- Ещё требует, попрошайка! - рассмеялся униформист.
- Кто же её научил?
- Сама. Один раз случайно язык высунула, а как поняла, что людям это нравится, все время так дразниться стала.
- И все лошади у вас умеют язык показывать?
- Нет. Один Малахит такой…
- А что он больше всего любит? Морковь? Хлеб?
- Сахар любит. Соль. Мел. Мы соль с мелом крошим и добавляем в овес. А иногда просто куски соли кладем в кормушку. Лошади лижут их.
- Ещё… Давай ещё покормим… - умоляюще попросил Борька отца.
И Малахит снова хрустел морковными дольками, бил по полу копытом и высовывал язык.
Борька неотрывно глядел на лошадь влюбленными глазами. Ему захотелось обнять эту умную ученую лошадь за морду, поцеловать её, прикоснуться к гибкой, нежной шее…
Униформист, словно угадав Борькины мысли, сказал:
- Погладь её, мальчик, не бойся!
- Я и не боюсь! Я ни капельки не боюсь! - радостно воскликнул Борька, потянулся вперед, прильнул щекой к горячей, слегка влажной гладкой шерсти и закрыл глаза.
Не переставая поглаживать и нежно похлопывать чуть вздрагивающую, так вкусно пахнущую шею, Борька тихо шептал:
- Умная лошадка… добрая лошадка… хорошая лошадка…
- Попочка чаю хочет! - вдруг требовательно, на всю конюшню завопил кто-то неприятным металлическим голосом.
Лошадь вздрогнула и дернулась, задев Борькину руку жесткой гривой.
Борька обернулся. В углу конюшни, над последним стойлом, сидел привязанный цепочкой к тонкой жерди огромный старый попугай с длинным хвостом, пестрый, как радуга. Он сидел не шелохнувшись, как каменный, и равнодушно моргал желтыми веками.
- Попочка кушать хочет! - снова неожиданно заорал он, перевернулся на жерди вниз головой, замер, пронзительно свистнул, снова перевернулся и, чем-то недовольный, сердито нахохлился.
Зрители побежали к попугаю. Отец опустил Борьку на пол.
- Малахит! Малахит! - позвал Борька.
Лошадь глянула на него, заржала и замотала головой так энергично, что грива рассыпалась в разные стороны.
- До свиданья, Малахит! До свиданья! - крикнул Борька и помахал лошади рукой.
Малахит весело закивал, высунул язык и напоследок особенно громко стукнул по полу копытом.
- Пор-р-ра завтр-р-ракать! - снова истошно завопил попугай. - Кому сказано!
Все рассмеялись. Борька подбежал к попугаю, который, гремя цепочкой, засеменил по жердочке влево, добрался до самого края, снова свистнул и сунул голову под крыло.
- Попочка! Попочка! Поговори ещё, - просил Борька, задрав голову.
Попугай не ответил. Он крепко спал.
Раздался звонок. Проходя мимо служебного циркового буфета, Борька заглянул в приоткрытую дверь и замер от удивления.
Среди нескольких артистов, ужинавших за длинным, пустым столом, сидел на табуретке тот самый рыжий клоун Коко, что так смешно плакал длинными слезами и облил ими Борьку. Перед клоуном лежала гора колбасных тонких шкурок. Он пил чай с блюдца, вприкуску. Коко надувал размалеванные щеки, неторопливо дул на чай, жевал огромными губами бутерброд с колбасой… И никто не смеялся вокруг. Никто! На клоуна просто не обращали внимания. Борька не верил своим глазам.
- Тебе кого, мальчик? - спросил клоун усталым голосом.
Борька смущенно улыбнулся и не ответил. Он заметил, что маленькие капельки пота на лице клоуна проступили не только сквозь толстый слой грима, но даже и сквозь матерчатый лоб парика.
- Ну никого так никого, - сказал клоун, взял себя за нос картошкой, оттянул резинку, передвинул нос на лоб и снова откусил бутерброд.
- Мешает, да? - участливо спросил Борька.
- Мешает, - вздохнул клоун, - а я чай люблю с блюдца пить. А ты как?
- И я с блюдца! - радостно сверкнул глазами Борька.
- А колбасу любишь?
- Люблю!
