Ну уж нет. Только не это.
- Антье?
- Хорошо.
Мама роется в сумке и ставит на стол Кларину банку для мочи. Лицо матери Нелли передергивает от отвращения.
- Она собирает мочу, потому что хочет сохранить для себя собственный продукт, - поясняет мама, - она уже слишком взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в своем собственном ритме.
Мать Нелли с пониманием кивает.
Нелли смеется.
Я судорожно хватаю банку, потом Клару и бросаюсь прочь.
- Ну А-антье-э! - Клара спотыкается, едва поспевая за мной, но мне совершенно не хочется идти медленно. Каждая секунда с этой банкой в руке - мучение. Перед туалетом, конечно, очередина, потому что кабинка только одна. Нужно было взять сумку или что-нибудь, чем можно прикрыть эту чертову банку! Женщина за нами с интересом рассматривает, что же такое у меня в руке.
- Отдай мою банку! - Клара тянет меня за футболку. Я отдаю. Тем лучше - не придется держать в руке мерзкую позорную штуку. Клара даже не пытается спрятать банку - наоборот, она гордо обхватывает ее обеими руками.
Женщина улыбается Кларе:
- У тебя модные очки, малышка!
Клара гордо кивает.
Вот уже два дня она не снимает эти очки с голограммой, которые оказались в ее "Хэппи Мил" из Макдональдса. Там, где должны быть Кларины глаза, таращатся с голограммы глаза рептилий. Кларин взгляд нагоняет ужас. Не представляю, как ее очки можно назвать красивыми, но если тетеньке это нравится, тем лучше. Тогда, может быть, она и не заметит, что в руках у Клары банка из-под мармелада, полная писюлек.
- А это что такое?
Рано я обрадовалась.
- Это мое пипи! - Клара протягивает женщине банку. Та берет ее.
- О, как интересно!
- Это ее моча, - поясняю я, - она ее собирает, потому что хочет обладать собственным продуктом. Она уже взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в собственном ритме.
- О! - Женщина секунду смотрит на нас с отвращением. Но быстро берет себя в руки, лучезарно улыбается Кларе и возвращает ей банку. - У тебя очень красивые пипи, малышка, такой прекрасный цвет!
Клара сияет. Женщина поспешно отворачивается.
Когда кабинка освобождается, мы заходим и я закрываю за нами дверь. Теперь мне надо взять банку Клары и опорожнить. Но она крепко держится за нее.
- Нет!
- Клара, - говорю я. - Нам нужно все это вылить! Туда уже больше ничего не поместится!
- Не-е-е-е-ет! - Клара ревет в голос.
- Ну хорошо, - соглашаюсь я, - тогда в этот раз не сможешь пописать в банку. Дело твое!
Я поднимаю стульчак унитаза и приглашающим жестом указываю на него.
- Не-не-не! Хочу в банку!
- Но она полная!
- Дай другую!
- Клара, - смотря в ее рептильи глаза, я встаю перед сестрой на колени, что не так уж и просто сделать в тесной кабинке. - Мама сказала, что в путешествии у тебя будет только одна банка. И ты согласилась!
- Хочу новую!
- У вас там все в порядке? - спрашивает кто-то снаружи.
- Да-да, все о’кей! - кричу я в ответ. Потом хватаю Клару за руку и отбираю у нее банку. Клара визжит, я прижимаю ее к двери кабинки, открываю банку и выливаю все в унитаз. Потом оборачиваюсь и протягиваю Кларе пустую: "Валяй. Писай или сдохни".
- Ты! - вопит Клара. - Ты такая злая! Это ведь всего за два дня! Ты! Противная толстая корова!
Я молчу. Потом распахиваю кабинку, выхожу и закрываю дверь, навалившись на нее спиной.
- Выйдешь отсюда, когда в банке что-нибудь появится.
Перед кабинкой в очередь выстроились не меньше двадцати женщин. Они таращатся на меня. Я улыбаюсь.
Через мгновение из кабинки доносится журчание. Потом Клара рвется наружу. Я отхожу. Моя сестра распахивает дверь и с торжествующим видом вручает мне банку.
