И Егор попросил слова. Он сказал, что военное выражение "трофей" не вяжется с весенней темой. Оно здесь "пришей кобыле хвост". И что, несмотря на пришитый армейский термин, стихи сентиментальны (ах "милая детская зыбка"!). И что глупо тащить с улицы бабочку домой, в квартире она подохнет.
- Это же просто образ! - воскликнула Рассыпина. А Светка уткнулась носом чуть ли не в колени, и две девчонки, сидевшие рядом, начали ее успокаивать громким шепотом.
Егор сел, задавив в себе легкие намеки на раскаяние.
Наклонов стал смущенно говорить, что в данных стихах есть плюсы и минусы и что нельзя подходить однозначно. В суждениях должна быть диалектика, которая позволяет более объективно анализировать… и так далее. Что-то в его нынешних словах напоминало речи Классной Розы, и Егор отключился…
Мягко горели настенные светильники, но за окнами еще не стемнело. Минуло уже весеннее равноденствие, дни стали длиннее, и закаты подолгу светились над тополями. И сейчас был закат. А в нем над черными крышами и деревьями висел яркий месяц.
…Месяц звонкий и рогатый…
Что-то опять тревожно толкнуло Егора. Предчувствие какое-то. Или напоминание. О парусах? О детской фотографии сорок восьмого года? О схеме в блокноте?
Блокнот лежал на коленях. Егор погладил блестящую корку с "Крузенштерном". Она была почему-то холодная до озноба…
А может, озноб от предчувствия? Или… вот от этих нахальных слов, которые высказал рыжий Светкин адвокат Скворцов:
- …И вообще я считаю, что критиковать имеет моральное право только тот, кто пишет сам. А от Петрова мы еще ничего не слышали…
- В самом деле… - Олег Валентинович направил на Егора очки. В них отражались тройные светильники. - Нет, я, конечно, не тороплю и не настаиваю, но… помните, мы договаривались, что каждый со временем прочитает что-то свое…
Это правильно, договаривались. И все уже, кажется, читали и обсуждали свои творения, кроме Егора.
Наклонов сказал мягко:
- Может быть, и вы, Петров, чем-то порадуете нас?
Что он так смотрит? И что все так молчат? Ждут?
Что же, он "порадует". Видимо, время.
И поддавшись стремительному вдохновению, которое не раз помогало ему, Егор встал. Откинул крышку блокнота.
- Ладно!..
Когда Земля еще вся тайнами дышала
И было много неизведанной земли,
Два русских корабля вокруг земного шара
Сквозь бури и шторма на поиски пошли.Высоких островов вдали вставали скалы,
И тайною была морская глубина.
И Крузенштерн стоял отважно у штурвала,
И билась о корабль могучая волна.И долго буду я завидовать, наверно,
Тем морякам, которые ушли в далекий путь.
На карте начерчу дорогу Крузенштерна
И, может, поплыву по ней когда-нибудь…
Егор не знал, читает он с выражением или без. Но, видимо, читал неплохо. По крайней мере, стояла тишина. Зябко сводило на щеках кожу, один раз перехватило голос. Но Егор помолчал секунду и продолжал:
Теперь Земля почти что вся уже открыта.
Остались тайны только в синей глубине.
Они - как старый клад, на острове зарытый.
Но, может быть, одна откроется и мне…И вижу мачты я, летящие в зените,
И вижу паруса белей, чем белый снег,
И рында для меня над палубой звенит там,
И это мой корабль пришел ко мне во сне.Еще не решена последняя загадка,
Тревожный счет ведет хронометр судовой.
Кремневый пистолет… На старой карте складка
Легла меж островов отчетливой чертой…
Он прочитал строки, написанные Толиком, и свои как одно стихотворение. Оно и было одним, целым… И кончив, он поднял наконец глаза от блокнота.
Наклонов был бледен. Он стоял у окна (месяц висел над его плечом). Прошла совершенно безмолвная минута. Олег Валентинович быстро снял, почти сорвал очки, стал протирать их скомканным платком. Не поднимая лица, сказал:
- Да, сюрприз…
- А что, неплохо, - подал голос рыжий Скворцов, решивший быть объективным.
