
- Ну-с, дон Микеле, что вы тут хорошенького прочитали? - раздался у него над ухом голос аптекаря.
- Ни-ничего… со-совершенно ни-ничего, доктор… - пролепетал дон Микеле.
- Да не бойтесь, - успокоил его аптекарь. - Я ведь сразу понял, в чем дело. У меня тоже есть такая бумажка, вот полюбуйтесь. - И он сунул под нос ополченцу листовку, как две капли воды похожую на ту, что держал в руке дон Микеле.
Старый ополченец чуть не вывихнул себе шею, стараясь отвернуться, потому что боялся даже посмотреть на нее.
- Клянусь вам, доктор… - жалобно начал он.
- Да в чем вам клясться? - прервал его аптекарь. - Вы что же думаете, я пойду на вас доносить? Я же прекрасно знаю, что это не ваших рук дело. Да и потом, между нами говоря, если бы даже и ваших, что ж из того? Ну ладно, ладно, оставим это.
- Доктор, ради бога, никому ни слова! - умоляюще прошептал дон Микеле.
- Да поглядите вокруг, олух вы царя небесного, - совсем потеряв терпение, прервал его аптекарь. - Вон, полюбуйтесь!
Дон Микеле оглядел бомбоубежище и увидел, что по крайней мере десяток людей, с трудом разбирая итальянские слова, читает точно такие же листовки. Передавая листочки бумаги друг другу, люди вполголоса обменивались впечатлениями. Никогда еще старому ополченцу не приходилось видеть ничего подобного, он прямо-таки не знал, что и подумать.
- Видели, доктор? - спросил сторож, подходя к аптекарю и протягивая ему листовку. - Не иначе как американцы разбросали.
- Да какие там американцы! - отозвался аптекарь. - Американцы бы в типографии отпечатали. А это на машинке.
- Кто же тогда, по-вашему, это сделал? - возразил сторож.
- Ой, мамочка родная, мамочка родная! - заголосила вдруг какая-то женщина. - Что же это с нами будет? Хоть бы и правда война эта кончилась! Пускай тогда катятся на все четыре стороны и король, и фашисты, и генералы, и все! Никого мне не надо, только бы сынок уцелел, да крыша над головой была!
- Молчи, дурища! - испуганно прошипел ее муж. - В тюрьму захотелось?
Однако две или три женщины сейчас же поддержали товарку, и бомбоубежище наполнилось их пронзительными голосами:
- Хватит с нас! Хватит! Невмоготу больше!
- Месяц воды не видим, умыться нечем! У меня вот шестимесячный ребенок, посмотрите на него, весь коростой покрылся! Просто чудо, что он до сих пор не подхватил какую-нибудь болезнь и не отправился на тот свет!
- Сынок! Сыночек ты мой! - рыдая, запричитала жена сторожа. - Убили его, чует мое сердце, убили! Оттого и не пишет он! Ой-ой-ой, сыночек мой родимый!
Вопли старухи заставили всех на минуту забыть о листовках. Женщины окружили ее, стараясь успокоить. Мужчины отошли в сторону и начали тихонько переговариваться.
- Это смутьяны, подрывные элементы. Их рук дело, - говорил один.
- Да кто они такие, эти подрывные элементы?
- Как - кто? Коммунисты, американцы, антифашисты.
- Так ведь они же против войны!
- Пораженцы они, поэтому и против, - с важной миной вмешался лавочник, державший табачный магазин. - Они только и мечтают, чтобы мы скорее проиграли войну.
- Ну, если хочешь знать, кум, войну мы уже давным-давно проиграли, возразил ему один из мужчин и тут же поспешил скрыться, потому что в дверях боковой комнаты бомбоубежища показался дон Доменико.
В руках у фашиста тоже была листовка.
- Да здравствует Италия! - заорал он, выкидывая вперед руку в фашистском приветствии, но тотчас же осекся, так как совсем рядом грохнула бомба.
Убежище тряхнуло. Женщины разом взвизгнули. Придя в себя, дон Доменико воспользовался наступившей тишиной и снова заорал:
- Да здравствует Италия! Смерть пораженцам!
И опять его слова заглушил грохот взрыва. Когда же фашисту удалось снова заговорить, то голос его уже не звучал так воинственно.
- Сдайте мне подрывную литературу, - сказал он.
Я начальник бомбоубежища, я тут представляю и правительство, и полицию, и все, что хотите. Кто распространяет листовки, а? Если кто-нибудь знает этого человека и покрывает его, то он несет ответственность наравне с тем, кто пишет эти листовки.