Банка совсем теплая. Женщина, стоящая впереди, многозначительно смотрит на других и отправляется в кабинку.
Я беру Клару за руку и тяну ее вдоль ряда женщин, которые не отрывают от нас глаз. Когда мы добираемся до столика, я с грохотом ставлю банку перед мамой: "Пожалуйте!"
Мама быстренько прячет ее в сумку. Я сажусь рядом с папой. Клара лезет ко мне обниматься. Я отпихиваю ее, но она не отстает и прижимается ко мне изо всех сил.
- Клара, - говорю я, - проваливай.
Нелли смеется.
- Пошла вон! - шиплю я Кларе. Сестра удивленно глядит на меня.
- Мы с тобой, - сквозь зубы цежу я, - в разводе навсегда. Клара гладит меня по руке, а я отталкиваю ее.
- Ничего себе, - говорит Клара, - ничего себе! Потом наклоняется и ее выворачивает прямо на мои туфли.
2
Я лежу в кровати в расстегнутой до пупка ночнушке. Кондиционер в этом дешевом мотеле совсем не работает. У Фицмартинов мы не смогли остановиться, потому что-де дом слишком мал для гостей.
Ну и хорошо, а то бы пришлось спать в комнате с Нелли.
Лучше уж комната на двоих без кондиционера.
Рядом со мной мама, она смотрит телевизор в одних трусах. На экране прыгают чирлидеры в невероятно коротких юбочках. Они выстраиваются в пирамиду и умудряются при этом вертеть помпонами и улыбаться изо всех сил. Мне очень нравятся их животы - совсем плоские, с чуть-чуть торчащими пупками.
Когда мама лежит перед телевизором почти голышом, я вдруг замечаю, какая она худышка. У нее тоже совсем плоский живот, как у чирлидеров.
Мой живот выглядит совсем иначе: мячики, мячики и складки, разрастающиеся книзу. А где же пупок? Алло? Я его сто лет уже не видела.
Так было всегда. Пупки моих подружек, когда мы вместе купались, можно было потрогать, словно кнопку на животе. А у меня там была только яма. Тогда-то я думала, это оттого, что другим детям просто плохо обрезали пуповину. Мама мне всегда говорила: "Тебе так здорово перевязали пуповину" - и гордо гладила меня по животу.
Я и тогда могла бы заметить, что жирная. Ведь не все помалкивали про это. В третьем классе, к примеру, Ульрике спросила меня, неужели обязательно быть такой толстой. "Да", - ответила я.
И все равно, я никогда не казалась себе такой невозможно толстой, как сейчас в этом дешевом мотеле. Словно бы что-то щелкнуло - раз! - Антье, которую видят другие, и Антье, которую чувствую я, вдруг стали равновеликими, как бы сказал мой учитель по математике, господин Климплер. Площадь и объем обеих Антье вдруг сравнялись.
Гигантская площадь, бесконечный объем.
Антье жирная - не только та, о которой судачат другие, но и та, что лежит сейчас здесь, в постели.
Я словно внезапно осознала нечто трагическое, отчего моя жизнь уже никогда не будет прежней. Я вдруг представила, как меня видят другие, думая: "Боже, какая жирная девочка".
Слезы наворачиваются на глаза.
Мама, конечно, тут же их замечает - на то ведь она и мама. Она перекатывается на кровати ко мне и обнимает.
- Не грусти, - шепчет она, - ты не виновата в том, что Кларе стало плохо, даже если и накричала на нее.
Ну вот, она думает, я реву из-за Клары. Да ее желудок просто не выдержал свиных ребрышек! Небось, из-за этого и дом Фицмартинов вдруг стал маловат для гостей.
Мама искренне растрогана, ведь я переживаю из-за Клары. Она обнимает меня еще крепче. Если бы она только знала, почему я плачу!
А в общем, это и неважно - когда тебя утешают, это всегда здорово.
В любом случае, я не знаю, как сказать эй об этом: я толстая, как папа, нет, я просто жирная и никогда не стану такой же худой, как ты.
