Крест
Отец и мать были уже дома. Сарма застала рыбаков возле мыса Кадильного. Там они и отстоялись в узком, закрытом с трех сторон высокими скалами затоне.
Никаких особых разговоров с отцом и матерью у Кеши не произошло. Кеша сунулся было к отцу с расспросами, но отец ничего объяснять не стал. По глазам отца, по тому, как он медленно сжал, а затем так же медленно, с натугой распустил руку, Кеша понял, что вестей хороших нет.
Сам Кеша тоже не стал рассказывать отцу про ночные приключения. Хвалиться было нечем. И рыбак, которого Кеша хотел спасти, погиб, и сам чуть-чуть не пошел на дно.
На Байкале живут простые, суровые люди. И они, эти люди, не любят хвастунов и балаболок. Сделал дело - и ладно. Сиди под лавкой, пока не спросят. А тут что, тут даже и дела никакого не было!
Видимо, по этой же причине молчал до поры и дед Казнищев. Так или иначе, но Кешу никто про ночное плавание не спрашивал.
После сармы всегда наступает штиль. Так и в Кешиной жизни. Тишина. Безмятежность. Покой. Живи себе и дыши. Но такое житье-бытье продолжалось недолго. Не успел Кеша забыть про сарму, не успел забыть про свои встречи с Пашкой Петухом, по Байкалу пошел гулять от избы к избе разговор про святую церковь на дне моря.
Болтали, будто бы в церковь с золотым крестом на макушке приходил по ночам сам бог. Расхаживал там взад-вперед, размахивал золотым кадилом и пел приятные божественные песни. И уже какие-то старухи взбирались втихомолку на гору и там стояли до зари, клали земные поклоны и подпевали богу тоненькими, жалкими голосами.
Отец Кеши ходил хмурый, злой. Кешу отец совсем не замечал. Будто бы Кеша был и не сын, а какой-то чужой, нелюбый постоялец. Только один раз встретились глазами мужчины. Кеше показалось, отец хотел что-то спросить его, но нет, не спросил. Только пожал плечами, отвернулся от Кеши и ушел. Кеша решил объясниться с отцом. В самом деле, до каких пор будут они вот так жить!
Выбрал Кеша для серьезного разговора воскресенье. На промысел рыбаки в этот день не шли и сидели по домам.
По воскресеньям люди спали всласть. Уже давно печет солнце, давно пора бы садиться за стол, а на дворах ни души. Спят себе и спят.
Кеша проснулся рано. Будить своих не хотелось. Кеша полежал, продумал до самой последней точки свою речь и только тогда отправился в избу.
Возле стола, с голыми до локтя руками, мать раскатывала тесто для пельменей. Отца не было. Праздничный костюм его висел, как и прежде, на гвоздике, прикрытый от пыли простыней.
Кеша стал помогать матери. Взял со стола тонкий, зыбкий кружочек теста, слепил пельмень и, будто между прочим, спросил:
- А папа где?
- Где ему быть? - недовольно ответила мать. - В море уплыл. Церковь какую-то на дне Байкала искать будет. Сказывал, не приду, пока не найду.
Мать пересчитала пельмени, слепила напоследок секретный пельмень с ниточкой вместо мяса и отряхнула руки.
- Сбегай, Кеша, погляди. Может, приехал.
Кеша помчался на берег. Неужели и в самом деле есть та церковь? Нет, не может этого быть. Мать что-то перепутала!
На берегу слышались голоса, тренькала балалайка. По воскресеньям на Байкале всегда полно народа. В деревнях люди идут вслед за гармошкой на главную улицу, на степных полустанках встречают поезда на перронах, а вот тут, где родился и жил Кеша, люди шли на Байкал. Постоять, послушать, как шумит волна, затянуть в полный голос душевную песню.
У причала Кеша увидел Лехиного отца, деда Казнищева и других рыбаков. Кеша сбавил шаг и вразвалку, будто бы ничего такого особенного не случилось, пошел к рыбакам.
