Потом все-таки спустилась и оттолкнулась от поручней. Коньки чуть-чуть проехали по негладкому, выщербленному льду. Я зашаталась, теряя равновесие и чувствуя себя так, словно коньки - отдельно, а я - отдельно. Вытянув вперед руки, я заковыляла на подкашивающихся ногах, стараясь держаться поближе к снежной обочине, чтобы стремительные бегуны не налетели на меня с разбегу.
Время от времени я выходила на снежную обочину и отдыхала. Коньки утопали в снегу, и я испытывала привычное ощущение почвы, которая не уходит из-под ног. Но долго так не простоишь, начинал пробирать холод, и, тяжело вздохнув, я снова делала шаг на ледяную гладь и снова, балансируя руками и всем телом, пыталась установить контакт с собственными ногами. Если меня что и согревало в эти минуты, то это злость на Таньку, которая обрекла меня на такие мучения да еще опаздывает.
- Какая встреча! Ленка! Вот неожиданность!
Явилась наконец. Но как натурально врет, просто Софи Лорен.
- Шурик, это моя лучшая подруга Лена Александрова, я тебе о ней рассказывала. А это - Шурик. Познакомьтесь, пожалуйста!
Шурик был такой длинный, что казалось, голова его уходит в перспективу. Вязаная шапочка, стоящая на его голове торчком, еще более увеличивала сходство с башней, увенчанной шпилем.
- Шура, - представился он баском и снял перчатку.
Я попыталась снять варежку с замерзшей руки. Это было не так-то просто, потому что в варежке находился целый склад: входной билет, номерок от гардероба и пятьдесят копеек мелочью. Шурик держал свою руку на весу, и это меня нервировало. Я рванула варежку, и все содержимое со звоном посыпалось на лед.
Шурик и Таня все подобрали и всыпали обратно в варежку, но теперь уж пожимать друг другу руки было вроде поздно.
- Ты здесь давно? - спросила Таня.
- Вторые сутки! - сердито ответила я, еле шевеля онемевшими от холода губами.
- Мы бы давно пришли, но у Шурика с утра была тренировка по баскету, - виновато сказала Таня.
Мы замолчали, не зная, как приступить к главному. Танька сделала мне знак: "Давай начинай!" Я пожала плечами.
Таня умоляюще прижала к груди руки. Но мне ничего в голову не приходило. Может, если бы я не так окоченела, я бы что-нибудь придумала. У меня, кажется, даже мозги замерзли. Я взглянула на Таню и отрицательно покачала головой. Она покрутила пальцем около лба, как бы говоря: "Думай скорее!"
Шурик, не подозревая о нашем безмолвном диалоге, кружил возле нас, отрабатывая какое-то фигурное движение.
- Хочешь, Шурик поучит тебя кататься? - с надеждой в голосе произнесла Таня.
- Нет уж, не надо, - пробормотала я.
- Что ты! Знаешь, как он здорово катается! Он тебя научит. Шурик, потренируй ее!
- Не хочу! - сопротивлялась я. - Я же и так еле стою!..
- Вот он тебя и научит! - упорствовала Таня.
Ей, наверно, казалось, что она здорово придумала: наедине с Шуриком я скажу все, что нужно.
Шурик послушно взял меня за руки, крест-накрест.
- Корпус наклони вперед, - сказал он. - А коленки согни. - У него было симпатичное лицо с доброй, даже какой-то виноватой улыбкой, словно ему самому было неловко, что он такой длинный.
Он повел, и я поехала, спотыкаясь, сбиваясь с ритма, изнемогая от собственной неуклюжести, телом ощущая, как не интересна и не нужна ему, как хочет он поскорее закончить этот круг и вернуться к Тане. И хотя он был вежлив, честно учил меня, даже один раз остановился и показал, какие надо делать движения при повороте, все равно я с облегчением вздохнула, когда мы вернулись к Тане.
- Ну как? - спросила она, имея, конечно, в виду наш разговор.
- Ничего не вышло, - вздохнула я.
- Почему? - вмешался простодушный Шурик. - Для первого раза не так уж плохо. Ты что, действительно никогда раньше на коньки не становилась?