С другой стороны, она наверняка давно это заметила сама и давным-давно читает книги вроде "Мой толстый ребенок" или "Здоровое питание для подростков".
Вот, теперь я вспомнила: однажды мама пыталась запретить мне съесть кусочек камамбера. Я была в третьем или в четвертом классе. А я-то тогда ничего и не поняла. Потом она, небось, оставила эту затею и подумала: у меня же есть еще одна дочь, с ней все будет по-другому, она вся в меня и останется стройной. Так ведь оно и есть.
Папа храпит возле Клары, я всхлипываю в мамину подушку. Вообще-то мы совершенно неправильно лежим: хрупкая Клара рядом с папой, а толстая Антье рядом с мамой. Толстым полагается лежать рядом с толстыми.
На следующее утро я просыпаюсь с отвратительным чувством внутри и поначалу не понимаю, отчего.
А потом вспоминаю: я же жирная.
Черт, я жирная.
Такая невозможно жирная!
Телу как-то странно, словно его до ужаса много. Так оно и есть. Мама заваривает чай и раздает донаты, которые мы вчера купили. Клара не хочет пончиков. Я тоже.
Может быть, лучше сегодня вообще ничего не есть. Чтобы пропало это странное ощущение. Мама сколупывает с пончика пластиковым ножом сахарную глазурь. И как она только умудряется все время так препарировать еду? Когда она, к примеру, покупает себе бутерброд, то прихватывает и пластиковую ложечку, разбирает его на части, соскребает ложкой масло и снова кладет сверху сыр. "Масло мне противно!" - говорит тогда она и намазывает его на салфетку. И хорошо, если поблизости окажется урна, иначе она сложит салфетку и вместе с маслом засунет в свою сумочку.
Пока мама соскребает глазурь, папа уже проглотил третий пончик.
Он не глядя запихивает их в рот, пока читает.
Иногда мне кажется, папа точно так же проглатывает книги: одну за другой, без передышки. Три раза откусить - и пончика как не бывало, слопать пятнадцать пончиков - и книги как не бывало.
Неудивительно, что папа знает все на свете.
И неудивительно, что он такой жирный.
Папа отправляет последний кусок в рот, стряхивает сахарную пудру с рук и говорит:
- Мы с Антье отправляемся за покупками!
Супер - а меня-то хоть кто-нибудь спросил? Может, я вовсе не хочу идти за покупками в город на пару с моим прожорливым папашей! С другой стороны, тут хорошие супермаркеты, огромные ангары с кондиционерами, которые работают так, что кажется, ты на Северном полюсе. После ночи в этой парилке все неплохо. Да и Кларе все еще нездоровится, и маме придется остаться с ней - а меня, получается, некуда приткнуть.
В супермаркете мы вовсе не выделяемся - тут полно толстяков.
Они с трудом переваливаются, поспевая за своими тележками и покупают горы чипсов, мороженого и "TV-ужинов". "TV-ужин" - это готовая еда для микроволновки, и она и вправду так называется. У нас дома всем пытаются впарить, что готовая еда - это шикарно, и называют ее "быстрым рестораном" или как-то в этом роде. А здесь сразу всё пишут на упаковке: приходишь домой, засовываешь в микроволновку и садишься с пластиковой коробкой перед телевизором. Если бы в Германии назвали эту штуку "Телевизионной едой", то разорились бы в две недели - это точно.
Пока папа ищет в холодильнике тот йогурт, который ему поручила купить мама, я нахожу диетический отдел. Я и не думала, что тут такое есть. Здесь везде - ноль процентов жирности: у пудинга, масла, молока, йогурта и творога. Я кидаю всего по штучке в тележку - теперь это моя еда. И прощай, жиртрест.
- Это тот самый? - папа появляется с йогуртом в руке, он ужасно вспотел, хотя тут точно пять градусов мороза.
