2
- Только без обмана,- ещё раз напоминает Васька, прежде чем свернуть в свой двор.
- Сказано, - коротко отвечает Серёжа и недовольно косится на Настьку, с равнодушным видом поджидающую его невдалеке.
- Витька Зорин в прошлый раз пять штук нашёл.
- Пять штук?! - недоверчиво круглит глаза Серёжа. - Да ну?
- Только рано утром надо, чтобы ещё до света из дома выйти.
- Меня дедушка разбудит.
- А я, как приду, так тебе сразу и свистну,- Васька всё медлит уходить и неожиданно кивает в сторону Настьки: - Чего она?
- А я знаю, - хмурится Серёжа, - может быть, задачку решить...
- Ага, задачку, - смеётся Васька, и рыжие заплатки на его носу расползаются к прищуренным глазам.
- Ты чего? - Серёжа бледнеет и напрягает голос.
- Покедова, - машет портфелем Васька и поспешно открывает калитку. - Лодку у деда не забудь попросить.
Серёжа тяжело переводит дыхание и медленно идёт к Настьке.
- Ты почему здесь стоишь? - шепчет он сквозь плотно стиснутые зубы. - Кто тебя просил здесь стоять?!
- Вот ещё. - Настька встряхивает головой, и короткая чёрная косичка летит с одного плеча на другое. - Где хочу, там и стою.
- Вот и стой тогда здесь хоть до утра.
Серёжа проходит мимо Настьки, независимо покачивая портфелем и всем своим видом показывая, что Настьки не существует для него.
- Твой Васька конопатый и противный! - кричит сзади Настька. - А ты с ним дружишь...
- Не твоё дело, - не оборачиваясь, отвечает Серёжа и прибавляет шаг, так как давно и хорошо знает, что от Настьки избавиться нелегко.
- Ты как приехал из Крыма, так и задаваться начал, - догоняет его Настькин голос - Подумаешь, путеше-ественник. Пржевальский нашёлся!
Серёжа не отвечает, и уже только два дома остаётся до конца села, когда Настька обгоняет его.
- Подожди, - запыхавшись, говорит она, - чего скажу тебе...
Серёжа останавливается и недоверчиво смотрит на переводящую дыхание Настьку Лукину, в её карие, гладко блестящие глаза.
- Ну?
- Подожди...
- Сколько ещё можно ждать?
- Возьмите меня с собой, - вдруг выпаливает Настька, и лицо у неё становится таким напряжённым и несчастным, столько в нём ожидания и покорности, что Серёжа невольно смущается и растерянно спрашивает:
- Куда тебя взять?
- Ну, этих, подранков искать...
- Что-о-о?!
- Я глазастая, - заторопилась сообщить Настька, - я знаешь как вижу! Уже никто не видит, а я ещё вижу. В прошлом году, когда у дяди Трофима на покосе в речке топор утонул, я первая его увидела. Он лежит на дне, между камешков, потихоньку качается. Дядя Трофим вон как обрадовался... Возьми-ите, Серёжа...
Серёже становится жалко Настьку и уже самому хочется, чтобы она поехала с ними на Ванькину протоку, но он боится, что его засмеют ребята, и в первую очередь - Васька Хрущёв.
- Я ведь не один поеду, - говорит Серёжа, - а они не согласятся.
- Это кто, Васька не согласится? - узко щурится Настька. - Он специально на второй год остался, чтобы с тобой за одной партой сидеть... Пусть только попробует не согласиться... А ты... согласен? - Настька вновь смирила голос и потупилась круглым лицом.
- Мне что, - вроде бы равнодушно пожимает плечами Серёжа, - мне места в лодке не жалко. Да только...
- Я раньше всех приду, вот увидишь, - подпрыгивает на месте Настька, и в следующее мгновение оторопевший Серёжа видит лишь её чёрную, прыгающую по узкой спине косу.
3
- Ты что же, касатик, припозднился нынче? - спрашивает Серёжу бабушка, выставляя на стол вкусную дымящуюся в миске лапшу с гусиным крылышком.- Я уже второй раз лапшу-то грею.
- С ребятами был,- отвечает Серёжа и берётся за ложку.
- С кем это? - Бабушка садится напротив Серёжи и подпирает щёку рукой, и полуденное солнце, косо врываясь в низкое окно, высвечивает жёсткую морщинистую щёку и перевитую синими венами кисть руки.
- Да с Васькой Хрущёвым, а потом ещё Настька приставала.
- Чего ей?