- Очень давно, в детстве, - ответила я. - Недалеко от нашего дома, во дворе, маленький каточек был. Помнишь Танька?
- Смутно припоминаю, - ответила она.
- А я помню. Меня мама туда на санках возила. - И вдруг неожиданно для себя брякнула: - Я тогда еще только в седьмом классе училась.
Таня ахнула и захохотала.
- В каком, в каком? - переспросил Шурик.
- В седьмом!
- А что же ты говоришь - давно? Год назад всего!
- Год! Конечно, давно. Целый год!
- Пойдем, Шурик, покатаемся? - радостно предложила Таня. - Или давайте знаете как? Втроем! Мы по бокам, а Лена - посередке.
- Да ну, - отказалась я. - Домой лучше пойду.
- Ну иди, - легко согласилась она. - А то ты правда замерзла. Вон даже нос посинел.
И оттого что она так легко согласилась, мне стало обидно: значит, дело сделано и я ей больше не нужна.
Взявшись за руки, они умчались от меня, а я стояла на разъезжающихся коньках и смотрела им вслед. Потом доползла до гардероба, плюхнулась на скамью, расшнуровала и сняла ботинки. Освобожденные ноги блаженно заныли.
А настроение испортилось.
Может, я завидовала Тане?
На моей парте лежала записка. Я развернула ее и прочла: "Когда будет перемена, выйди на лестничную площадку. Надо поговорить. Не думай, что я иду на попятный, просто у меня прошла вся злость на тебя. Н".
Почерк Рудковской. Я обрадовалась. По правде говоря, я жалела о нашей ссоре. С Ниной было хоть и трудно, но интересно. Она не давала мне спокойно жить, ее деятельная натура и меня вызывала на ответную деятельность. А с тех пор как мы с ней поссорились, я плыла по воле волн. Исчезло давление, но чего-то словно не хватало.
Когда прозвенел звонок, я пошла на лестничную площадку. Почти вслед за мной явилась Нина. У нее было строгое выражение лица, без слов говорившее, что пришла она сюда не ради примирения, а по делу.
- Я долго думала и решила, - сказала Нина, - что раз мы с тобой находимся в одном коллективе, то мы не имеем права совсем не общаться. О возврате наших прежних отношений не может быть и речи. Ты оказалась не тем человеком, который... с которым... которому...
Она запуталась в придаточных предложениях и сделала паузу. Смысл фразы и без того был ясен. Я кивнула, молча соглашаясь, что я не тот человек, с которым... Но Рудковская, верная себе во всем, не могла не довести мысль до конца.
- ...которому я могла бы доверить все свои заветные мысли и чувства. Но общественная работа не должна страдать от того, что наши личные взаимоотношения не сложились. Ты с этим согласна?
- Согласна.
Нина помолчала немного.
- Хочу начать в газете борьбу за моральный облик некоторых наших девочек, - сказала она, глядя на меня из-под очков своими строгими глазами. - Не знаю, удастся ли. Очень трудно, но нужно, потому что больше терпеть нельзя. Ты должна мне помочь. Если ты не совсем антиобщественная личность.
Я немножко даже обиделась. Конечно, мне было далеко до Нининой принципиальности, но и антиобщественной личностью я себя не считала.
- В чем помогать-то? - спросила я.
- Значит, ты в принципе не отказываешься? Очень хорошо. Я задумала серию статей под общей рубрикой: "Куда вас несет?" Или, может быть, так: "Опомнитесь!" Или даже просто: "Их нравы". Я еще не продумала как следует название, но это неважно. Главное, чтобы статьи были написаны живо, чтобы чувствовалась сатира. У тебя, мне кажется, это должно получиться. А я буду писать выводы и комментарии. Я уже кое-что наметила.
- Можно про Смирнову написать, что она ногти маникюрит, - предложила я.
- Да! Про это обязательно! - поддержала Рудковская. - Показать через ногти ее моральную неполноценность. Мне кажется, ты это сможешь. Что касается Белоусовой, то тут одной статьи мало. Статья должна послужить началом дискуссии...
- Про Белоусову я писать не стану!