Когда нужно достать для мамы что-нибудь определенное, его охватывает паника. Поэтому он просто скупает все марки, какие только есть в магазине, и вот уже мама смотрит на него по-настоящему укоризненно, когда он выкладывает один за другим на стол бесконечные пакеты со стиральным порошком, хотя ему и нужно-то было только купить "Ариэль". Самое грустное, что во всех пакетах все равно один и тот же порошок. Я однажды смотрела про это передачу - порошок производят на одной и той же фабрике и просто запаковывают в пакеты разных марок. Правда, мама мне не верит, и поэтому папе приходится по-прежнему впадать в панику в магазине.
Теперь это даже к лучшему - папа очень занят тем, чтобы купить нужное, и совсем не замечает, что я нагрузила тележку диетической ерундой. Я беру из его рук йогурт, возвращаю на полку и нахожу там тот, что надо.
На кассе папа так и не замечает мои покупки с нулевым процентом жирности, потому что мы просто выкладываем их на ленту транспортера, а упаковывает все служащая супермаркета, которая обычно либо выглядит как моя одноклассница, либо годится мне в бабушки. Поначалу в Америке это меня бесило - я хотела сама класть продукты в сумку, но девицы в форменной одежде вырывали всё у меня из рук и распихивали по коричневым бумажным пакетам. А теперь я почти наслаждаюсь этим: на кассе можно расслабиться и ждать, пока всё упакуют. Особенно здорово, конечно, когда упаковывает такой красавчик, как этот. У него совсем темные, коротко подстриженные волосы - но только на голове. Никаких джунглей под мышками, слава богу. Он прямо как Элвис. Конечно, он не обращает на меня никакого внимания, ясное дело отчего: я всего лишь одна из тысяч жирных девочек, которые ежедневно проходят мимо него. Нелли бы он точно улыбнулся.
В мотеле мама распаковывает пакеты и, конечно, сразу же находит диетические упаковки.
- Что за ерунда? - Она сдвигает очки на лоб и читает все, что написано на упаковке. - Ноль процентов жирности - и полным-полно сахара!
Папа сразу поджимает хвост:
- Я этого не покупал!
- Это я купила, - говорю я и забираю у мамы йогурт. Она снова водружает очки на нос, наверное, чтоб лучше рассмотреть, как я буду есть йогурт, в котором ноль процентов жирности. Я беру пластиковую ложечку из термосумки и очень медленно снимаю крышечку стакана. Мама уставилась на меня так, словно человек, который ест йогурт, - это невероятная сенсация.
Я окунаю ложку в розовую жижу и быстро засовываю в рот. Йогурт дико сладкий и странно-водянистый. Гадость. "М-м-м-м", - мычу я и смотрю прямо на маму. Она поднимает брови и отворачивается. И только за ее спиной я ставлю йогурт на стол.
К обеду Кларе немножко лучше. Папа тут же пользуется ситуацией, чтоб предложить всем прогулку.
- Кларе, - говорит он, - нужен свежий воздух! Но на самом-то деле ему просто не терпится найти то самое студенческое общежитие, в котором они с мамой жили, когда целый год тут учились. Мама хочет остаться с Кларой в отеле - а нас с папой отправить гулять. Но папа ни в какую, ему надо искать общежитие непременно с мамой, он же с ней тут жил - а вовсе не со мной. А мама не хочет оставлять меня одну с Кларой. В общем, вариантов нет. Придется идти всем.
Мы запихиваем Клару в машину и отправляемся в путь.
Клара сидит в детском кресле и глядит в окно рептильими очками. Может, папа и прав - и прогулка пойдет ей на пользу. Правда, она какая-то зеленоватая. Парк тоже очень зеленый - кругом огромные газоны и высокие деревья.
- Вот он, вот он! - восторженно орет папа.
- Очень может быть, - говорит мама.
Мы торопимся туда, где должно быть то самое общежитие, папа обогнал нас - ему не терпится наконец дойти, а еще он нервничает, потому что мы плетемся из-за Клары. "Ему не всегда удается поставить себя на место другого человека", - часто повторяет мама. Это, правда, не утешает ни капли, если он тащит тебя за руку, а ты должна скакать со всех ног - как я раньше. Теперь, когда шаги у меня получаются такими же большими, как у папы, он больше не тащит меня за руку.