- С нами хочет ехать, подранков искать. Вот и подъезжала всяко, уговаривала...
- Уговорила? - улыбается бабушка.
- Да ну её. Не отвяжешься.
- Добрый ты, до-обрый, Серёжка, - вздыхает бабушка, - обратает тебя какая бабёнка и будет весь век понукать да веником прихорашивать...
- Так я и дался, - хмурится Серёжа.
- Дашься, куда денешься. - Бабушка задумалась и смотрит в окно, потом печально говорит: - Вон Парунька с почтой побежала, а к нам опять не заходит... Что-то не пишет твоя мамка, какую неделю писем не шлёт. А у меня сердце заходится, ой как заходится, Серёжа, так ему нехорошо, так муторно делается, что и не сказать... Вот как подумаю, как раздумьем возьму, что одна она там среди люда чужого. - Уголком косынки бабушка вытирает глаза. - Ох, господи-и, как жить-то будем?
Серёжа отодвигает пустую миску, собирает хлебные крошки и слизывает с раскрытой ладони.
- Может, добавку будешь?
- Не-е, наелся.
- А то поел бы. Вон как выбегался, глаза лишь и светятся. Молоко в кринке, наливай, или чаю попьёшь?
- Молока.
- Ну доставай сам, а мне тесто пора ставить, пирогов завтра напеку.
Серёжа наливает большую кружку молока, пьёт, переводит дыхание и опять пьёт.
- Теперь уже и Вера должна подойти,- хлопочет по кухне бабушка, - в аккурат шестой урок закончился.
- А папка приезжал? - спрашивает Серёжа, тяжело отталкиваясь от стола.
- Где же ему приехать, если он на Волчье озеро собрался? - недовольно спрашивает Серёжу бабушка. - Там, у Баяна Киле, ваш папочка и пообедает.
Серёжа видит, как хмурит бабушка тонкие брови, как плотно сжимается её маленький круглый рот, и спешит на улицу.
- А уроки кто будет учить?! -строго кричит ему вслед бабушка.
- Я сейчас, только Верного покормлю.
Верный уже ждёт Серёжу. Он сидит возле высокой конуры и внимательно смотрит на дверь, изредка вздрагивая и переступая передними лапами. Короткий пушистый хвост метёт мелкий мусор и поднимает лёгкое облачко пыли, которое столбиком светится в прорвавшемся сквозь соломенную крышу ограды солнечном луче. Когда дверь наконец распахивается, Верный нетерпеливо и счастливо взвизгивает и начинает пятиться от конуры, стараясь вырваться из ошейника.
- Верный, Ве-ерный! - Серёжа опускается на корточки перед собакой и на старую чугунную сковородку вываливает кости. - Вот тебе, поешь.
Но Верный лишь ткнулся холодным носом в белые косточки и вновь потянулся к Серёже, от удовольствия хмуря треугольные глаза.
- Что, погулять хочешь, Верный? - Серёжа оглядывается на дверь. - Побегать тебе охота, да? А кто куриц в прошлый раз гонял? Вот видишь. Сколько раз тебе говорить, что куриц гонять нельзя. Понятно тебе - нельзя!
Верному понятно, он прижимает рыжие уши и припадает на передние лапы. Весь его вид - смирение, покорность, самая искренняя готовность выполнять любые приказания, и Серёжа сдаётся.
- Ладно, Верный, только недолго.
В это время бабушка из дома кричит Серёже:
- Серёженька, внучек, поди отопри калитку Паруньке, а то она собаки боится.
И Серёжа идёт открывать калитку, в которую проворно входит почтальонша тётя Паша. Она входит и при виде Серёжи неожиданно всхлипывает и гладит его по русой голове тёплой ладонью, пахнущей брезентовой почтовой сумкой. Не укусит собака-то? - спрашивает тётя Наша.
- Не-е, - отвечает Серёжа. - Она на цепи сидит,
- А ты подержи, подержи её всё-таки, пока я в дом-то пройду. А то, не ровён час, цепочка оборвётся...
Серёжа идёт к Верному на странно слабых ногах, во рту у него пересохло и стало трудно глотать.
4
Тётя Паша уходит в дом и вскоре оттуда доносится сдавленный бабушкин крик. Серёжа теснее прижимается к Верному, опускаясь возле конуры на землю. Так они и сидят, Серёжа и Верный, на плотно утрамбованной жёсткой земле. О чём-то Серёжа догадывается, что-то он понимает, но не хочет понять до конца, с усилием заставляя себя не думать об этом, не догадываться.
