В мотеле мама молниеносно пакует все вещи - потому что в два надо выписываться и, если мы не успеем, придется платить еще за одну ночь. Она просто молча обрушивает чемоданы на кровати и кидает туда наши тряпки. "Принеси Кларины вещи из ванной!" - командует она папе. Папа возвращается с тремя футболками, которые Клара выпачкала вчера, и их замочили в раковине. Папа стоит рядом с мамой, швыряющей одежду в чемоданы, а с футболок на пол льется вода.
- Вот, - тихо говорит папа и протягивает маме мокрые футболки. Мама упирается коленкой в чемодан, закрывает молнию и не произносит ни слова.
У папиных ног медленно образуется маленькое озеро.
Я забираю у него футболки, иду в ванную, отжимаю их и кладу в пластиковый пакет.
Когда я возвращаюсь, папа уже тащит чемоданы в машину. Пока мы едем, он безмолвно глядит на дорогу и останавливается у первого же "Данкин донатс" чтоб пополнить свои запасы пончиков.
Студенческое общежитие - это красивый старинный дом, точь-в-точь как английские и американские университеты в кино. За стойкой администратора сидит студентка, она наверняка старше меня от силы года на четыре.
- Добро пожаловать в Александра-холл, - приветствует она нас, а папе добавляет: - Вы и так тут всё знаете, а значит, ничего и объяснять не придется.
Получается, он сразу же выложил ей всё.
Кажется, мне придется всю поездку его стыдиться. Папа ведет нас по странно пахнущему коридору к нашим комнатам. Мы едва пролезаем сюда со своими чемоданами, потому что в коридоре стоят три холодильника и три микроволновки, а на них - куча пустых упаковок из-под "TV-ужина". Около холодильников выстроились пустые пивные бутылки.
Папа распахивает дверь нашей комнаты и говорит:
- Вуаля! Входите! - А маме: - Ну, ты ничего не замечаешь?
Мама выдыхает: "О боже!"
Вдоль стен стоят узкие кровати и малюсенький письменный стол, посередине - колченогий стол и два стула. Со стен свешиваются лохмотья штукатурки, на полу лежат хлопья пыли. Мы молча стоим и пялимся на все это. Молчим, пока папа вдруг не выкрикивает: "Вы ужасно неблагодарные!", а еще - что он не позволит больше так с собой обращаться и не станет больше расшибаться в лепешку ради семейки, которая ничего не ценит.
Потом он с грохотом захлопывает за собой дверь.
Мама садится на одну из кроватей. Я сажусь на другую и все гадаю, что она скажет на этот раз: что папа слишком плохо переносит фрустрацию или же он постоянно боится разочаровать других. Но мама ничего не говорит.
Она откидывается на постели, проводит рукой по волосам и произносит:
- Интересно, где теперь живет Тони?
Через час папа возвращается. Он все еще дуется, не смотрит на маму и говорит:
- Мы с Антье едем в город!
Я поворачиваюсь к маме, та улыбается:
- Здорово придумано.
Я мнусь:
- Ну не знаю. Мне что-то тоже нехорошо.
Папа непреклонен:
- Да ладно, - он резко хватает меня за руку и волочет к двери.
Я умоляюще смотрю на маму, надеясь, что она поймет мой взгляд: "Ну сделай же что-нибудь!", но мама, судя по всему, понимает только: "О, супер, я еду с папой в город, а на то, что он вне себя, мне наплевать!". Потому она только и говорит: "Хорошо вам съездить!" и радостно машет нам вслед.
Папа замечает наконец, что я иду самостоятельно, и перестает тянуть.
Женщина за стойкой администратора дружелюбно улыбается папе и говорит - как хорошо, вы сейчас прогуляетесь по нашему прекрасному городу с дочерью, а потом вкусно поедите. Она желает нам хорошо повеселиться и наверняка в этот момент думает, что у меня мировой папа, который поехал со мной в Америку, да еще и водит тут меня по ресторанам.
Видела бы она его лицо, когда мы вышли из общежития.
Папина улыбка отваливается так же быстро, как появилась.