Спустя пять минут Клара уже бессильно висит на маминой руке и мы идем всё медленнее. Папа уже совсем исчез из виду.
- Вольфганг! - кричит мама ему вслед. - Вольфганг!
Папа оборачивается - махнуть нам рукой, ладонью в воздухе он словно метелкой подгребает нас к себе. Мама качает головой и точно так же машет ему. Теперь уже папа качает головой и машет еще сильнее. Их поединок прерывает только Клара, которую тошнит на мамины ноги.
Папа больше не машет, его руки висят плетьми. Он секунду смотрит на нас, потом поворачивается и уходит.
- Папа! - кричу я ему. - Клару тошнит!
Но он или не слышит меня, или слышит и поэтому смывается.
Когда Клара наконец закончила, мы садимся в машину - ждать папу. Или даже так: когда мы думаем, что Клара наконец закончила. Мы и пяти минут не сидим в машине, мама только-только разъяснила нам, что папа очень плохо переносит фрустрацию, поэтому он и сбежал, как Клара громко давится, и все начинается по новой.
К счастью, мама сразу же выпрыгивает из машины и распахивает дверь со стороны Клары, чтоб та смогла легко высунуть голову, пока мама держит ее за волосы. В этот момент я ужасно благодарна Кларе за то, что она не собирает свою рвоту по баночкам - в конце-то концов, это ведь тоже ее продукт.
Клара разошлась не на шутку, и тут появился папа. Не один. Рядом с ним вышагивал тип с соломенными волосами, настоящий блондин, такой настоящий, что его наверняка с распростертыми объятиями приняли бы в группу восточнофрисландского народного танца, если бы он был на четырнадцать лет моложе.
У него даже ресницы цвета блонд. Как у меня.
- Привет, - говорит нам папа, - поглядите, кого я встретил: Тони!
- Тони! - повторяет мама и зачарованно смотрит на него и на папу, не выпуская из рук волос Клары. Голову ей она тоже тянет вверх, Клара что-то бормочет и давится, но мама этого как будто не замечает.
- Тони, - произносит она снова и протягивает ему Кларину голову, словно приветственный подарок.
- Это твоя дочь? - спрашивает тип.
- Да, - отвечает мама и вдруг снова вспоминает про нее.
Она отпускает ее волосы, и Клара судорожно опускает голову, чтоб дать последний залп.
- Девочка больна, - комментирует Тони.
В точку.
- Она вообще-то очень здоровый ребенок, - говорит папа так, будто не может позволить, чтоб его заподозрили в наличии больной дочери.
Мама уже совсем выпрямилась и протянула Тони руку. Он не обращает на ее руку никакого внимания, притягивает маму к себе и обнимает. Но совсем не так, как обнимали меня Нелли и ее мать, а совершенно умопомрачительно и очень-очень долго. Так долго, что папа откашливается, машет в мою сторону рукой и представляет: "А это моя старшая дочь, Антье".
Я вылезаю из машины, обегаю ее, подхожу к папе, маме и Тони. Мама и Тони наконец отрываются друг от друга, и Тони гладит меня по голове.
- Привет! - говорит он и добавляет: - Что за миленькая молодая дама!
Он мне сразу же нравится. И, кажется, все меньше и меньше нравится папе.
- Мы были рады повидаться, - говорит он Тони, - а теперь нам пора возвращаться в мотель, потому что Клара больна и ей нужен покой.
В машине я спрашиваю маму, это тот самый Тони? И мама отвечает: "Да, тот самый Тони".
Тот самый Тони - это Тони, с которым мама и папа учились вместе и о котором мама то и дело рассказывает всевозможные истории. Она заводит одну из них, и тут папа говорит:
- У меня для вас сюрприз!
- Что же? - интересуется мама.
- Сегодня, - заговорщицки подмигивает папа, - мы будем ночевать в общежитии! Летом они сдают комнаты туристам! Здорово, правда?
Мама молчит.
- Здорово, правда? - повторяет папа. Клара глядит в пустоту.
- Ну конечно, - говорю я, - просто супер.
Папа удовлетворенно кивает.