Хлопает калитка. С красным портфелем, в чёрном платье с белым фартуком появляется Вера. Она сразу же замечает Серёжу, удивлённо вздёргивает брови над густыми чёрными ресницами и укоризненно говорит:
- Серёжа, ну что это такое? В школьной форме ты сидишь на земле, да ещё с собакой. Сейчас же встань!
- Там, - шепчет Серёжа и кивает на дом, - там тётя Паша пришла.
- Какая тётя Паша? - Голос у Веры обрывается.
- Почтальонша.
- Ну и что? - Вера кусает губы и присаживается напротив Серёжи.
- Не знаю. - Серёжа отводит глаза. - Бабушка кричала.
- Не ври! - вдруг тонко вскрикивает Вера. - Что ты опять выдумываешь?!
Она быстро убегает в дом, и когда открывает дверь, Серёжа хорошо слышит всхлипыванья бабушки и нечёткое бормотанье тёти Паши. Он всё ещё сидит возле Верного и просит, умоляет кого-то, чтобы из дома никто не выходил. Он не замечает, что давно уже плачет, что слёзы, падая на собаку, уже вытемнили шерсть возле ошейника. И только одно слово упрямо и неотвязно вертится в его голове: "Почему, почему, почему?" Кажется, он ничего не вкладывает в этот вопрос, ни к кому его и не обращает, но в нём всё, в этом вопросе, и он обращён ко всему, что есть, было и будет ещё на земле. В нём память о запахе материнского молока и первом шаге по упруго покачивающейся земле, по тёплым надёжным рукам и тальниковом прутике, верхом на котором он собирался объехать весь свет. В нём, этом вопросе, память земли и неба, добра и зла, надежд и сомнений, ласки и грубости, память первой борозды на огороде и первого льда, первого снега и первой упавшей звезды... "Ну почему, почему, почему?" - теперь уже бормотал Серёжа, прижимаясь мокрой щекой к печально притихшему, тонко поскуливающему Верному. И никто не отвечал ему. И никто никогда не ответит...
5
Когда всё было названо своими словами и бабушка, с некрасиво растрёпанными седыми волосами, опухшим от слёз лицом, белая от горя и тоски, затихла на узкой железной кровати, Серёжа подумал о смерти. Он так и решил, что ему тоже надо умереть, что теперь нельзя, невозможно жить, и пусть все узнают, как сильно он любил её. А иначе как же можно доказать свою любовь? Но как умереть - он не знал.
В доме появились какие-то люди. Серёжа их плохо различал. Они двигались, переходили из комнаты в комнату, разговаривали, склонялись над ним, но он не слышал, не видел и не воспринимал их. Всё окружающее его как бы перестало существовать, поблёкнув в сравнении с воображением, которое рисовало Серёже сладкие и заманчивые картины. Вот его уже нет (а где же он?), вот он уже где-то далеко и в то же время - рядом. Он видит, как оплакивают и жалеют его, как укладывают на кровать и закрывают белой простынёй, но никто не знает и не может знать, что Серёжа наблюдает за всем этим. Сильнее всех плачет Вера и тоже хочет умереть, но ей не дают этого сделать. А бабушка ругает отца, что он не уследил за Серёжей, не остановил его. И много, много людей оплакивают смерть Серёжи, и среди них, кажется, Настька Лукина...
Серёжа выходит из дома на огород, всё ещё думая о смерти, всхлипывая и жалея себя. Но в это время высоко над ним, над домом, Выселками, высоко над всей землёй возникает и тает серебристый клёкот, и Серёжа замирает, таит дыхание, с сильно бьющимся сердцем вслушиваясь в песню отлетающих ранних журавлей... И мягко кружились листья, припадая к холодной земле, чтобы уже завтра, подхваченными ветром, унестись невесть куда, в заморозки, в близкую зиму.
БЕЛЫЕ ПТИЦЫ ДЕТСТВА
1
- Стрелецкое восстание было жестоко разбито, - уныло мямлит Васька Хрущёв у доски.
- Подавлено, - терпеливо поправляет его Александра Андреевна.
- Стрелецкое восстание было жестоко подавлено, - очень охотно и несколько оживившись повторяет Васька и тут же прочно умолкает. В классе торжественно и величаво поселяется тишина.
- Дальше, - наконец говорит Александра Андреевна, даже не оглядываясь на мучающегося за её спиной Ваську. - Дальше что было?