- И я люблю, - сказал клоун и кивнул головой на гору колбасных шкурок. - А вот их особенно…
- Неужели и шкурки едите? - изумленно спросил Борька.
- Нет. Я из них и из жестянок пищики делаю. Слышал, как я на манеже пищал?
Больше поговорить не удалось. Раздался звонок.
- Нос-то у него на резинке! На тонкой резинке! Я видел! - никак не мог успокоиться Борька, снова сидя на галерке с отцом. - Он пищики из колбасы делает! А чай пьет с блюдца, как и я! А почему ты с блюдца не пьешь?
- Следующим номером нашей грандиозной программы - говорящие куклы и собачки под управлением артиста Бавицкого! - объявил шпрех-шталмейстер.
На манеж вышел человек с двумя большими куклами на руках, сел на стул и начал с ними разговаривать:
- Слушай меня внимательно, Андрюшка!
- Слушаю! - звонко отозвалась кукла, широко раскрывая рот.
Борька замер от изумления.
- Решай задачку! Вообрази, что я дал тебе двадцать копеек. Две монеты по десять. Вообразил?
- Вообразил. Две монеты по десять.
- Ты их спрятал в карман. Одну монетку потерял. Что осталось у тебя в кармане?
- Дырка!
Борька внимательно, весь вытянувшись, следил за губами артиста. "Это он за куклу говорит…" Но губы чревовещателя даже не шевелились. "Это механизм говорящий в куклу вставлен!" - решил Борька.
Ну куклы - ладно: в них механизмы. А вот собачки, которых стал показывать артист, как они разговаривают? В них механизм не спрячешь! Здесь все начистоту!
Бавицкий подвел белоснежного шпица к румяному мальчишке в первом ряду.
- Как тебя зовут, мальчик?
- Володя.
- Здравствуй, Вовка! - неожиданно сказала собака, приоткрыв пасть и завиляв хвостом.
"Сама! Сама говорит! Как тот попугай!" - ахнул Борька.
Он поднялся с места, хотел сбежать вниз, к собачке и счастливцу-мальчишке, но отец не разрешил:
- Сиди! И отсюда все видно!
- Теперь представься Володе! - предложил собачке артист. - Скажи ему, как тебя зовут.
- Шарик! - ответила собака и подала Вовке лапу. У Борьки от зависти разрывалось сердце.
- А фамилия твоя как?
- Подшипников! - рявкнул шпиц, виляя пушистым хвостом.
- Погладь Шарика, Володя, не бойся: он не кусается, - сказал румяному мальчишке артист.
Мальчик боязливо протянул руку и осторожно дотронулся ею до спины собаки.
- Ну и трус! - вырвалось у Борьки.
"Меня бы на его место! - с завистью подумал он и вдруг решил: - Сегодня же встречусь с этой собакой! Наберу дома побольше сахару, прокрадусь на конюшню и обязательно поговорю с Шариком Подшипниковым. Спрошу, где он так здорово разговаривать научился, как мне в цирк поступить, расспрошу про акробатов мальчика и девочку: может, подружусь с ними… Заодно и Малахита сахаром угощу. И грача своего тоже возьму в цирк. Пусть познакомится с попугаем и шпицами. Может, и он говорить научится…"
Всю дорогу домой Борька думал о Малахите и шпицах. Вот бы грача научить говорить, как эти собачки. А то живет себе во дворе, в дровяном сарайчике. Только воровать и умеет. То ложку чайную украдет, то монетку. Раз у отца уволок моток дратвы. Так что не зевай - грач запрячет, что и не найдешь вовсе. Может на дерево утащить. Ведь он летает целый день по городу. А как вечер - домой, в сарайчик. Для него специально под крышей Борька вырубил широкую дырку.
Мачеха встретила Борьку неприветливо. За ужином, гремя посудой, сказала, поджав губы:
- Завтра же в церковь пойдешь! Грех замаливать!
- Ладно! - безропотно согласился Борька, пробуя обмакнуть нос в горячий чай, налитый в блюдце.
- Нет, ты глянь только, что он вытворяет! - возмутилась мачеха. - Чего в цирке бесовском нагляделся!
- Не балуйся, Борька! - улыбнулся отец. - У тебя нос куда короче, чем у клоуна. Можешь не проверять.
Улучив удобный момент, Борька опорожнил полсахарницы в карман и снова закрыл её крышкой. Отец и мачеха ничего не заметили.