В центре круга стояли дед Казнищев и какой-то молодой незнакомый рыбак. Видимо, из другого поселка. Шел спор. Казнищев что-то доказывал, а чужой рыбак посмеивался и без конца повторял: "Да ну тебя! Тоже выдумал!" Кеша протиснулся в круг, прислушался. Разговор шел про церковь и про Кешиного отца.
- А я тебе говорю, есть церковь, и все, - кипятился Казнищев. - Не понимаешь, так лучше молчи!
- Да ну тебя! Тоже выдумал! Откуда ей взяться на дне Байкала? - возражал рыбак.
- Откуда надо, оттуда и взялась. Сто годов назад было тут землетрясение. Понял? Ну вот, все село и провалилось в воду - и дома, и церковь. С тех пор залив и прозвали Провалом. На карте видал ай нет?
- Чего видать! Сто раз по нему плавал. Ты лучше вот чего скажи: ты сам церкву эту видал или не видал?
Казнищев замялся, покашлял для видимости в кулак.
- Мало чего не видал! Может, ту церкву песком занесло, потому и не видал. Кум мой видал. Понятно?
- Тоже выдумал - кум! Когда он видал, твой кум?
Казнищев начал один за другим загибать пальцы и вслух что-то считать.
- Восемьдесят годов назад видал. Вот когда. Правильный человек был, царствие ему небесное. Не то что некоторые другие…
Чужой рыбак, очевидно, хотел позлить Казнищева.
- Тоже выдумал - восемьдесят годов! Разве ж церковь против Байкала устоит? За восемьдесят годов от нее один пшик останется.
- Сам ты пшик! - обиделся Казнищев. - Кешкин отец вернется, сразу тебе язык укоротит. На судоверфь за водолазом поплыл. Кешкин отец не только церковь - он тебе што хошь найдет!
Спор на минутку угас, а потом все пошло сначала, как в сказке про белого бычка. Кеша постоял еще немного и пошел разыскивать Тоню.
Искать Тоню долго не пришлось. Неподалеку от причала на старой, поваленной ураганом лиственнице сидели с вязаньем в руках женщины. Тоня сидела рядом в новом голубом платье и смотрела на Байкал. Кеша подозвал Тоню и, когда отошли в сторонку, принялся рассказывать про церковь и вообще про все, что услышал от Казнищева.
Но оказалось, что Тоня уже знала все без него.
- К нам твой папа вчера вечером приходил, - сказала она. - Он у нас до самой ночи сидел.
Кешу как иголкой в сердце кольнуло.
- Что он тебе говорил?
- Ничего не говорил. Он за Пашку Петуха ругал. Я Петуху про церковь рассказала.
- Правильно ругал. Чего ж ты обижаешься?
- Я, Кеша, не обижаюсь. Он тебя тоже ругал. Он говорил: кому надо не сказали, а кому не надо - сказали.
- А я при чем? Ты ж сама раззвонила!
- Все равно он ругал. Он говорил: "Разве это сын! Куплю рясу и пускай в церковь к Пашке идет".
- Не говорил он этого!
Тоня обиженно поджала губы:
- Значит, я, по-твоему, вру, да?
Тоня снова принялась рассказывать, как было дело и что говорил про него отец, но Кеша не стал слушать.
- Ты на меня вины не сваливай. Я домой пошел. Меня мама на минутку послала.
Кеша пришел домой расстроенный. Рассказал матери, что отца нет и, наверно, скоро не будет, поглядел украдкой на сырые пельмени и взял с полочки краюху хлеба. Щи или суп можно есть порознь - кому когда вздумается, а пельмени нет. Соберется к столу вся семья, поставят на стол огромную дымящуюся миску, тогда и ешь - хоть сто штук, хоть двести, хоть все триста, на сколько хватит у тебя способностей.