Мы садимся в машину, и папа срывается с места, даже не пристегнувшись.
А я пристегиваюсь, потому что он едет как сумасшедший. Слава богу, все остальные водители следят за дорогой. Понятия не имею, куда ему надо. Да и он этого не знает похоже.
Потому что останавливается на светофоре так, что визжат тормоза, и спрашивает:
- Куда бы тебе хотелось?
Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать: "Подальше от тебя".
- Туда, - показываю я на шопинг-центр справа.
Главное, чтобы он наконец остановился. О’кей, соглашается папа и сворачивает налево. Хорошо, что парковку видно сразу - а то бы папа сказал, что он вынужден нарезать круги только из-за избалованной дочери, другие-то родители не ищут часами парковку, чтоб только фрейлейн Дочь смогла сделать покупки. Мы без труда паркуемся и заходим в торговый центр.
Мне кажется, папа понемногу успокаивается.
Мы глазеем на магазины, и он то и дело спрашивает меня, хочу ли я куда-нибудь зайти, просит, чтобы я не стеснялась его. Но я никуда не хочу с папой, и уж точно не в магазин, где продают шмотки.
Папа снова нервничает - небось скажет сейчас, что неблагодарно с моей стороны не наслаждаться шопингом.
Но вот оно, мое спасение. Музыкальный магазин.
- Вот туда я хочу, - говорю я папе, и папа отвечает: "Ну конечно" и радуется, что он такой хороший отец, идет с дочерью в музыкальный магазин. В магазинчике стены увешаны гитарами. Я просто хожу и смотрю, смотрю, смотрю. Так, наверное, папа чувствует себя в букинистической лавке. Или в "Данкин Донатс".
Больше всего мне нравится акустическая гитара-вестерн, она выглядит почти миниатюрной, не такой огромной, как другие. Я долго-долго смотрю на нее, и вдруг продавец говорит: "Попробуешь?", снимает ее со стены и вручает мне.
Секунду я стою замерев и ничего не говорю - выгляжу, наверное, полной дурой. А потом сажусь на табуретку. Гитарные струны жесткие - они жестче, чем у моей гитары дома. Я не решаюсь по-настоящему дотронуться до них и замечаю, что краснею.
Со мной всегда так: я не могу играть перед другими. Только перед моим учителем музыки. Он считает, что это ребячество, люди для того и играют на гитаре, чтобы выступать перед другими. Люди - но не я. Я играю лишь для себя. Поэтому не могу сыграть на пробу в магазине, хотя мне и ужасно хочется.
Я уже сказала себе: ничего у тебя и на этот раз не выйдет, уже хочу отдать продавцу гитару и смыться, но вдруг замечаю, что он ушел. Он стоит в другом конце магазина. Я озираюсь - вокруг ни души.
Это мой шанс.
И я начинаю играть.
Сначала не каждый раз попадая по струнам, потому что гитарный гриф пошире, чем у моей концертной гитары. Но спустя секунду все уже получается и я играю свою версию песни "В гетто" - мой учитель считает ее ужасной, потому в моем исполнении она звучит как песня протеста. "Но это ведь и есть песня протеста!" - отвечаю я всегда, а сама думаю, что может быть, он и прав.
Но здесь и сейчас, в этом магазинчике торгового центра Питтсбурга, я совершенно уверена в том, что моя версия и есть самая правильная. Так здорово она не звучала еще никогда.
Вдруг я замечаю, что пою не одна. Рядом поет еще кто-то - глубоким голосом, который удивительно сочетается с моим. Я поднимаю голову, боясь увидеть продавца, который незаметно подкрался ко мне. Но передо мной - никого. Я осторожно оглядываюсь. И вижу папу. Папа стоит и поет. Поет вместе со мной песню Элвиса. С закрытыми глазами. Я быстро отворачиваюсь. Он классно поет - он поет не только куплет глубоким, густым голосом, он поет еще и припев "В гетто" в высоком регистре. Его-то мне всегда и не хватало.
Чтобы песня не кончалась так быстро, завершив последнюю строчку, я начинаю играть по новой - и это получается здорово, потому что ведь песня заканчивается тем, что в гетто снова рождается ребенок, и поэтому ее можно петь бесконечно.