- А знаешь, как в цирке куклы и собаки интересно разговаривали! - сказал мачехе отец.
Она сплюнула через плечо:
- И слушать на ночь не желаю про чертей!
- Тут черти ни при чем. Это артист животом говорил.
- Ещё того не легче! - возмутилась мачеха.
- Не может быть, чтобы животом, - поперхнулся чаем Борька. - Сами они! Сами! Я следил!
- Брюхом, сынок, брюхом! Мне объяснили… Борька немедленно втянул в себя живот, потом надул его, снова втянул…
"Нет, неверно отцу сказали. Не может человек разговаривать животом", - решил Борька, громко поставил граненый стакан вверх дном на блюдце, положил сверху огрызок сахара, потянулся и, изобразив на лице сладкую зевоту, заявил:
- Спать охота. Устал… Я нынче, пожалуй, в сарайчике лягу. Здесь жарко что-то.
- Все выдумывает! Все выдумывает! - громко отхлебнув чай, вздохнула мачеха.
Отец постелил постель в сарайчике, ласково провел снизу вверх шершавой ладонью по мягким рыжеватым Борькиным волосам, вышел во двор и запер сарайчик на большой висячий замок.
- Зачем, батя?
- Чтобы не украли тебя. Утром разбужу рано. Часов в пять. С мачехой в церковь пойдешь. А то злится она. Спи!
Как только удалились отцовские шаги и дверь в дом со скрипом закрылась, Борька схватил с жерди грача, который тут же проснулся и пронзительно закаркал. Борька погладил его и подошел к двери. Нагнувшись, он что есть силы нажал на дверь. Внизу образовалась узкая щель. Высунув наружу руку с грачом, он протиснулся сквозь щель сам и очутился во дворе.
Было тихо. На небе уже выступили звезды. По дороге в цирк Борька пересчитал сахар. Тринадцать кусков.
- Три куска дам Шарику Подшипникову, - сказал Борька грачу, - три - другим собакам (каким Шарик подскажет), шесть - Малахиту. Как, думаешь, правильно?
Грач спокойно дремал за пазухой.
- Ну, раз правильно, один кусок придется съесть, - сказал Борька и хрустнул сахаром.
Борька подошел к темному зданию цирка, прошелся вдоль высокого забора и заглянул в дырку. Двор был пуст. Ярко светила луна. От забора падала длинная тень. Одно оконце в конюшне было тускло освещено.
Отыскав калитку, Борька толкнул её. Она оказалась не запертой. Борька, озираясь, вошел во двор, прячась в тени от забора, подошел к окну и встал на цыпочки. Сердце его сильно билось.
Он увидел большую комнату. На столе стояла свеча. Её пламя тихо колебалось, освещая неровным светом стены с костюмами, обручами, лентами, пестрыми флагами, бумажными цветами и упряжью. В углу стояли длинные хлысты. На стенах дрожали тени от сидевших за столом дрессировщика лошадей и двух мальчиков. В одном мальчике Борька тут же узнал акробата, выступавшего с девочкой. Второй, поменьше, сидел спиной к окну, и его лица не было видно.
- Ты не прав, Андрон, - говорил дрессировщик мальчику-акробату, быстро и ловко заплетая длинную тонкую косичку из суровых ниток. - В цирке всегда принято все валить на верхнего. Никита хорошо стоит "голова в голову". Ты к нему придираешься.
- Он всегда ко мне придирается! - с радостью отозвался Никита. - А виноват всегда сам. Плохо мной балансирует.
- Обрадовался! - недовольно буркнул старший. - А сам как корпус держишь? Как носки тянешь? Действительно, как девчонка! Попробуй побалансируй тобой! Дрыгаешься во все стороны.
- Сам ты дрыгаешься! На себя бы посмотрел! - обиженно засопел Никита и отвернулся в сторону.
- Не ссорьтесь, мальчики, не ссорьтесь! - миролюбиво сказал дрессировщик и поднялся из-за стола.
Взяв из угла длинный кнут, он приладил к нему плетеную косичку и громко щелкнул. Никита посторонился, и Борька узнал в нем… девочку-акробата. Сомнений не было. Этот мальчик во время представления переодевался в девочку. Конечно, это было именно так: на стене комнаты рядом с костюмом девочки висел русый парик с яркой лентой в косе.
