Сарма наделала на Байкале дел. Казнищев, оказывается, ходил на маяк и все там до точности разузнал. Шторм разметал плоты, потопил паузок с цементом, угнал от берега чей-то баркас и катерок. Кто там спасся и кто уцелел, сказать пока трудно. Но рыбакам все-таки повезло. Они промышляли неподалеку от мыса Кадильного и успели проскочить в бухту. Из этой бухты и передал по радио Кешин отец, что все в порядке и все живы-здоровы.
- Ты, Кешка, иди, - подбадривал Казнищев. - Раз все в порядке, надо идти. Нечего тебе…
Казнищев ни о чем не расспрашивал Кешу. Привел его в избу, уложил на широкую отцовскую постель и начал не торопясь, по-докторски ощупывать все суставы.
- Кости, однако, целы, - заявил он. - Где у вас тут уксус?
Казнищев пошарил по полочке, нашел бутылку с уксусом и постным маслом. Налил в блюдечко, помешал пальцем и сказал Кеше:
- А ну, ложись на живот. Сейчас мы тебе вотрем, язви тебя!
Казнищев растирал Кешу не щадя сил. Спина Кеши под его руками сделалась сначала скользкой и мягкой, потом затвердела и стала поскрипывать, как снег в ладони.
Кеше казалось, будто его раздирают на куски. Еще немного - и отлетят прочь или вообще перепутаются так, что потом не разберешь, и печенки и селезенки.
- Хва-а-тит! - стонал он.
Но Казнищев ничего не желал признавать. Передохнет малость, перевернет Кешу, как мешок с картошкой, и снова принимается за дело.
Вскоре по всему телу Кеши побежали колючие быстрые огоньки. Кеша уткнул нос в подушку и затих.
Казнищев только этого и ожидал. Он похлопал Кешу по спине, прикрыл его одеялом и голосом измученным, но бодрым и даже как будто бы веселым сказал:
- Ах, язви вас, умереть человеку и то не дают!
Казнищев потоптался еще немного около Кеши, покашлял и тихо вышел.
Несколько раз просыпался Кеша ночью. Садился на кровати и, вглядываясь в темноту, с тоской прислушивался, как шумел и шумел за окном Байкал.
И мнилось ему, кто-то кричит, призывно зовет его на помощь:
"Ке-е-ша! Ке-е-еша!"
Письмо
Уксус и масло сделали свое дело. Утром Кеша встал живой, здоровый и голодный, как зверь после зимней спячки. Кеша обшарил в избе все углы и все закоулки, но путного так ничего и не нашел. Ковырнул ногтем вялую морковку, подержал на ладони и снова бросил в берестяной туесок горсть мелкого, пахнущего пылью пшена.
Даже скрюченного сухаря, даже хвостика омуля не нашел Кеша в избе. Он поглядел на свет пустую бутылку из-под масла, понюхал с горя блюдечко, в котором Казнищев разводил вчера смазку, вздохнул и решил жарить яичницу из чаячьих яиц на голой сковородке.
Кеша принялся разводить огонь, но тут дверь отворилась, и на пороге появился Леха Казнищев. В руках у Лехи была краюха плоского круглого хлеба и промасленный насквозь бумажный пакетик. Кеша даже крякнул от такой приятной неожиданности и кинулся расчищать место на столе.
Кроме хлеба, Леха приволок ломоть вяленой медвежатины и кусок колотого сахару-рафинаду. Леха свалил дары на стол, а потом запустил руку в карман замызганных полотняных штанов. Забренчали какие-то железки и стекляшки. Леха долго и мучительно обследовал свои закрома. На лице его попеременно отражались и неожиданная решимость, и сомнение.
Но вот Леха вынул наконец руку из кармана. На потной ладони его лежал прекрасный перочинный ножик без лезвий. Леха помедлил минутку, а потом протянул Кеше нож и сказал:
- Возьми, Кеша, это я тебе насовсем…
Кеша принял подарок и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, набросился на принесенную Лехой еду. Медвежатина была как раз такая, как он любил: черная, будто спекшаяся кровь. По краям золотой корочкой светился зыбкий, мягкий жир.