Нина нахмурилась:
- Я знала, что ты это скажешь. И этим ты подтвердила мое худшее мнение о тебе. Да как ты не понимаешь! - она даже поперхнулась и закашлялась от чувства справедливого возмущения. - Тут не место для личных отношений! Белоусова катится по наклонной плоскости, и все на это закрывают глаза. У нее одни двойки, а она думает не о том, чтобы их исправить, а о своем Шурике!
- Откуда ты знаешь, что его зовут Шурик?
- Да весь класс знает! У нее все промокашки исписаны!
Это было правдой. Таня писала на промокашках "Шурик" и обводила это имя орнаментом. Иногда она писала рядом с его именем свое, но свое она тут же стыдливо замазывала.
- Как ты можешь считаться ее подругой, - продолжала Рудковская, - если ты молча наблюдаешь, как ее засасывает, и ничего не делаешь для того, чтобы вытащить ее из трясины?
А ведь Нина отчасти права. Если честно разобраться, то Белоусову действительно "засасывает". Она совсем запустила учебу и чуть не каждый день напоминает мне, что если позвонит ее мама - говорить, что мы вместе готовим уроки. А я не только соглашаюсь врать, я даже в глубине души завидую ее безоглядному увлечению. Хотя лично я, пожалуй, не смогла бы так втрескаться в Шурика, в эту Останкинскую башню.
- Если в тебе осталась хоть крупица принципиальности, - настаивала Нина, - то ты напишешь. Именно ты, как ее подруга. Тогда это, может быть, на нее подействует.
- Ладно, подумаю, - пообещала я, почти убежденная ее словами. - Только я с ней поговорю сначала.
- Поговори, - разрешила Нина. - Это даже хорошо. Скажи, что если она не возьмет себя в руки, то мы вынесем ее на общественное обсуждение.
- Да уж найду, что сказать.
Прозвенел звонок, и мы пошли в класс.
- О чем это вы с Рудковской трепались? - спросила Таня.
- О разном. В частности, о тебе, - ответила я, ловя себя на том, что подражаю строгой Нинкиной интонации.
- Да? - без особого любопытства сказала Таня. - Ой, я тебе такое потом скажу - ты обалдеешь!
Вошла англичанка, и начался урок. Но я слушала невнимательно. Обдумывала, что же мне сказать Тане. Не гуляй с Шуриком? Да она меня на смех поднимет.
- Белоусова, какие ты знаешь модальные глаголы? - спросила Нина Александровна.
Таня медленно поднялась из-за парты. Она переминалась с ноги на ногу, теребя фартук.
- Must, - подсказала я, обернувшись.
- Must, - послушно повторила она.
- Не знаю, что мне с тобой делать! - рассердилась учительница. - Ты совершенно не хочешь учиться! Садись, два! А тебе, Александрова, я тоже ставлю двойку, за подсказку! Вместо того чтобы помочь подруге подтянуться, ты оказываешь ей медвежью услугу!
Я огорчилась. Еще не хватало - двойка по английскому! Нет, права Нина, права, - Таньку засасывает, и в этом я только что окончательно убедилась.
А Белоусова, казалось, уже забыла о своей двойке. Она ерзала, даже толкнула меня сзади ногой, вызывая на разговор. Я дернула плечом и с подчеркнутым вниманием уставилась на доску. Но Белоусова не успокоилась. Новость явно жгла ее, ей не терпелось со мной поделиться. Наконец она подсунула мне записку. Принципиальности ради мне следовало бы отпихнуть ее, не читая, но это было выше моих сил.
На обрывке черновика поверх карандашных записей, цифр и формул шла ликующая строка, написанная красной шариковой ручкой:
"А Шурик-то учится в восьмом!!!"
Я обернулась к Тане. Она радостно закивала в знак подтверждения.
"Как ты узнала?" - написала я и передала ей записку.
"Он сам мне признался! Тогда и я призналась, что я в седьмом. Ой, мы так хохотали!"
Конечно. Они хохотали. Значит, я напрасно полдня мучилась на коньках да еще врала. Теперь я навсегда останусь вруньей в глазах Шурика, но Таньке это безразлично! Нет, права, права Рудковская.