Когда мы все-таки замолкаем, раздаются аплодисменты. Я оглядываюсь и вижу за пианино семерых покупателей - они все слушали нас.
Папа откашливается, и я вижу, что он такой же красный, как и я. Он берет из моих рук гитару, идет к продавцу и говорит: "Упакуйте-ка ее для моей дочки!" Продавец кивает: "Да, сэр" и отправляется с гитарой к кассе. А мы с папой бежим вслед.
Продавец набирает какие-то цифры, и на дисплее появляется: 5–3–9. Боже мой. Гитара стоит 539 долларов! Я уже представляю себе папу, спасающегося из магазина бегством, но он просто вытаскивает кредитку и спрашивает, входит ли в эту сумму гитарный чехол. Конечно, чехол прилагается, говорит продавец, забирая карту, даже эксклюзивный чехол, а поскольку молодая дама так талантлива, он дарит ей набор струн и медиатор.
Через пять минут я стою с гитарой моей мечты за спиной перед магазинчиком и никак не могу опомниться.
По дороге в общежитие мы с папой не говорим друг другу ни слова.
Я просто сижу с гитарой на руках рядом с ним, ужасно счастливая - так счастлива я давно не была. Или даже никогда не была. Папа напевает "В гетто" и без проблем находит общежитие. Только когда мы припарковываемся, он замолкает. Перед тем как выйти, мы чуть задерживаемся в машине. Не знаю отчего - но мы просто сидим и молчим. А потом папа говорит: "Ну, пошли" и выходит. Я тоже выхожу, закидываю гитару за спину и догоняю его.
В общежитии папа пропускает меня вперед.
Я стучу в дверь, быстро открываю ее и сообщаю: "А вот и мы!"
- О, привет! - отвечает мама. Она сидит на одной из кроватей рядом с Тони.
- Привет, - Тони встает и протягивает папе руку. - Я подумал, а почему бы не заглянуть к ним и не проверить, все ли у них в порядке!
- Очень мило с твоей стороны, - говорит папа и жмет Тони руку. Судя по лицу Тони, он нехило ее сжимает. Когда Тони удается освободиться, он гладит меня по волосам со словами "Привет, хорошенькая леди!" Потом замечает мою гитару и восклицает: "Ого, смотри-ка!"
- Что там? - спрашивает мама и заглядывает мне за спину. - Что это?
Она смотрит на папу.
- Я купил своей дочери гитару, - объявляет папа.
- Она совершенно невероятная, - говорю я маме и вытаскиваю инструмент из чехла. Но мама даже не смотрит на нее.
- Ты спятил? - говорит она папе. Но папа ничего не отвечает. Тони берет гитару у меня из рук и садится на кровать.
- Куда, - спрашивает мама папу, - куда, скажи на милость, мы ее денем в машине? Ты совсем выжил из ума? Неужели мне нужно все время держать вас за руку, чтоб вы не сделали очередную глупость?
Вот сейчас папа заорет на меня, что я избалованная девчонка, которая выпрашивает у него дико дорогую гитару и которой всего мало. Но папа не произносит ни слова.
А потом, опережая мамины гневные тирады, с кровати, где сидит Тони, доносится музыка. Тони играет на моей гитаре - и хорошо играет, лучше меня и даже лучше моего учителя музыки. Мама говорит: "Вау" и садится рядом с ним.
Папа разворачивается и выходит из комнаты.
Я пару минут слушаю, как играет Тони, а потом иду посмотреть, как там папа. Он сидит в холле и листает какую-то старую книгу. Я подсаживаюсь к нему на темно-синий плюшевый диван. Папа поднимает глаза, обнимает меня и говорит:
- Ну и натворили мы с тобой дел, а?
- Ага, - говорю я и даже умудряюсь не сбросить его руку с плеча.
Вечером нам наконец-то можно в гости к Фицмартинам - наверное, мама и папа заверили их, что Клару больше не тошнит. В огромной гостиной Фицмартинов мы садимся на диван, он такой огромный, что кажется: одно неловкое движение - и тебя затянет в его недра. Нам бы такой диван на пользу не пошел. Слишком мы жирные.