- Да… - Наклонов все тер очки. - А скажите, Петров… вы уверены, что это… ваши стихи?
- Вполне… - У Егора все натянулось внутри. И в ушах звонко застучал хронометр. Тот, кургановский. Толика. Гая…
- А я… можно откровенно?.. - Наконец он надел очки. - У меня есть сомнения… Простите, но… может быть, вы где-то слышали или читали такие стихи раньше?
- Где? - тихо, но резко спросил Егор.
- Я… только спрашиваю.
Теперь Олег Валентинович смотрел Егору в лицо. Без уверенности, но и без всякого добродушия. Отражения плафонов казались злыми огоньками. Егор кашлянул, чтобы не осипнуть от волнения. Сказал, аккуратно подбирая слова:
- Вы думаете, что я эти стихи у кого-то украл? Это, кажется, называется "плагиат"?
Очки дрогнули.
- Егор… я не хотел бы таких слов… Я не подозреваю вас в злом умысле… Но эти стихи я знаю много лет.
"Еще бы!" - подумал Егор.
- Да, - кивнул он. - Только не все. Я их дописал.
- Ну… может быть. - Олег Валентинович, кажется, стал спокойнее. - Но все-таки…
Егор перебил с еле заметной насмешкой:
- Вот у вас есть книжка с очерками про нефтяников. Вы ее вместе с другим человеком писали, с Борисовым. Никто же вам не говорит, что это не ваша книжка.
- Да!.. Но и я не говорю, что она только моя! К тому же мы с Борисовым работали вместе. А вы… с тем человеком… стихи эти писать вместе не могли. Я это знаю точно… Кстати, интересно: как эти стихи попали к вам? - В голосе Наклонова скользнула просительная нотка.
Егор не сдержался:
- Я понимаю, что вам это очень интересно.
- Петров! Как ты разговариваешь! - вмешалась Бутакова.
- Помолчи, Весенний трофей… - Егора хлестнуло неожиданной злостью. Они здесь все заодно!
- А ты… тебе здесь не "таверна"!
Он резко обернулся, чтобы сказать…
- Товарищи! Товарищи… - Наклонов раскинул руки, словно загораживал всех от опасности. - Друзья мои! Что с вами?.. Давайте творческие споры не превращать… в склоку. Любой конфликт можно уладить, если понять друг друга… Егор!
- Что? - он посмотрел в очки.
- Я ведь не хотел вас обидеть. Но мне действительно важно знать, где вы взяли эти стихи. У меня с ними… кое-что связано в жизни. Давайте по-мужски: карты на стол. И тогда решим, имеете ли вы право быть соавтором этого человека.
Егор не отвел взгляда, сказал отчетливо:
- Имею. Я дописал стихи своего отца.
Опять стало тихо. Будто крышку захлопнули над ящиком, обитым ватой. Наклонов снова снял очки и начал терзать их платком. Сказал с усилием:
- Извините, это неправда… Я никогда не имел чести лично знать Виктора Романовича Петрова. А стихи эти написал в мальчишеские годы друг моего детства. Он читал их на самодеятельном концерте…
Черт! Черт и черт! Как Егор не сообразил? Не вспомнил про концерт! Помнил только, что стихи - это эпиграф! А ведь Наклонов мог действительно знать их с детства, независимо от рукописи Курганова… Теперь ничего не докажешь!
А что, собственно, Егор хотел доказать? Суетливость и бледность Наклонова - разве улика? Дурак ты, Егор…
Сейчас приходилось воевать уже просто за самолюбие.
- Вы не имели чести знать Виктора Романовича, - с опасным звоном в голосе сказал Егор. - Вы знали моего настоящего отца. Толика Нечаева. Того самого "друга", которому в лагере готовили волчью яму!
Егор вышел из гостиной и крепко закрыл за собой дверь.