К концу урока я дозрела окончательно. Как только прозвенел звонок и Нина Александровна вышла из класса, я решительно обернулась к Тане:
- Знаешь что?! Ни к чему хорошему твой роман не приведет. Учеба - это тебе не каток. У тебя сплошные двойки, ты сама катишься и меня тянешь.
Таня смотрела на меня, вытаращив глаза. Рудковская подошла поближе и слушала меня, одобрительно кивая. Другие тоже подошли.
- Тебя засасывает, это же ясно! - я снова поймала себя на Нинкиных интонациях, но уже не могла остановиться. И оттого что меня с любопытством слушает весь класс, я испытывала сладостное чувство полета. - Куда он тебя тянет, этот твой Шурик? Я еще понимаю, если бы он тянул тебя вперед. Но он тянет тебя назад! Ты скатываешься по наклонной плоскости! Врешь на каждом шагу.
Лицо Рудковской выражало такое наслаждение, словно она слушала песню "Арлекин" в исполнении Аллы Пугачевой. Она даже, кажется, отбивала ногой такт.
- И меня заставляешь врать! Говоришь своей маме, что идешь ко мне заниматься, а сама?..
"Замолчи!" - сказал мне внутренний голос.
Я сбилась и снова взглянула на Рудковскую, ища поддержки. Ее глаза сияли, нос блестел, губы шевелились, как бы повторяя за мной обличительные фразы. Вся ее устремленная ко мне фигура выражала торжество победы. Да, она победила.
- И вообще... - закончила я упавшим голосом. - Если ты сама не возьмешь себя в руки, то мы вынесем тебя на общественное обсуждение...
- Выноси! - ответила Таня. - Подумаешь, испугала! Все равно я с Шуриком встречаться буду! Буду! Никто мне не может запретить! А ты!.. Ты - тряпка безвольная.
- Дура! Я для твоей же пользы!
- Ну и пусть я дура! Пусть! А ты - как коллоидный раствор, принимаешь форму тех, с кем в данный момент общаешься.
Я мельком удивилась, откуда у Белоусовой такие познания. Не иначе, как от обиды поумнела.
- У тебя друзья - на все случаи жизни! Рудковская - для идейного руководства, Юрка - чтобы сдувать контрольные, а я - чтобы...
- Замолчи!
- Не замолчу! Со мной ты обсуждаешь всякие такие вопросы, а потом меня же за это осуждаешь! Ханжа, вот ты кто!
Я бросилась на Таню. Она была выше меня и сильнее, но уж очень я рассвирепела. Я расцарапала ей подбородок и лягнула в коленку. Она оторвала мне лямку от фартука.
Нас еле растащили. В классе стоял ужасный гам - все обсуждали мой поступок. Большинство меня осуждало, но Рудковская кричала, что я поступила правильно, принципиально, и кое-кто с ней соглашался.
Историк давно уже похлопывал по столу указкой - никто не заметил, что начался урок.
Все наконец расселись по своим местам. Я сегодня не улыбалась - не то настроение. Сидела, охватив голову руками. Я ненавидела себя.
Таня права: у меня нет своего мнения, своей воли. И ничуть меня не успокаивало Нинино одобрение. Я - это все-таки я, а не она! И я докажу Тане, что я не тряпка! Хочу жить своими убеждениями, а не ее!
...А они у меня есть?
На литературе Юрка подвинул ко мне записку:
"Поехали в воскресенье с нами за город на лыжах?"
Ирина Васильевна постучала карандашом по столу:
- Жарковский и Александрова! Прекратить переписку!
Я спрятала листок бумаги в парту и почувствовала, что краснею, краснею от счастья. Ссора с Таней, чувство вины перед ней, стремление немедленно доказать силу характера - все отступило перед этим приглашением. Ведь меня пригласил! Не кого-нибудь, а меня!
Силу характера я начну доказывать с понедельника - успею. Времени впереди много.
Воскресенье выдалось как по заказу - солнечное и морозное. Я надела новые эластичные брюки и желтый свитер с коричневым узором. Мама дала мне сверток с бутербродами.
В десять часов, как условились, я сошла вниз, во двор, где Игорь Алексеевич, Юркин папа, уже разогревал мотор, а Юрка укладывал и укреплял сверху, на багажнике, лыжи.