Кеша прикончил в два счета медвежатину и принялся за сахар. Белые осколки полетели по сторонам. Леха сидел напротив и терпеливо ждал, когда Кеша расправится с едой. В глазах его светились уважение к такому вот другу, и гордость.
- Страшно потопать? - спросил Леха, когда Кеша разгрыз последний кусочек и отряхнул руки.
Кеша не ответил. Только плюнул в ладони и лихо пригладил темный, торчащий в разные стороны вихор.
Но Леха прекрасно понял и без слов. Он вздохнул и, не сводя с Кеши очарованных глаз, признался:
- А я, Кеша, боюсь. Я как посмотрел на лодки, сразу глаза закрыл.
Кеша насторожился.
- Чего плетешь, какие лодки?
- Там, на берегу… Там одни дырья остались.
Кеша махнул на Леху рукой и побежал к причалу.
Еще издали увидел Кеша темные, разметанные волнами паузки и баркасы. Вокруг валялись на песке какие-то веревки, разбитые стеклянные буйки, никому не нужные теперь пробковые пояса…
Кеша кинул взгляд на эту страшную свалку. Это были чужие паузки и баркасы. Кеша знал, как человека, каждую свою лодку и каждое отмытое добела водою весло.
Он смотрел на разбитые лодки и думал про неизвестных рыбаков и про вчерашнего пловца. Видимо, он так и не добрался до берега. Если бы выплыл, уже давно был бы тут. Больше ему идти некуда…
Опустив голову, стоял Кеша на берегу. Ярко светило с вышины солнце. Смолкал на короткую минуту и снова шумел и хлопал волною Байкал. Казалось, кто-то рядом встряхивал на ветру большую мокрую рубаху.
За спиной Кеши послышался скрип камней. Кеша обернулся и увидел Тоню. Она шла по берегу, виновато и смущенно поглядывая на Кешу.
Сейчас он ей даст богов. Сейчас покажет!
Кеша сурово посмотрел на Тоню и тут заметил у нее в руке какое-то письмо. Тоня несла письмо, как охранную грамоту или белый парламентерский флаг.
Подошла и неуверенно подала Кеше.
- Возьми, Кеша, почитай…
- Очень мне надо читать чужие письма!
- Нет, Кеша, ты читай, - убежденно сказала Тоня. - Это папин друг пишет. Он про папу пишет.
- Какой еще друг?
- Дядя Степа. Он консервный завод будет у нас строить. Ты разве не знаешь?
- Что он пишет?
- Он все пишет… ты читай…
Кеша вынул из конверта небольшой, исписанный мелким непонятным почерком листок и начал по слогам читать.
Письмо и точно было про Архипа Ивановича и про то, что он честный и хороший человек. "В тот день я сам провожал на пристань Архипа Ивановича, - читал Кеша. - И сумка с деньгами была при нем, и кукла в золотых туфельках, для Тони. Вы не волнуйтесь. Все будет в порядке. Мы все равно распутаем этот узелок и доведем до точки…"
Кеша уже давно закончил письмо, но все не отрывал глаз от бумаги и шевелил губами, как будто бы читал. Кеша обиделся на Тоню. Он и без письма знает, кто такой Архип Иванович и какой он человек!
Но Тоня по-своему поняла это минутное молчание. Она потянула письмо к себе и, запинаясь, сказала:
- Не надо… Раз ты такой, тогда совсем не надо…
Тоня вырвала письмо из рук Кеши, круто повернулась и побежала прочь.
Все это произошло так неожиданно, что Кеша даже не успел ничего сообразить.
Тоня взбежала на каменистый, заросший чебрецами изволок, оглянулась на миг и скрылась в тайге.
- Тоня-а-а! - крикнул Кеша. - Куда же ты, Тоня-а-а!
Клесты
Но попробуй найди человека в тайге. Только минуту назад мелькнуло меж деревьев белое платье Тони, и вот уже запутала, закружила тайга следы, прихоронила для себя все шорохи и звуки.
- Тоня-а! Тоня-а!
Слушают деревья и даже листом не шевельнут. Просвистит где-то в вышине острым крылом лебедь-крикун, падет на землю сосновая шишка - и снова бредет от дерева к дереву таинственная зеленая тишина.
Где же она, эта Тоня?
