4
- Ну как, нравится?
- Нравится, - шёпотом отвечает Серёжа, неловко поворачивая прямыми пальцами кортик, - очень.
Да и разве могло быть иначе, если у него в руках морской кортик, который носят офицеры в парадных костюмах. Правда, сам кортик игрушечный, им даже прутик нельзя перерезать, но зато у него есть настоящие ножны и два ремешка, которыми он крепится к поясу.
- А может, вот этот? - показывает отец на кортик в коричневых ножнах.
- Нет, - Серёжа качает головой. Он уже знает, что самый лучший в мире кортик у него в руках.
Они выходят на улицу, и щедрое солнце встречает их ослепительными лучами, которые нестерпимо отражаются в рыжих металлических заклёпках на ножнах Серёжиного кортика.
Ему очень хочется, просто сил нет терпеть, прицепить кортик к поясу и так пройти по улицам Белогорска, и так появиться перед Валей и Наташей.
- Па-ап, - тянет он отца за руку, - давай привяжем кортик.
- Подожди, - отмахивается отец, и они с матерью полушёпотом продолжают какой-то разговор.
Серёжа даже не заметил, как они вновь оказались у больничных ворот, и только когда мать каким-то особенным голосом позвала его, он как бы пришёл в себя и, на мгновение забыв о кортике, бросился к ней, только теперь поняв, что пришла минута прощаться.
Потом он часто вспоминал запах материных рук и никак не мог вспомнить, чем же таким особенным они пахли, что и но прошествии многих десятилетий не выветрился этот запах, не истончился среди множества других.
- Ты слушайся отца, - дрожащим голосом сказала мать, - особенно в дороге... И не вздумай кататься в метро, как в прошлый раз... А я скоро приеду... Очень скоро... А теперь идите. Вам ещё надо собрать вещи и не опоздать на автобус в Симферополь... Идите...
И они пошли, часто оглядываясь, и всякий раз мать слабо махала им красным платочком, который потом прижимала к лицу. И кортик, о котором Серёжа уже вспомнил, тепло тяжелил руку, обещая впереди много сладких минут.
- Сча-астливо-о! - слабо крикнула им мать, и голос ее, срывающийся, одинокий среди гор и чужих людей, легко растаял в воздухе, тихо растворился в глубоком пространстве - между небом и землёй.
ВСТРЕЧА
1
"Вот и дома, вот и дома, вот и дома", -сухо и резко отстукивают колёса, и вагон сильно мотает на пристанционных стрелках, за окном мелькает водонапорная башня из красного кирпича, маленькие зелёные киоски, и, наконец, всё замирает. Проводник с трудом открывает тяжёлую дверь, поднимает металлическую площадку и, первым тяжело ступив на землю, добродушно командует:
- Выходи!
- Серёжа, осторожнее, - с некоторым опозданием предупреждает отец, потому что Серёжа уже скатывается по ступеням и стоит на такой родной и тёплой земле. Он стоит и видит, как, неловко припрыгивая, от вокзала к ним спешит дедушка, уже издалека приветливо улыбаясь в пышные рыжие усы, а через несколько секунд чувствует, как эти самые усы больно и щекотно царапают его щёку.
- Ну, слава богу, добрались,- говорит дедушка, крепко обнимая отца, потом опять Серёжу, и удивлённо прибавляет: - А и вырос же ты, Серёжка, скоро меня догонишь.
И Серёжа, невольно выпрямляясь гибкой спиной, впервые чувствует, что и в самом деле подрос за это лето.
- Деда, а ты на лошади приехал?
- На лошади, а то на чём же ещё?
- А на какой лошади, деда?
- На Стрелке, - отвечает дедушка и, повернувшись к отцу, с глубоким вздохом сообщает: - Плехеев-то, Степан Акимович, приказал долго жить... В два дня скончался. Ну а при конюшне теперь я вместо него.
Серёжа не понял, что случилось с дедом Плехеевым, он не мог сосредоточиться мыслями на чём-то одном, потому что ему сразу же, сейчас, хотелось узнать обо всём, что произошло в Озёрных Ключах.
- Деда, а Перстень что делает?
- Как это что? - удивился дед,- работает. Вымахал твой Перстень. Нынче на нём колхозное стадо пасут.