Кеша пожевал черствую краюху, запил водой и снова отправился на берег. Но долго еще пришлось ему ждать, вглядываться в синюю, застывшую гладь Байкала. Приплыл отец уже перед самым заходом солнца.
Сначала за утесом справа послышался стук мотора, потом показался краешек мачты, потом появился и сам катер. Люди на берегу заволновались, зашумели.
Отец Кеши сидел на корме и правил к берегу наискосок, мимо острых, вылезших из воды камней. На носу катера лежала длинная черная штуковина - не то якорь, не то какие-то грабли. Кеша насадил поглубже очки, пригляделся и ахнул: на катере, свесившись над водой, лежал большой ржавый крест.
Рыбаки помогли отцу зачалить катер, положили для верности ребристые, зашарканные сапогами сходни. Отец не торопясь поднялся, взвалил крест, как бревно, на плечи и пошел на берег. Прошел несколько шагов, крякнул и бросил ношу на валуны.
- Вот он, золотой крест. Глядите!
Кто-то тихонько вскрикнул. Закрестились, заахали черные старухи.
Работая локтями, Кеша стал пробираться поближе к рыжему, облепленному водорослями кресту. Кеша потолкался еще немножко, покряхтел и очутился в самой середке, возле отца.
- Это ты? - удивился отец, как будто только сейчас узнал Кешу. - Чего же ты стоишь? Падай на колени, крестись. Ну!
Рыбаки подумали, что это шутка, засмеялись.
- Крой, Кешка, падай на колени!
Не чуя под собой ног, бежал Кеша прочь в тайгу.
Но нет, не убежал Кеша на край света, потому что все дороги и все пути - и близкие и те, что ушли далеко-далеко, за синие туманы, - ведут к дому. Привела эта дорога к родной избе и Кешу. Кеша потоптался у порога, повздыхал и открыл дверь.
Возле окошка с теплой заячьей шапкой в руках сидел дед Казнищев. Видимо, встреча была неожиданной не только для Кеши, но и для Казнищева. Казнищев поднялся, напялил шапку на голову и, смущенный, начал прощаться с отцом и матерью.
- Ты, Кешка, проходи, чего там стоишь! - сказал он.
По голосу, каким были сказаны эти слова, по тому, как потеплели вдруг глаза старика, Кеша понял, что бояться нечего. Скорее всего, Казнищева привела в избу не обида за кота Акинфия, а что-то совсем другое…
Каждый за всех
Так оно и вышло. Казнищев слышал, как отец отделал Кешу на Байкале. Он не стерпел, пришел в избу и тут про все рассказал отцу и матери - как уплыл Кеша в бурю навстречу беде, как растирал его потом Казнищев чудесной смазкой, а Леха откармливал вяленой медвежатиной.
Отец и мать встретили Кешу по-разному. Отец - сдержанно, без особого удивления, а мать - горячо, порывисто. И это потому, что Кеша такой скромный, и еще потому, что таких отчаянных мальчишек нет на всем Байкале, а может, даже никогда и не будет.
Кеша узнал о себе много нового. Оказывается, он хоть и в очках, но был и такой и эдакий и вообще вот какой!
Мать уже сняла с себя простую синюю кофту и кирзовые сапоги, в которых ходила с утра. Она заплела венчиком черные косы, надела легкое платье в красных цветочках и городские, такие, что сами прыгали по избе и стучали тонкими каблучками, туфли.
Море всегда отнимало у Кеши мать. Он очень любил ее вот такой, как сейчас: веселой, нарядной и нежной, как чудесные байкальские цветы жарки.
Прошло немного времени, и на столе уже стояли большие чайные чашки, миски с пельменями, по-царски дымилась на чугунной сковородке яичница из чаячьих яиц.
Много-много лет подряд стоял в избе этот прочный сосновый стол. Мать обдавала его кипятком, скребла ножом, драила грубой полотняной тряпкой. И от этого необъятно широкий стол был всегда будто палуба на корабле - желтый, пахнущий чистым сырым теплом и морем. У каждого за столом было свое место. Отец сидел посредине, мать - слева, а Кеша - напротив отца, на самой корме. Так и позавчера, и вчера, и сегодня. Сиди один как сыч и ешь.