Когда мы уселись, позвонили в дверь.
Мистер и миссис Фицмартин удивленно переглянулись. Мистер Фицмартин пожал плечами и пошел открывать.
- О! - донеслось из прихожей. - Это ты! Давненько не виделись!
А потом мистер Фицмартин снова появился. За ним в гостиную вошел Тони.
- Тони! - восклицают мама и миссис Фицмартин одновременно.
- Столько красавиц в одной комнате! - говорит Тони и сначала обнимает маму, а потом миссис Фицмартин. Меня, Клару и Нелли он треплет по волосам.
"Хай, Вольфганг!" "Хай, Тони!" Папа даже не встает, чтобы пожать Тони руку, он просто коротко ему кивает.
Тони втискивается на диван между мамой и Кларой. Он ужасно доволен и потирает руки.
- Как же здорово снова увидеться с вами! Что же вы мне не сказали, что Моника и Вольфганг снова приехали?
- Э-м-м, - мистер Фицмартин переминается с ноги на ногу и трет подбородок.
- Это была внезапная идея, - говорит мама.
О да, такая внезапная, что мы уже за три месяца купили авиабилеты.
- Я посмотрю, как там ужин! - мать Нелли встает.
Когда она скрывается за дверью, мистер Фицмартин садится на ее место рядом с папой и откашливается. Никто не произносит ни слова. - Ну так вот… - мистер Фицмартин барабанит пальцами по столу.
- А как там с работой? - спрашивает наконец Тони у папы.
- Хорошо, - отвечает папа, - даже очень хорошо.
Тони кивает.
- Ты все еще придерживаешься этой идеи свободы выбора?
Папа внимательно смотрит на него.
- Что значит - идеи?
Тони улыбается.
- Вольфганг… - Он поворачивается ко мне и Кларе. - Ваш папа все еще думает, что существует что-то вроде свободы выбора.
Клара заинтересованно кивает и сдвигает указательным пальцем рептильи очки на лоб.
- А что, ее не существует? - спрашиваю я.
Тони откидывается на спинку дивана и сцепляет руки за головой.
- Нет. Свобода выбора - это иллюзия. Если мне кажется, что я что-то решаю, на самом-то деле решение уже принято. Посмотри-ка на меня: если я вижу красивую женщину, - Тони кивает маме, - я думаю, что хочу ее, потому что она мне нравится. Но на самом-то деле все за меня решают химические процессы в моей голове. Мне только выдается готовое решение, после того как нейроны и вещества мозга все обмозговали. Конечно, я все равно уверен, что сам принял решение. Это наша, человеческая фикция.
Папа смотрит на нас с Кларой.
- Конечно, человек может решать - следовать импульсу или нет, - говорит он, - к примеру, можно увидеть красивую женщину, - папа кивает маме, - и решить, что последуешь импульсу и ее…
- Вольфганг! - мама злобно глядит на папу.
- …Э-э-э, кхм, пригласишь куда-нибудь. Или не последуешь, потому что она, к примеру, замужем. Это называется - контроль за импульсами. Но это может не каждый, конечно.
- А это распространяется на пончики?
Папа внимательно смотрит на меня.
О боже, неужели я это и вправду произнесла?
Тони смеется. Клара и Нелли смеются тоже.
А потом смеются уже все.
Кроме папы.
Отсмеявшись, мы снова сидим молча. Мистер Фицмартин барабанит пальцами по столу и время от времени откашливается. Я пытаюсь посмотреть папе в глаза, но он старательно отводит их.
Идиотка я. Мне так и не приходит в голову, как все это исправить - и тут распахивается дверь.
"Сюрприз!" - в комнату вплывает огромный торт-мороженое.
Из-за торта выглядывает мать Нелли. Нелли раздает тарелки и ложечки. Я снова пробую встретиться с папой глазами. Он смотрит в сторону. А я чувствую себя все хуже и хуже. И если смотреть на торт-мороженое, то от этого не легче. Он такой жирный! И еще ужасно сладкий. Лучше пусть меня сожрет огромный диван Фицмартинов, чем я сожру этот торт.