Дрессировщик щелкнул кнутом ещё громче. Грач неожиданно каркнул.
- Кто там? - спросил дрессировщик, подойдя к окну.
Борька сжал клюв грача и плашмя лег на землю. Грач сильно дергался, пытаясь вырваться.
- Проверь, Андрон, закрыта ли калитка, - сказал дрессировщик.
Борька быстро отполз в сторону и притаился за пожарной бочкой. Во двор выскочил Андрон, быстро подбежал к калитке и щелкнул засовом.
Борька одной рукой крепко держал грача за клюв, а другой гладил птицу, приговаривая шепотом:
- Помолчи, помолчи…
Андрон скрылся в цирке. Стало совсем тихо. Только изредка раздавался стук копыт из конюшни и собачье повизгиванье. Время шло. Часы на далекой башне пробили одиннадцать ударов, потом полночь. Вот и погас свет в оконце. Борька выбрался из своего укрытия и осторожно направился в конюшню.
Переступив её порог, он почувствовал страх. В клетках тяжело дышали, громко храпели звери. Их не было видно: конюшня еле освещалась старым тусклым шахтерским фонарем, висящим напротив жерди с попугаем. В темном углу слышалось частое дыхание с присвистом и светились чьи-то зеленые злые глаза. Глаза раскачивались из стороны в сторону, пристально глядя на Борьку. Он почувствовал, как по его спине побежали холодные мурашки, а лоб стал совсем влажным. Однако, пересилив страх, Борька сделал шаг вперед…
Неожиданно во всю мочь закричал ишак. Грач испугался, завозился за пазухой и громко каркнул. И тут началось!
Проснулся и грозно зарыкал лев. Ему отозвались тигры и пантеры. Звери шипели, выли, ревели, царапали когтями полы клеток. На все голоса завизжали и залаяли собаки. Захохотал, совсем как человек, попугай. Это было страшнее всего.
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Царица небесная… - испуганно зашептал Борька, крестясь на зеленые глаза в углу.
- Алло! Алло! Москва! Шестнадцать сорок! Соедините, барышня! Цугц! Цугц! Коммутатор! Коммутатор! - истошно завопил попугай.
- Отче наш, иже еси на небеси… Да будет воля твоя… Да приидет царствие твое… - шептал трясущийся Борька.
Грач каркал до хрипоты вместе со всеми, пытался вырваться из-за пазухи и дрожал от страха. Лошади бились в стойлах, стучали копытами, звенели уздечками. Тряслись и громыхали об пол железные клетки.
- Прости меня, господи! Спаси меня, грешника! - заорал Борька.
Ему казалось, что звери вот-вот выскочат из клеток, схватят его, растерзают, затопчут. Застыв от ужаса, он боялся пошевельнуться.
Услышав за своей спиной какой-то шум, он обернулся и увидел приближающийся свет. Борька метнулся в пустое стойло с сеном и зарылся в него с головой.
Сквозь травинки он увидел, как на пороге конюшни с фонарем в руке появился сонный дрессировщик в расстегнутой ночной рубахе поверх кальсон с болтающимися у щиколоток завязками и в стоптанных шлепанцах на босу ногу.
- Тихо, вы! - закричал дрессировщик на зверей, зевая и протирая рукой заспанные глаза. - Что случилось?
Яркий луч света заскользил по конюшне. Борька сжался в комок. Во рту его стало сухо. В нос бил запах пахучей травы. Она больно колола лицо и руки. Грач давно умолк, распластав жесткие перья, и совсем не двигался, тесно прижавшись к Борькиному телу. Звери продолжали бесноваться.
- Тихо! - снова крикнул дрессировщик, почесал поясницу, поставил фонарь на пол и поправил завязки от кальсон.
- Тихо! Тихо! - передразнил дрессировщика попугай. - Шестнадцать сорок! Цугц! Отдел эксплуатации! Скорее, барышня! Трр-р-р-р-р! Т-р-р-р-р-р! Дз-з-инь!
В полосу света попал выскочивший откуда-то испуганный мышонок.
Дрессировщик схватил грабли и застучал ими по полу. Обезумев от страха, мышонок продолжал метаться на светлом пятне. Дрессировщик поднял фонарь и повернул его лучом к воротам конюшни, словно показывая путь. Мышонок тотчас же выскочил на волю.