Отец вымыл руки под жестяным рукомойником, вытер насухо полотенцем и поглядел на всех:
- Ну что, граждане, давайте за стол?
Сначала за стол села мать, потому что она женщина, потом отец, потому что он глава семьи, потом Кеша, потому что он просто Кеша.
Отец положил в тарелку гору пельменей, полил уксусом, поперчил и вдруг сказал:
- Мать, а почему это у нас Кеша там сидит?
Кеша увидел, как мать вся порозовела, а глаза ее под черной выгнутой бровью заискрились и стали похожи на две голубые звезды.
- А правда, Кеша, чего это ты там сидишь?
Кеша поднялся со своего, Кешиного, места и, еще сам не веря в то, что произошло, пошел к отцу и сел, как большой, как настоящий сын, с правой руки.
Сначала они ели пельмени и яичницу, потом гоняли чаи с терпким смородиновым листом, потом просто так, для порядка, посидели и помолчали.
После ужина Кеша понес на стожок свое имущество, а отец вышел покурить на крыльцо. И тут у отца и Кеши произошел серьезный и совершенно неожиданный для Кеши разговор.
- Глупый ты человек, Кешка, - сказал отец ни с того ни с сего.
Кеша даже тулуп выпустил из рук. Стоял и ждал, что еще скажет отец. Всю радость и всю гордость будто волной смыло. Какая уж там гордость после таких слов!
А отец между тем не торопился. Закурил папиросу и, поглядывая из-под медвежьих бровей, начал разъяснять Кеше, какой он, Кеша, есть и что он про него думает.
Оказалось, отец знал Кешины тайны - и то, как растабаривал тары-бары с богом, и то, как и почему варил с Тоней кота Акинфия. Кеша не верил ушам. Что же это, в самом деле, откуда он знает? Неужели Тоня и про это выболтала?
Но секрет оказался очень простой, и Тоня была тут совсем ни при чем.
- Вышел покурить на крыльцо, вот и услышал, - сказал отец. - Прямо стыд и позор: пионер, а веришь в бога!
Кеша стал оправдываться:
- Разве я виноват, что мне снятся такие сны? Мне козел тоже снился. Это я во сне в бога верил, а так я, папа, не верю…
Отец смахнул с крыльца березовые листочки, нахмурился.
- Ты, Кеша, брось про козлов. На козлов вину сваливать нечего. Если веришь, так и скажи. Буду знать, с кем имею дело.
- Я ж тебе сказал - не верю. Как тебе еще говорить?
Отец недоверчиво посмотрел на Кешу.
- А кота Акинфия зачем варил? Для смеха, да? Школьник, живешь в двадцатом веке, а приносишь кошек в жертву богу, как язычник! Даже смотреть на тебя тошно!
Отец затянулся папиросой. Красный огонек осветил на миг его крупный нос, густые, взлохмаченные брови.
- Ты ж знаешь, какое у Тони горе. Почему с толку ее сбиваешь, почему не поможешь?
- Я, папа, всегда Тоне помогаю…
- Ну, это ты брось. Теперь я все вижу. Нечего!
Отец опустил голову, минутку помолчал.
- Все ты, Кешка, сам делаешь, все втихомолку. Это, брат, только в священном писании говорится: "Каждый сам за себя, а бог за всех". А у нас, Кешка, по-другому. У нас каждый за всех, а все за одного. Вот так… Не знаю, что с тобой и делать. Сегодня на судоверфи был, дядю Степу видел. Книжку он посулил тебе интересную привезти, мозги твои проветрить.
- Какую книжку?
- Уж он знает какую! У него, Кешка, своих детей десять душ, а попа ни одного.
- Разве я, папа, поп?
- Ладно. Иди спать. Потом разберемся.