- М-м-м-м, - говорит мама и пихает меня в бок.
Я отвечаю: "М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м", и мама снова пихает меня.
Так надо мне мычать это "М-м-м" или не надо?
Нелли кладет огромный кусок торта на тарелку со словами: "Специально для тебя, моя сладкая!"
Ну спасибо.
Как же мне избавиться от него?
Как только у всех на тарелках оказывается по куску торта, папа Нелли стучит ложечкой по стакану и встает.
- Мы очень рады видеть вас здесь, наши немецкие друзья. А теперь - еще один сюрприз для молодых леди.
Он многозначительно смотрит сначала на Нелли, а потом на меня. Нелли глядит только на свой торт.
- Нелли, - произносит мистер Фицмартин, - отправится с вами в путешествие по Америке!
- Ох, - мама вопросительно глядит на папу. Тот пожимает плечами.
- Э-э, превосходно, - восклицает он потом.
Да он с ума сошел? Это вовсе не превосходно!
Отец Нелли довольно смотрит на всех.
- Для Нелли это станет бесценным опытом, - продолжает он, - она увидит собственную страну глазами иностранцев.
- Но мамочка, - Нелли смотрит на мать.
- Тебе понравится, - говорит та и гладит ее по руке. Нелли вырывает руку.
- Я же сказала, что…
- Тебе понравится, дорогая, - очень громко повторяет мать Нелли. Нелли встает и выходит из комнаты.
- Подросток! - улыбается мать Нелли.
По пути домой мама с папой ссорятся и выясняют, кто же из них согласился на то, чтоб взять с собой Нелли.
- Ты сказал "превосходно"! - говорит мама папе.
- Ты перед этим кивнула мне! - отвечает папа маме.
А мне наплевать, кто из них виноват в этом кошмаре. Если нам надо будет вернуться в Питтсбург, чтоб привезти Нелли родителям, мне придется забыть про поездку в Грейслэнд. Мы просто не успеем. Да и дольше пяти минут выносить Нелли - хуже этого и быть не может. Убирая со стола, она, к примеру, спросила, не сижу ли я на диете - потому что кусок торта так и остался лежать на тарелке нетронутым. Я не смогла скормить его папе, потому что тому пришлось съесть кусок Клары и полкуска маминого торта, и он больше не хотел сладкого. Или же он просто не хотел брать мой торт.
Ничего удивительного.
Я, конечно, сказала Нелли, что не сижу на диете, мне просто плохо.
- Антье на диете! - тут же доложила та матери и всучила ей мою тарелку.
Мать Нелли сказала: "Отлично" и одобряюще посмотрела на меня.
В наушниках Элвис поет "Подозревая друг друга", но мне все равно слышно, что мама и папа орут всё громче. Теперь уже речь вовсе не о том, кто заварил всю эту кашу с Нелли, а о том, кто же пропустил нужный поворот.
- Я еду, ты следишь за дорогой! - орет папа.
Это не совсем так, потому что пока он едет, мама должна еще кормить папу пончиками и бутербродами, фотографировать из окна, если папа командует: "Фото справа!", и говорить "О-о-о-о", если папа возвещает: "В зеркале заднего вида - чудо природы!".
Нам с Кларой тоже надо говорить "О-о-о-о", а если мы не дай бог пропустим этот момент или же протянем "О-о-о-о" не так долго или громко, как надо, то папа сразу же кричит, зачем мы только поехали в это путешествие, вот другие дети были бы благодарны, если бы им предоставилась возможность увидеть всю эту красоту - а не играли бы в "Геймбоя", пока за окном одно чудо природы сменяет другое.
Но сейчас папа ничего не говорит про чудеса природы, он кричит о том, что мама могла бы и помочь ему с навигацией. Мама говорит: "Вольфганг!" Я выглядываю из окна.
Мы едем по территории эмишей, где были вчера. Ужасно темно - кажется, я еще никогда не видела такой темной ночи. Только пара светлячков видна.