- Руками стрельцов, - низко опустив голову, довольно громко и внятно бормочет со своего места Серёжа, - консервативное боярство пыталось свалить Петра...
- Руками стрельцов, - без тени смущения начинает повторять Васька, но Александра Андреевна перебивает его:
- Это я уже слышала от Тухачёва... А вот скажи ты мне, в каком году был поднят Стрелецкий бунт?
И опять тишина, которую нарушают лишь воробьи на оконном наличнике.
- Я слушаю, - напоминает Александра Андреевна и наконец-то тяжело поворачивается к Ваське.
- В тысяча шестьсот девяносто восьмом - вновь подсказывает Серёжа.
- Хорошо, Хрущёв, садись на место. Ставлю тебе и Тухачёву четвёрку на двоих... Есть желающие рассказать о Стрелецком бунте? Нет желающих, - не огорчается Александра Андреевна, - тогда бы я попросила к доске Колю Корнилова.
- И чё тебе не сидится? - сердито шепчет Настька Лукина. - За язык тебя тянули, да?
Серёжа презрительно дёргает плечом. Всего лишь неделю назад его пересадили на первую парту, к Насте, а Васька остался в одиночестве на "Камчатке" - самой последней парте. Но всё равно их в классе зовут камчадалами, и они тайно гордятся этим прозвищем.
- Как выведут в четверти двойку - будешь знать, - не успокаивается Настя. - Ваське-то всё равно, он через два года помощником на трактор пойдёт, а ты что будешь делать?
- Я тоже помощником пойду, - решительно отвечает Серёжа, и в это время звенит долгожданный звонок.
- Никто тебя в помощники не возьмёт! - успевает выпалить Настька, прежде чем Серёжа оказывается за порогом класса.
2
- Ну, пошли? - деловито спрашивает Васька, просвечиваясь веснушками, которые у него не сходят летом и зимой.
- Пошли.
- Деньги-то взял?
- Ага.
- А мне мамка только два рубля дала, больше, говорит, твои голуби не стоят. Ладно, - беспечно машет рукой Васька, - может быть, уговорю за два рубля, а ещё рубль потом отдам, когда куры начнут нестись.
- Не-е, - сомневается Серёжа, - за два рубля не отдаст.
- Может не отдать, - вздыхает Васька.
Они идут в самый конец Озёрных Ключей, где живёт Оська Курдюмов. Морозная земля холодно и гулко отдаётся под их шагами, лениво, неохотно потрескивает лёд в лужах, с Амура тянет лёгонький, но промозглый ветер, и по всему видно, что скоро ляжет снег. Может быть, даже сегодня, потому что воздух и земля остыли достаточно для того, чтобы снег не таял.
- А ты клетку сделал? - спрашивает Васька.
- Да. Вчера ещё.
- И я сделал, с парилкой.
- Какой парилкой, Ва-ась? - настораживается Серёжа.
- А где они у тебя будут яйца выпаривать? В кармане? - важничает Васька. - Это тебе не про Стрелецкий бунт шпарить, тут знать надо...
- А как ты её сделал, Вася?
- Ладно, тебе так и быть расскажу. В ящике надо пропилить дырку, не сильно большую, только бы голубь пролез-ти смог. Потом к этой дырке приколоти старый посылочный ящик. Понял? Так, чтобы им в посылке темно было. Туда немного травы набросай, которая помягче.
- А зачем, чтобы темно? - удивляется Серёжа.
- Они так любят, да и мало ли что, сглазить, например, могут... Или кошка увидит. А на голубиные яйца смотреть нельзя. Даже тебе. Понял? Сразу же парить бросят.
- По-онял.
- Когда брать будем, - продолжает поучать Васька, - то Оська скажет крылья обдёргать, чтобы назад к нему не улетели. Ты не соглашайся. Они после этого плохо летают. А ему и хорошо, лишь бы его голуби над крышами вились.
- Понял... Ты каких будешь брать, сизарей?
- Больно надо, их от вороны не враз отличишь. Пусть на пионеров раскошеливается, деньги-то немалые просит.
- Тогда и я пионеров возьму, - соглашается с другом Серёжа, хотя ему больше нравятся сизари.
- А по клюву надо смотреть, чтобы не старые были. А то ведь подсунет таких, которые нестись не могут.
Теперь Серёжа окончательно убеждён, что Васька в голубях толк знает, и, соглашаясь с его авторитетом, он просит его:
- Ва-ась, ты мне выберешь пару, а?
- Выберу,- обещает Васька, и они поворачивают во двор Оськи Курдюмова.