Сначала Кеша гнал все напрямик, потом свернул куда-то влево, выбежал к оврагу и тут остановился. Место это показалось Кеше знакомым. За оврагом видел он когда-то кусты красной смородины, а за ними - бегущую к самому Байкалу охотничью тропу.
Кеша спустился в овраг. В сырой и душной полумгле толклись комары, под ногами, скрытый высокой травой, клокотал родничок. Кеша отслонил рукой траву, напился, а потом начал карабкаться вверх по крутому глинистому откосу.
На той стороне, к удивлению Кеши, кустов смородины не оказалось. В густой тени сосен росли только чахлые зеленокорые осинки да высокая, завешанная сетями пауков трава пырей.
Кеше надо было осмотреться, подумать толком, куда он попал и куда надо бежать. Но Кеша погорячился и, не глядя, снова кинулся в лесную чащу. Затрещали под ногами сучья и сухие, растрескавшиеся шишки. Ветки кустарников хлестали его по лицу, цеплялись за штаны, тащили назад.
Но вот Кеша совсем выбился из сил. Остановился, слизнул с руки кровь и стал глядеть вокруг. Так и в самом деле пропадешь ни за что ни про что. Вот ведь она какая, эта дикая, немеряная и нехоженая тайга!
Верней всего взобраться на сосну. Может, блеснет, на счастье, сквозь деревья серебряной искринкой Байкал. Может, покажется где голубая ниточка избяного дыма. Чего он мечется по тайге как сумасшедший!
Кеше сегодня положительно не везло. Не успел он взяться рукой за сук, в вышине раздался какой-то страшный, посвистывающий, как ветер сарма, шум и гул. Над маковками деревьев сверкнуло огненно-красное пламя. Что-то охнуло, гикнуло и понеслось вниз, прямо на Кешу.
"Пропал!" - с ужасом подумал Кеша.
Нет ничего хуже страха, которому не можешь найти объяснения. Закрыв глаза и втянув голову в плечи, Кеша стоял возле сосны. Теперь уже все равно, кто там шумит на верхотуре и мечет красные молнии - бог, черт, свинья. Главное то, что он попался и теперь не выпутается из этой истории.
Кеша не знал, сколько прошло времени, много или мало. Он истомился от ожидания, сто раз умирал от страха и снова оживал.
"Ну, скоро там уже? Ну!"
А тот, наверху, тянул, хотел подольше покуражиться над несчастным Кешей.
"Попался, Кешка! Погоди, брат, сейчас я возьму тебя за бока!"
Кеша дрожал от страха. Кожа на голове похолодела, в ушах стоял долгий нудный звон и писк. Кеша не выдержал этих испытаний и тихонько открыл глаза. На сосне ничего не было - ни бога, ни черта, ни свиньи, - а только прыгали и пищали среди ветвей озорные огненно-красные клесты. "Цок-цек, цок-цик-цэк!" - неслось по тайге.
Кеша выругал клестов, поднял с земли шишку, размахнулся и запустил вверх.
- Кы-ш-ш, окаянные!
Клестов Кеша видел уже не один раз. Но с богом и чертом Кеша клестов еще не путал, потому что раньше был совсем неверующий.
Прошлой зимой Кеша взял одну клестиху прямо из гнезда. Клесты высиживают птенцов зимой. Корма для малышей в эту пору хоть отбавляй. Тюкнул клювом по сосновой шишке, вытащил легкое спелое семечко - и лети домой. "Ешьте, пожалуйста, и будьте здоровы, птицыны дети!"
Клестиха, которую увидел Кеша, сидела на яйцах и боялась слететь с гнезда. Хлопотливый муженек ее, как видно, куда-то улетел и попал в беду. Клестиха сидела на яйцах и тоскливо поглядывала вокруг. Она даже не сопротивлялась, когда Кеша взобрался на сосну. Только расправила пошире свои крылья и опустила вниз маленькую головку с крепким крючковатым клювом.
Клестиха вывела детенышей в избе, а весной, когда подтаяли и поползли с гор рыхлые снега, улетела в тайгу.
Может быть, клестиха проведала, что Кеша заблудился, и привела с собой в тайгу эту шумную красноперую братию.
"Держись, друг Кешка! Выше нос!"
Не знала же она, что Кеша испугается самых обыкновенных лесных клестов.