Ну, и чего он добился, псих несчастный? "Герой"! Щит в сторону, два меча в руки - и на врага! И сразу - пузом на копье… Нервы сдали? Или захотелось ошарашить Наклонова? Или… перед Светочкой покрасоваться? У, бестолочь…
Егор ненавидел себя так, что готов был взять свою башку за космы и физиономией протащить по всей решетке городского парка, мимо которого шел.
Б-б-балда… Выложил все карты. Теперь, если Наклонов и правда добыл где-то рукопись Курганова и скатывает с нее свои "Паруса "Надежды", ничего уже не сделаешь. Олег Валентиныч - они не дураки-с. Затаятся. Осторожненькими станут. А у Егора какие доказательства против него?
Надо было подъехать хитро, узнать, где Наклонов взял своего Егора Алабышева. Не могут же два писателя придумать одного и того же героя, чтобы имя и фамилия и события одинаковые… Правда и тогда сразу ничего не докажешь: от Курганова-то никаких бумаг, от Толика - тоже… Но можно было увериться хотя бы для себя. И копать дальше…
Егор замедлил шаги. Куда спешить-то? В дом с вечно рассерженной матерью и похоронно-тихим отцом?.. В газонах под фонарями лежали остатки грязного снега. К вечеру подморозило, Егор поскользнулся на льдистом асфальте. По-дурацки замахал руками. Сердито оглянулся: не видел ли кто его нелепого танца? Прохожих не было. Только месяц висел над улицей. Молодой. С левой стороны. Это, говорят, к неудачам…
Но месяц - "звонкий и рогатый" - смотрел с высоты дружелюбно. Словно что-то понимал и мог посоветовать… Что?
Вот если бы в саом деле с кем-то посоветоваться! С Михаилом… Он, конечно, сперва отругал бы Егора (и правильно), а потом они вдвоем что-нибудь и придумали бы…
Но Михаил как в воду канул. Не появляется и не пишет. Небось, в своих проблемах увяз. Поехать к нему? А что! Каникулы же!.. Трешку на билет можно у кого-нибудь занять. У Ревского, например. Но… ехать в Среднекамск без предупреждения, наверно, не стоит. Кто знает, какие там дела у Михаила? Может, Никитка прикатил из Севастополя на каникулы. И вдруг не один, а с Асей? Да еще Заглотыш там (его, Егора, стараниями!). И теперь - здрасте! - двоюродный братец является.
Есть, конечно, вариант: приехать, поговорить и сразу укатить обратно… Однако сначала все-таки лучше позвонить.
С автомата без денег не позвонишь, но можно от того же Ревского… А еще лучше - от Ямщиковых! Все равно он обещал зайти, принести "Книгу джунглей" Киплинга, чтобы Анна Григорьевна отвезла Веньке в лесную школу…
"Книгу джунглей" Егор взял с полки украдкой. А то сразу будет шум: "Это редкое издание, дореволюционное, знаменитого Сытина, кому ты ее хочешь дать?!" Он сунул книгу в пластиковый пакет, присел на тахту, глянул на часы. Половина девятого. Не поздно ли идти к Ямщиковым? И усталость навалилась, голова гудит… может, опять грипп? Недолеченный. Бывает, говорят, такое. Или это "от нервов"? "Послестрессовое состояние"… Ох, нахватались мы терминов в наш просвещенный век. Дать бы тебе, шизику, по шее, было бы "состояние".
Зазвякало в прихожей. Егор не шевельнулся. Все равно это не к нему. Некому приходить к Егору Петрову… Но мать сказала в дверь:
- Горик! К тебе мальчик…
Кого угодно ожидал увидеть Егор, но такого гостя… Это был Денис Наклонов. Без шапки, в расстегнутой курточке, он неловко стоял у порога. Глянул из-под волос.
- Здравствуй… Отец спрашивает, не можешь ли ты приехать к нам. Поговорить хочет о чем-то…
Егор задавил в себе растерянность и смущение. Ответ прозвучал грубовато:
- Когда ехать-то? Сейчас?
- Если можешь… У нас внизу машина.