Людмилы Михайловны еще не было, но вот и она вышла из подъезда, в расстегнутой, отороченной белым мехом дубленке, под которой виднелся белый свитер с высоким горлом.
Мохнатый Бим носился по двору и нюхал снег.
Людмила Михайловна окинула меня по-женски внимательным взглядом.
- Ого! Какая ты сегодня! - сказала она одобрительно. - Игорь, смотри, какая прелестная фигурка у Аленки. Что значит к лицу одеться.
Я не знала, куда деваться от смущения. Впрочем, ведь ничего обидного она мне не сказала, наоборот!
Людмила Михайловна села за руль, Игорь Алексеевич - рядом, с Бимом на коленях. Мы с Юркой просторно расположились на заднем сиденье. Я тотчас приникла к правому окошку, он - к левому. Путешествие началось.
Людмила Михайловна вела машину уверенно, даже лихо. Глядя на нее, я размечталась, что когда-нибудь и у меня будет машина и я буду вот так же небрежно переключать скорости и обгонять попутные машины.
Мы выехали из города. Снег по обочинам дороги лежал чистыми белыми холмами, на которых тени от елок и берез казались синими. По этим почти нетронутым снежным перинам уже скользили лыжники, некоторые с рюкзаком за плечами, некоторые просто так, налегке.
На двадцать третьем километре мы свернули в узкий проселок и еще минут пятнадцать с трудом ползли по плохо расчищенному снегу, а потом въехали в деревню и остановились у какой-то избы.
Оказалось, что в этой избе друзья Жарковских летом снимали дачу. Людмила Михайловна так и объяснила встретившей нас хозяйке:
- Мы друзья Юрия. Вы нам разрешите поставить у вас машину, погреться, переодеться? Мы вам заплатим.
- Грейтесь на здоровье, я печку истопила. Самовар поставлю. А сами-то что ж не приехали? Юрий-то Евгеньевич?
- Он в командировке.
Мы оставили в доме верхнюю одежду и вышли на улицу. Людмила Михайловна, в темных очках-консервах, в вязаной белой шапочке с козырьком, которая еще больше молодила ее, натирала лыжи. Она передала тюбик Юрке, а сама пристегнула крепления, несколько раз легко подпрыгнула, разминаясь, и пошла по нетронутому снегу. Пройдя немного, она одним махом развернулась и снова приблизилась к нам, уже разрумянившаяся, оживленная.
- Снег - чудо! - сказала она. - Мы как, вместе пойдем или кто куда?
- Я за вами не угонюсь, - призналась я. - Лучше я отдельно.
- Тогда так: мы с Игорем, а вы - с Юркой. В три часа собираемся здесь. Договорились?
- Ладно, - сказал Юрка.
- Только не опаздывайте. Мы сегодня с папой в театр идем. Игорь, дай ему свои часы.
Она кликнула Бима и быстро заскользила вперед, за ней - Игорь Алексеевич в синем шерстяном костюме с белыми лампасами.
- Пошли? - сказал Юрка.
Мы отправились через поле к виднеющемуся вдалеке лесу. Снег слепил глаза и тихонько шуршал под лыжами. Я словно опьянела от этого блеска, от свежего, морозного воздуха. До сих пор мои лыжные прогулки ограничивались городским парком, но разве сравнишь городской парк с его серым, утоптанным снегом, шумом городского транспорта - с этой чистотой, с этим простором?
Мы шли рядом, и Юрка рассказывал мне об одном изобретении - шагающей шестиногой машине.
- Представляешь - робот-паук! На каждой ноге установлены датчики, а на корпусе - прибор типа лазера: лазерный глаз!
- Сила! - отвечала я.
- Она может свободно ползти по отвесному лунному кратеру!
Меня не волновала эта машина. Может, потому, что я жила в другом, девчоночьем мире. Но я испытывала благодарность к Юрке за то, что он вводит меня в свой мальчишеский мир машин, космических полетов, стыковок, лазерных лучей.
- Знаешь, какое сейчас удаление от Земли в апогее? - азартно спрашивал он. - Триста сорок пять километров!
- Ух ты! - отвечала я, стараясь придать голосу побольше восхищения.