Звери начали постепенно успокаиваться.
- Дурак ты, дурак! - обратился дрессировщик ко льву. - Мышонка испугался! А ещё царь зверей!
- Дур-р-р-рак! - повторил попугай.
Постояв ещё немного, дрессировщик громко зевнул, крякнул и вышел из конюшни.
Борька расслабил мышцы, перевел дух и вытащил из-за пазухи мокрого, взъерошенного грача.
- Из-за тебя все, а не из-за мыша! - еле слышно шепнул Борька. - Знал бы, не брал с собой! Не лев дурак, а ты! Струсил! Давай полежим немного, а как начнет светать, к шпицам пойдем…
Борька проснулся от холода. Светало. Звери мирно спали. Тело затекло. На щеке отпечатались следы травы. Грач искал что-то в сене. Борька приподнялся на руках и зашуршал сухой травой. Из-за соседнего стойла высунулась морда длинногривой белой лошади.
- Малахит! - обрадовался Борька, вставая во весь рост.
Лошадь замотала головой и зазвенела уздечкой.
- Узнал! Узнал! На, Малахит! На! - радостно зашептал Борька, поспешно вынимая из кармана сахар.
Лошадь захрустела сахаром.
Грач, громко хлопая крыльями, перелетел на ящик с овсом в дальнем углу конюшни и начал хозяйничать в нем.
Лошадь съела уже четыре куска, но не стучала копытом и ни разу не высунула язык.
- Покажи язык, Малахит! Покажи! - просил Борька, протягивая лошади ещё кусок.
И этот кусок лошадь съела просто так.
- Покажи язык! Так нечестно! - чуть не плакал Борька. - Ну, Малахит! Ну!
- Во-первых, это не Малахит, а Аметист, во-вторых, как ты сюда попал, Рыжик? - раздалось за Борькиной спиной.
Увидев дрессировщика в кожаных галифе, старой майке, с длинным хлыстом в руках, Борька испугался.
- Ты что, немой, а, Рыжик? Откуда ты взялся? Что молчишь? Значит, это ты разозлил ночью зверей, а не мышонок?
Пришлось рассказать все, без утайки. Дрессировщик долго смеялся, обнажая прокуренные, но крепкие зубы.
- Значит, в артисты решил? А что бы ты хотел в цирке делать?
- Смешить… - ответил Борька.
- В клоуны, значит?
- В клоуны…
- А что умеешь делать?
У Борьки был коронный номер, который у соседских мальчишек пользовался особым успехом. Когда Борька его показывал, все они надрывали животики. Он сказал:
- Корчить рожи могу. И ушами двигать.
- Ну, ну…
Борька вышел на середину конюшни, снял с лица прилипшие сухие травинки, тряхнул головой и, немного пошевелив ушами, скосил глаза к курносому, веснушчатому носу.
Дрессировщик даже не улыбнулся. Он с сожалением смотрел на Борьку.
- Ещё по-петушиному могу… - сказал Борька упавшим голосом.
Он чувствовал, что все рушится. Дрессировщик молча крутил в руках плетеную косичку из суровых ниток. Борька покраснел со стыда, но все же кукарекнул. Два раза.
- Спасибо, - сказал дрессировщик, - не подойдет, брат…
Борька и сам понимал, что провалился.
- Ну, до свиданья… - сказал он со вздохом.
- Будь здоров, Рыжик! Не унывай!
- Грач, ко мне! - позвал Борька.
Птица вылетела из ящика и уселась Борьке на плечо.
Не глядя на дрессировщика, он, понурившись, направился к воротам конюшни. - Стой, Рыжик!
Борька остановился.
- Что это за птица у тебя? Дрессированная?
- Не знаю… Может, и дрессированная…
Борька рассказал про то, как грач птенцом попал к ним в дом, как не любит грача мачеха, как Борька решил познакомить птицу с говорящими собачками. Дрессировщик слушал очень внимательно, теребя плетеную косичку.
- Насчет Шарика твой отец прав. Это артист за собаку разговаривал. Только не животом, а ртом. А что до грача, то его действительно можно научить разговаривать, как нашего попугая.
- Как его научишь?
- А как ты его научил садиться на плечо?
- Кормил на плече. Ласкал. Вот он и привык.