Дедушка и отец улыбаются, а Серёжа припоминает: после смерти первого Перстня у Лёльки появился новый жеребёнок, как две капли воды похожий на первого, даже белая полоска у него была тоже на задней правой ноге. И Серёжа, увидев выбегающего из конюшни жеребёнка, упросил деда Плехеева назвать его Перстнем. И вот теперь этот жеребёнок стал лошадью и на нём даже пасут коров.
- А кто его объезжал? - ревниво спрашивает Серёжа.
- У нас один специалист но этой части,- отвечает дед,- он и верхом его объездил, и в оглоблях приучил ходить.
"Специалист по этой части" - Витька Зорин, и Серёже становится немного обидно, что Витька обучил Перстня без него.
В это время они сворачивают с перрона, и сразу за станционным домиком Серёжа видит привязанную к забору Стрелку, ходок, набитый уже слежавшимся сеном, Веру и какой-то рыжий комок, стремительно несущийся на него. Серёжа споткнулся и замер, и в следующий миг две лапы упёрлись в его грудь, лицо обдало жарким дыханием, и горячий язык шершаво скользнул по щеке.
- Верный! - Голос у Серёжи перехватило, он обнял собаку, присел на корточки, пряча глаза от подбежавшей сестры.- Узнал, Вер-рный, узна-ал...
И на этот раз никто и ничего ему не сказал, даже Вера забыла сделать замечание о том, что нельзя обниматься с собаками. И вообще за лето она стала немного чужой, а главное - её голова поравнялась с плечом отца, до которого Серёже надо было ещё порядочно расти.
- Приехал? - спросила сестра и поцеловала Серёжу, и он неожиданно остро почувствовал, как знакомо и радостно пахнет от неё домом, луговым сеном, мылом и ещё чем-то таким, мягким и знакомым, что он не мог вспомнить, да и, пожалуй, знать.
- Знаешь, какая Москва?! - сразу же говорит Серёжа. - Там вот такие дома... - Он смотрит высоко вверх. - И столько людей, что на каждого не успеешь посмотреть. А в метро вначале чёрная лента, потом из неё делаются ступеньки, а рядом едут перила.
- Что-о, - перебивает Вера, - как это они едут?
- Ну, там такая полоска, тоже чёрная и гладкая, за неё надо держаться...
Серёжа, сбиваясь и подыскивая подходящие слова, рассказывает Вере о Москве, и когда он доходит до самого, как казалось ему, главного места, сестра вдруг останавливается, пристально смотрит на него и тихо спрашивает:
- А в Мавзолее ты был?
Серёжа сникает и опускает голову:
- Не-ет, мы не успели...
- Тогда не хвались. А Валька Никулина была. Её в Артек как отличницу отправили и в Мавзолей водили. Она рассказывает... Знаешь, как она рассказывает...
- Вера, Серёжа, - окликает отец, - пора ехать.
- Ладно, я тебе потом расскажу, - обещает Вера, а Серёжа начинает тихо ненавидеть эту Вальку Никулину, которая всегда ходит в чистой коричневой форме.
И никто: ни дедушка, ни отец, ни Вера - почему-то не говорят о матери. Серёжа, с удивлением обнаружив это, тут же сообщает:
- А мама тоже скоро приедет.
- Да, - словно бы только теперь вспомнил отец, - всем вам большой привет от неё и гостинцы. Дома посмотрим... Врачи говорят, что через неделю-другую она будет совершенно здорова.
- Понятно, - как-то глухо, не размыкая губ, отвечает дед и идёт отвязывать Стрелку.
2
Досыта наговорившись с сестрой, Серёжа убежал вперёд и теперь бойко шагал по дороге между тёмными от старости елями. Верный, стосковавшийся по воле и опасностям, то и дело пропадал в тайге, отчаянно облаивая каждую встречную птаху. Всё здесь было знакомо и привычно Серёже, словно никогда не уезжал он в Крым, не катался в метро и не собирал яблоки в большом и пёстром саду. Огромные деревья, покрытые мхом и лишайниками, розовые кисти лимонника, белые зонтики маньчжурской аралии в самых густых таёжных зарослях, серебристые паутинки на кустах и еловых лапах тихо и радостно встречают Серёжу, удивлённо цепляя его теми ветками, под которыми он ещё совсем недавно легко и свободно проходил. В одном месте прямо с дороги поднялась большая стая рябчиков, и Серёжа не удержался, побежал за тяжелыми от ягод птицами, лениво и неохотно потянувшими от него в глубь тайги. Серёжа посвистал им вслед, и тут же из-за деревьев показалась рыжая голова Верного.
- Верный! - звонко крикнул Серёжа. - Взять!