У подъезда стоял старенький "Москвич". Наклонов сидел за рулем, дверца была приоткрыта. Олег Валентинович сказал:
- Егор, садись рядом. А Денис сзади устроится.
Будто ничего не случилось…
Егор молча сел. Поморщился: пахло бензином. Не то что в отцовских "Жигулях". Впрочем, наплевать…
- Поедем? - спросил Наклонов.
- Как хотите…
Наклонов осторожно вывел машину из-под арки на улицу. И вдруг негромко проговорил:
- Ты меня извини, Егор, я вел себя глупо. Это от растерянности… Такая неожиданность. Я погорячился.
- Ну, уж если кто горячился, так это я, - возразил Егор. С прохладцей, но искренне. И в то же время думал: "Что ему надо? Зачем приехал? Так срочно!" Однако мысли эти с их тревогой и нервностью были сами по себе. Вне настроения Егора. А он чувствовал себя удивительно спокойно, сонливо даже.
- Заедем ко мне домой, поговорим? Согласен?
- Уже едем, - сказал Егор.
Дверь им открыла красивая, похожая на актрису Любовь Орлову женщина в домашнем брючном костюме.
- Иннушка, это Егор, сын моего давнего… приятеля. С детских лет, с Новотуринска… Сделаешь нам чаек с чем-нибудь таким, своим? А мы пока побеседуем. Денис, дай Егору свои тапочки…
"Везде одно и то же", - усмехнулся про себя Егор.
Неловкости он не чувствовал. Но и большого любопытства - тоже. Это было странно. Ведь, можно сказать, очутился он в "логове противника". И наверно, при некоторой хитрости мог Егор что-то выведать. Откуда эта вялость? Он заставил себя внутренне встряхнуться. Но помогло не очень.
Кабинет Наклонова состоял из книжных стеллажей, громадного, будто для пинг-понга, письменного стола и нескольких кресел, похожих на присевшихбегемотов. Стол, как, видимо, и положено у писателей, был завален папками, листами с машинописным текстом. Бронзовая фигурная лампа с желтым абажуром возвышалась как маяк над этим бумажным морем. А плоская пишущая машинка была, будто островок…
- Егор, садись… Это ничего, что я на "ты"? Мы не официально, не в студии. Угу?
- Угу… - сказал Егор и отдался объятиям кресла-гиппопотама.
Молчаливый Денис устроился в другом кресле, в стороне. Сел и Наклонов. Против Егора.
- Я… для начала вот что хотел спросить… Это правда насчет отца? Ты уж извини, но это так неожиданно…
- Это правда. Я родился уже после его гибели. А мать почти сразу вышла за Петрова. Я узнал об этом недавно.
- Да… история…
- Ничего, - сказал Егор. - Бывают истории позапутанней.
- Ты что имеешь в виду?
А он ничего не имел в виду, честное слово! И о рукописи в данный момент не думал. Просто так болтнул, чтобы не молчать.
Наклонов улыбнулся слегка натянуто:
- Я думал, ты про наши детские раздоры. С Толиком… Да, действительно, в последние дни перед его отъездом мы не ладили. Подрались даже на прощанье… И с ямой история имела, как говорится, место. Мальчишки же мы были… Но я не думаю, чтобы Толик навсегда сохранил про меня только злые воспоминания.
- Я тоже не думаю, - вежливо сказал Егор.
- А ты… - Кажется, он хотел спросить: "А ты почему же тогда упрекаешь меня"? Но сказал другое: - Ты сам-то откуда эту историю знаешь?
- От двоюродного брата. Он сын сестры Толика… Отца. Тот ему много про детство рассказывал. А он мне… А еще от Александра Яковлевича, от Ревского.
- А! Так ты и с ним знаком!
- Знаком… Но он больше про "Крузенштерн" любит говорить, про съемки, когда они с отцом последний раз встретились.