Так все это было или не так, но тайга вдруг показалась Кеше уже не такой страшной и сумрачной.
Кеша подумал, что ради такой науки стоило заблудиться и немножко побродить по тайге. В самом деле, испугался каких-то крохотных красноперых клестов! Кеша подошел к сосне, поплевал на ладони и решительно полез вверх.
Бога нет
А потом было уже совсем здорово. Кеша взобрался на сосну и увидел Байкал. Справа, петляя меж деревьев, бежал к воде овраг, слева темнела Чаячья гора, а за нею, скрытый наполовину старым ветвистым кедром, виднелся причал.
Кеша понял, что кружил он где-то совсем недалеко от поселка. И если бы он не горячился и спустился чуть-чуть пониже в овраг, он бы наверняка нашел там и куст смородины, и охотничью тропку.
Вот же чудак!
Но главное, пожалуй, было не в этом. Кеша заслонился ладонью от солнца и тут же увидел возле береговых камней Тоню. Она сидела на полянке спиной к Кеше и смотрела на Байкал. Если б у Кеши был в руках плоский голыш и если б хорошенько размахнуться, можно вполне добросить до самой воды.
- Тоня-а! - закричал Кеша. - Тоня-а-а!
Но Тоня сидела не шелохнувшись.
Кеша и радовался, что Тоня нашлась сама, и сердился на нее. Ведь слышит же!
Кеше не хотелось спускаться на землю. Но что поделаешь - не допрыгнешь же вот так по воздуху до Байкала.
Прижимая коленками ствол, Кеша слез на землю, прикинул еще раз для верности, где овраг, а где Чаячья гора, и снова тронулся в путь.
Вскоре с левой руки засинел Байкал. Вдоль берега - косая гряда звонких, ускользающих из-под ног голышей, ромашки с легкими фиолетовыми лепестками, курчавый разлив жестких седых чебрецов.
Тоня была на прежнем месте. Казалось, она не слышала ни Кешиных шагов, ни его крика. Только вздрогнули чуть-чуть ее плечи, только поправила краешек платья на острой худой коленке.
Кеше было обидно, что его вот так встречают. Он замедлил шаг и хотел было уже дать от ворот поворот, но потом передумал. Все-таки у Тони горе и с этим надо считаться.
Кеша надел поглубже свою капитанскую фуражку и с самым решительным видом подошел к Тоне.
Закрыв рукой лоб, Тоня сидела на берегу и задумчиво постукивала камешком по груде голышей. Веки у нее слегка покраснели и опухли, в уголках глаз поблескивала слезинка.
Кеша постоял немного и сел рядом.
Так они и сидели - ни слова, ни полслова друг другу.
Ветер уже давно проказаковал над Байкалом и скрылся до поры в темных, заросших травой оврагах. Мелкая торопливая зыбь бежала из края в край по морскому простору. Светило изо всех сил солнце. Из воды стремительно выпрыгивали и тут же гасли белые слепящие искры.
Кеша не любил и не умел долго молчать.
- Ты на меня обиделась? - спросил он.
Тоня не ответила.
- Ты думаешь, я верю, что про твоего отца болтают? Даже ничуть. Ни столечко.
Тоня шмыгнула носом, вытерла кончиком пальца слезу, но по-прежнему не посмотрела на Кешу и не сказала ему ни слова.
- А я тебя по тайге искал, - сказал Кеша. - Я там клестов видел. Ка-ак налетят… Хочешь, я тебе клеста поймаю?
Тоня бросила камешек, нашла другой и снова бросила.
- Не надо мне твоих клестов.
- А чего? Знаешь, как поют - почище патефона!
Кеша прищурил один глаз, сложил губы трубочкой и засвистел:
- Цок-цек-цок-цик-цэк! Правда, здорово?
Но даже пение клеста не увело Тоню от грустных мыслей. Только посмотрела украдкой на Кешу, хотела было что-то сказать и снова опустила голову.
Кеша понял, что торопиться нельзя. Надо чуточку потерпеть, и Тоня сама про все расскажет.
Так оно и случилось. Тоня бросила на землю камешек и, отводя глаза в сторону, спросила:
- Кеша, ты никому не скажешь, если я тебе что-то скажу?
- Если не веришь, можешь не говорить…
- Нет, в самом деле, не скажешь?