И пёс, ничего не поняв, но уловив в голосе молодого хозяина восторг и азарт, высоко выпрыгивая из травы, понёсся сам не зная куда и зачем.
И вновь по обе стороны от дороги стеной стоят высокие деревья. Прядями свисает с них мох-бородач, а под ногами у Серёжи мягко пружинит густой ковёр из хвои и папоротника. Тишина и покой затаились в зелёном сумраке леса, лишь изредка тонко и коротко пискнет синица, мелькнёт рыжим пламенем хвост кукши да заставит невольно вздрогнуть неожиданный хохот дятла. И вспоминает Серёжа, как очень и очень давно шли они с Васькой Хрущёвым по такому лесу и неожиданно увидели бурундука, полосатым столбиком вставшего у них на пути. И то, как он хотел поймать быстрого зверька, и как проворно взбежал бурундук на вершину дерева, сейчас показалось Серёже смешным. Но главное, о чём думал всё время Серёжа, - это встреча с ребятами. Он уже не один раз представлял, как произойдёт эта встреча, что скажут ему ребята и что скажет он им. Конечно, надо будет держаться степенно и независимо, думал Серёжа, ведь это он, а не они, побывал в Москве, катался в метро и нашёл самую настоящую бочку с керосином...
И где-то уже близко, совсем близко должна была расступиться тайга, чтобы открыть широкую и голубую ленту Амура, над которой одинаково и ровно белеют шиферные крыши, а чуть в стороне от них круглое озеро в жёлтых камышах...
- Серё-ёжа! - громко зовёт его Вера, и он останавливается, нетерпеливо оглядываясь назад.
- Ну, зачем звала? - спрашивает он сестру, уступая дорогу Стрелке, без любопытства скосившую на него продолговатый коричневый глаз.
- А мама сильно болеет? - почему-то шёпотом спрашивает сестра, и Серёжа сразу сникает, и высокая материна фигура в больничном халате встаёт перед ним. И ещё он вспоминает Галю, красивую больничную сестру, которая говорила, что мать очень скоро выздоровеет.
- Н-нет, - отвечает Серёжа и отводит в сторону глаза.
- Тогда почему она не приехала с вами?
- Её не пустили.
- Кто?
- В больнице... Там доктор, такой строгий-строгий и с усами, - неожиданно начинает придумывать Серёжа. - Он мне сам сказал, что маму скоро вылечат. И ещё он говорил, что маме нельзя расстраиваться, а ты только два письма прислала за всё время, - заканчивает Серёжа.
- Ну и что? - не сразу понимает Вера.
- А то... - Теперь они идут за ходком, в котором сидят и о чём-то тихо разговаривают отец с дедом. - Я бы каждый день письма писал, вот что.
Вера удивлённо смотрит на Серёжу, глаза у неё становятся очень большими и мокрыми, и она вдруг начинает громко плакать.
- Зачем, - всхлипывает Вера, - зачем вы её там оставили?
3
Серёжа, издалека завидев высокую и сухощавую фигуру бабушки у открытой калитки, бросился к ней навстречу. Бабушка крепко обняла его и, присев на скамейку, промокнула глаза фартуком.
- Прибыли, путешественники? - сердито спросила она.
- Прибыли, - радостно ответил Сергей.
- Не сиделось вам дома, - ворчит бабушка. - Гонит чёрт курицу, да не в ту улицу, так вот и вас.
Серёжа легко и свободно вздыхает: баба Маруся ничуть не изменилась за это время.
- А мы вам подарки привезли, - сообщает Серёжа и бежит навстречу отцу, подъезжающему в ходке к дому. - Па-ап, а когда подарки будем давать? - нетерпеливо спрашивает он у отца.
- Цыц! - машет на него дедушка. - Подожди ты со своими подарками.
И только теперь Серёжа замечает, как смущён и чем-то расстроен отец, как неуверенно подходит он к бабушке, виновато пряча глаза.
- Увёз и оставил, да? - хмурится бабушка и вдруг начинает плакать: - Ведь чуяло моё сердце, чуяло. Не хотела я её отпускать. Так ведь с ножом к горлу пристали...
- Да ведь климат там, сами знаете какой, - оправдывается отец, - думали, от одного воздуха поправится. А оно вот как получилось...
- Ну а почему уехал-то, почему оставил там одну? - не отступает бабушка, и Серёжа впервые внимательно и серьёзно смотрит на отца.