Отец бросил на землю окурок, затоптал сапогом и ушел в избу. Кеша полез на стожок, лег лицом вверх, накрылся тулупом и стал думать про себя и про свою жизнь. Отец, конечно, не знал всего про Кешу, но, наверно, он был прав. Хоть ты еще и мал, хоть и сам порою путаешься и спотыкаешься в пути, а надо думать и про Тоню, и про Леху, и про деда Казнищева, и вообще про всех на свете…
Темнота обступила тайгу со всех сторон. Где-то в вышине послышался гул самолета. Кеша начал искать, да так и не нашел среди звезд живой зеленый огонек. Наверно, это был боевой военный самолет. Кеше хотелось думать о чем-нибудь хорошем и возвышенном. О том, как построят на Байкале консервный завод и как тут будет весело и шумно, как поступит в мореходку и уплывет далеко-далеко, куда не плавал еще ни один человек в мире… Но думать Кеша долго не мог. Сон уже прилип к ресницам, перепутал и перемешал все его мысли. В сарае Казнищевых захлопал крыльями и закричал на весь Байкал кочет. Кеша ругнул непутевую птицу, улыбнулся неизвестно отчего и уснул…
Профессор Кеша
Вот же до чего удивительное дело! Ночью Кеша спал как убитый, а проснулся, у него уже полностью был готов план жизни. С точками, с запятыми, с параграфами.
План получился не на всю жизнь. Но это и понятно, потому что на всю жизнь не может составить никто. Даже самый ученый профессор.
Сегодня Кеше надо было идти по этому плану в пещеру. В самом деле, чего там Петух Пашка вертелся и что он там потерял?
Кеша прикинул, как все это будет, и решил захватить с собой палку потолще и фонарь "летучая мышь". Для такого рискованного дела сгодился бы пистолет, но пистолета у Кеши пока не было. И вообще у Кеши не было ничего настоящего. А только лежал в ящике из-под макарон среди всякого хлама деревянный самопал, попорченный компас на рыжем ремешке да медная винтовочная гильза с пробитым пистоном.
Кеша вынимал иногда это свое добро и втихомолку думал о моряке, который носил компас на рыжем ремешке, и солдате, который выпалил этим последним патроном… Завидовал им, верил, что и сам будет когда-нибудь таким же геройским человеком, и сомневался: кто возьмет очкастого на флот!
Кеша подобрал свой тулуп, подушку, свернул в кружок и пошел в избу.
Но план Кеши так и остался планом.
Кеша переступил через порог и тут же узнал, что отец уже сам обмозговал, как Кеше жить, и сам поставил все параграфы, точки и запятые.
Закатывай, Кеша, рукава, надевай брезентовый фартук и крой, друг, на коптильню солить омулей.
Сначала Кеша страшно расстроился, потом вдруг повеселел, а потом подумал и снова повесил нос крючком. Получалось так, как будто бы в Кешиной душе сидело два разных Кеши. Первый Кеша морщил маленький потрескавшийся нос и говорил второму Кеше:
"Ну что, пошел в пещеру? То-то, брат, и оно… Лапша, Кешка, твое дело!"
Второй Кеша был человек коварный и хитрый. Он подмигнул своему тезке, будто бы брал к себе в сообщники, и сказал:
"Ну ее, Кешка, к псам, эту пещеру! Раз такое дело, не ходи совсем. Ты думаешь, там сладко, в той пещере? Ого!"
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы в разговор не вмешался какой-то третий Кеша.
"Нет, братва, - сказал этот третий Кеша, - так дело не пойдет. План - это вам план, а омуль, если хотите знать, - это вам тоже омуль. И то надо сделать, и это надо успеть".
Кешам стало стыдно. Они сказали, что теперь им все понятно, слились, как это и положено, снова в одного Кешу и пошли вместе с отцом и матерью солить омулей. Так и шли: впереди отец, за ним - мать, за матерью - Кеша.