- Не скажу.
- Никому-никому?
- Я ж тебе сказал - никому.
- Ну, тогда ладно… Только ты никому-никому не говори…
Тоня снова замялась. Лицо ее вытянулось и побледнело. Возле губ справа и слева показались маленькие острые черточки.
- Чего же ты, ну?
Слова, которые Тоня боялась произнести, видимо, все ближе и ближе подступали к языку. И Тоня не удержалась.
- Кеша, - едва слышно сказала она, - мама дала мне крестик.
У Кеши от такой новости даже рот перекосило.
- Какой крестик?
- Медный. С ниточкой. Мама сказала, чтобы я на шее носила.
- И ты… ты его носишь?
Тоня покраснела. На лице от волнения высыпали крохотные капельки пота.
- Я только один раз надела. Что теперь делать, Кеша?
Кеша смотрел на Тоню и не знал, что ей сказать и вообще как себя с ней вести. Тоня поняла замешательство Кеши. Не ожидая, пока Кеша прикрикнет на нее или, чего доброго, стукнет, Тоня начала оправдываться:
- Я, Кеша, не виновата. Меня мама заставила. Маме отец Павел крестик дал…
И тут Кешу прорвало. Горячась и размахивая руками, он начал ругать и Тоню, которая надела на шею дурацкий крест, и Петуха Пашку, и вообще всех попов и всех богов на свете.
Тоня сидела притихшая, боялась проронить словечко, и, только когда Кеша чуть-чуть успокоился и снова сел с нею рядом, Тоня спросила тихо:
- Кеша, значит, ты думаешь, бога нет?
- А то есть! Вы ж просили его вчера в церкви: "Помоги, помоги!" Помог рыбакам твой бог?.. Чего молчишь?
Тоня задумчиво посмотрела куда-то вверх.
- Мы его мало просили, - нетвердо сказала она. - Если б хорошенько попросили, он бы спас рыбаков.
- Ничего себе - мало! Вон как поклоны бухала! До сих пор шишка на лбу.
Тоня внимательно ощупала пальцами лоб, пригладила мимоходом прическу.
- У меня шишка не от бога. Я об сосну стукнулась.
- А ты попроси бога, пускай уберет шишку. Он же все может, твой бог.
Тоня снова пощупала круглый, уже чуть-чуть пожелтевший бугорок на лбу.
- Ты, Кеша, глупости не говори. Бог пустяками не занимается…
- А чем он занимается - рыбаков топит, да? - В голосе Кеши вновь закипел гнев. - Я тебе сказал - бога нет, значит, нет!
- А отец Павел говорит…
- Что он говорит?
- Он говорит, бог есть. Если мы не будем верить, он нас покарает.
- А я все равно не верю и плюю на него. Понятно? Если он есть, пускай покарает. Ну, карай! Чего же ты!
Тоня с ужасом смотрела на Кешу. Ей казалось, что сейчас случится что-то страшное и непоправимое. Может быть, расколется небо и появится бог, может, сверкнет над головой Кеши молния или сам черт, выставляя вперед вилы и размахивая хвостом, с криком кинется на Кешу:
"Держи-и-и его!"
Но ничего этого не случилось. Как и прежде, плыли над Байкалом легкие, озаренные солнцем облака, шумели вершинами сосны и выковывал в траве молоточками свое нехитрое счастье тонконогий кузнечик.
Все это немного успокоило и ободрило Тоню. Она тронула Кешу за плечо и, заглядывая ему в глаза, спросила:
- Кеша, ты никогда не верил в бога?
Кеша минутку поколебался, вспомнил что-то, но тут же поднял голову и твердо сказал:
- Никогда!
Тоня с уважением смотрела на Кешу. На лице ее попеременно отражались и зависть, и удивление, и какой-то далекий, не угасший еще страх.
И вдруг Тоня хитровато улыбнулась.
- Кеша, а когда ты варил кота, ты тоже не верил?
Кеша покраснел.
- Глупая ты, - сказал он. - Я кота из-за тебя варил. Ты ж сама со своим котом привязалась. Если хочешь, я тебе сто котов сварю… - Кеша поднялся с земли и уже совсем твердым и решительным голосом добавил: - И вообще нечего тут сидеть, пошли домой!