- Она сама так захотела, - отвечает отец и глубоко вздыхает, - не верите мне, так вон хоть у Серёжи спросите, он скажет.
- Мало ли что она хотела, - возмущается бабушка, - но уже тише и вновь промокая глаза фартуком. - Она больной человек, что же слушать-то её было? А теперь одна там, каково?! И здоровому человеку в одиночку неможется, а что про больного говорить? Ой, Виктор, не ожидала я от тебя такого, прямо скажу - не ожидала...
- Да и не одна она там, вы же знаете. - Отец повышает голос. - Дядя Федя там, тётя Паша. Они присмотрят.
- Одна, одна, одна она там осталась, - упрямо качает головой бабушка, плачет и быстро уходит в дом.
- Вот так, брат, - разводит руки отец, - виноваты мы с тобой.
4
И бежит Серёжа мимо Ванькиной протоки, через большак, берёзовый колок и мост в Озёрные Ключи. Конечно, чуть попозже можно было бы уехать в деревню с дедом на Стрелке, но Серёжа не вытерпел этого "чуть" и теперь спорым шагом, а где и бегом, спешил по пересохшей под августовским солнцем дороге. Чудным и необъяснимо родным кажется ему всё вокруг: воздух, напоённый запахами хвои и преющих грибов, водная гладь Амура, призывно сосущая глаза, голубые вершины сопок и беспредельно глубокое небо. Август - пора благодатная. Ещё на ветках рясно лоснится зрелая черёмуха, ещё не опала голубика и малина, а уже созрела актинидия, на лещине появились орехи и прямо на глазах пьяно тяжелеет амурский виноград. Тихо багровеют листья свидины и клёна, в лимонный цвет окрашиваются листья амурского бархата, тонкая позолота обозначилась на липах и берёзах. А вот на осине, первой предвестнице осенних красок, тот непередаваемо-нежный, почти лазоревый цвет, каким бывают иногда подкрашены облака на заходе солнца. Нарядна, празднична тайга, и Серёжа с восторгом всматривается в её глубокие пределы. Но вот кончился лес, и перед Серёжей открылось озеро с просторным заливным лугом. Конечно, августовские луга никак не сравнить с июльскими, но и сейчас есть на что посмотреть. Розовыми блёстками отцветает иван-чай, трогательно и нежно голубеют полевые астры и бубенчики, пронзительно синеют покачивающиеся султаны колокольчиков. А по увалу и дубовым релкам розовое зарево цветущей леспедецы, или как зовут её ещё - таволожки. И смотрит Серёжа на мир во все глаза, и чудно ему, что раньше он как-то не замечал всего этого разноцветий, переливающегося почти всеми цветами радуги...
Но вот и Озёрные Ключи, деревня, в которой родился и жил Серёжа, пока его родители не уехали на юг. Странно, но Серёже кажется, что дома и деревья стали пониже, улица не так широка и вообще... Что вообще, Серёжа не успевает додумать, потому что стоит он уже перед своим домом, таким близким и родным, таким знакомым до последнего гвоздика и жёрдочки, что у него захватывает дух. Но он вспоминает, что живут здесь теперь чужие люди, что всё это, и гвоздь, и жёрдочка, принадлежит им и что он, Серёжа, даже войти в дом не может, и ему становится необыкновенно больно и обидно...
- Карысь?! - вдруг слышит он восхищённый вопль за спиной. - Во даёт!
Серёжа быстро оглядывается и видит Ваську Хрущёва.
- Вася-я! - кричит он и бросается навстречу другу, но тут же укорачивает шаг и делает вид, что ничего особенного не случилось.
- Ты когда приехал? - спрашивает Васька, оглядывая подросшего, с непривычно жёлтым загаром, Серёжу.
- Сегодня.
- Ну, рассказывай.
- А что рассказывать?
- Да всё рассказывай. Ты вон ажно где был...
- В Москве знаешь какие дома? - вдруг понижает голос Серёжа. - Когда смотришь, можно на спину упасть.
- Ври-и, - сомневается Васька.
- Тогда сам и рассказывай.
- Ну а какие?
- А в метро знаешь как надо ездить?
Васька бледнеет от волнения и тянет Серёжу за руку:
- Пошли, сядем где-нибудь.
И они идут через дорогу, по которой когда-то собрались в тот далёкий и неведомый мир, из которого один из них сегодня вернулся. И рыжее солнце, перевалив зенит, добродушно смотрит на них, обещая впереди ещё много тёплых погожих дней.