- Я понимаю… Да, к слову. О Крузенштерне. И о детстве… Наша дружба с Толиком была, конечно, сложная. Но я думаю, Егор, она все же была. По крайней мере, теперь все вспоминается по-доброму. Обиды уходят, хорошее остается. Детство - оно любое хорошо. Со всем, что в нем было. Это начинаешь понимать только со временем…
- Вы говорили о Крузенштерне, - осторожно напомнил Егор.
- А он - тоже часть детства. Толик нам о нем рассказывал. Или книга у него какая-то была, или сам он про него сочинял… Сидим мы у нас на веранде, а Толик - историю за историей. О разных случаях во время плавания, о Резанове, о Головачеве… Многое, конечно, забылось, но ощущение осталось. Понимаете, такое желание тайн и путешествий… И вот, ребята, - он говорил уже теперь Егору и Денису, - когда на старости лет потянуло памятью к детству, сделалось это воспоминание очень важным. А тут еще книги кое-какие попались старинные, статьи, документы в архивах. Ну и появилась мысль о повести… А начало положил, можно сказать, Толик Нечаев… Нет, ну надо же, встреча-то какая! Кто бы мог подумать. Егор, сын Толика…
Он говорил искренне. Он улыбался открыто. И слова, что начало повести положено Толиком, были… ну, честные такие и теплые. И Егор вдруг подумал - успокоенно и облегченно, - что вот и не надо никаких разведок, никаких распутываний.
Все справедливо. Давний житель Новотуринска Арсений Викторович Курганов написал повесть. Она потерялась, но не совсем. Толик Нечаев пересказал ее, кому смог. Один из слушателей запомнил эти детские рассказы и благодаря им сам пишет книгу. Пускай свою, но все равно в ней будет доля труда Курганова и Толика. Ничего не прошло бесследно. И схему в блокноте можно дочертить до конца и стереть вопросительные знаки. А рядом с именем Наклонова нарисовать книжку "Паруса "Надежды" и к ней прочертить от Курганова и Толика две прямые черты.
И все.
Все? А линия Наклонов - Алабышев?
И снова разведчик ожил в Егоре. А ему уже не хотелось этого. Гораздо лучше, если не будет в этой истории никакой драки. Пускай случится наоборот. Пускай он, Егор, приходит в этот дом по-дружески. Много ли у него друзей-то…
- …Я вот что думаю, - словно откликнулся на эту мысль Наклонов. - Летом, после ваших экзаменов, не махнуть ли нам в Новотуринск? Прямо на нашей колымаге! Втроем! Городок сохранился почти в неприкосновенности. Я поводил бы вас по старым местам, порассказывал…
Егор и Денис встретились взглядами и быстро опустили глаза. Олег Валентинович продолжал:
- Я понимаю, что в друзья никого не сватают, но, может, у вас с Денисом нашлось бы что-то общее… Чем плохо, когда от стариков дружба передается сыновьям по наследству…
И опять они быстро глянули друг на друга. Лицо Дениса было близко от лампы, и Егор вдруг увидел, что глаза у него совсем не темные. Серые, как у отца. Раньше они казались темными, потому что прятались обычно в тени.
Денис как-то по-детсадовски шмыгнул носом и пробурчал:
- Одно общее у нас уже точно есть: мы оба голодные.
- Иннушка! - обрадованно заголосил Наклонов. - Мы хотим есть и пить!
Мать Дениса заглянула в кабинет.
- Мужчины! У меня все готово. Но куда я здесь поставлю посуду? Может быть, пойдете в столовую?
- Нет, здесь! - весело заупрямился Олег Валентинович. - Здесь уютнее! Денис, освобождай полигон!
Денис начал привычно хватать стопки бумаги и сгружать на пол, к стеллажам. Один раз оглянулся на Егора - быстро и… так похоже на Игорька-горниста. И на Веньку. И тогда Егор, словно шагая в холод, спросил:
- Олег Валентинович, а тот кадет в вашей повести, Егор Алабышев - н вымышленный герой? Или был на самом деле?
Наклонов следил за Денисом, а сейчас быстро обернулся.
- А почему ты про это спрашиваешь?
- Ну… он Егор и я Егор. Интересно.
- Ах вот что!.. Не знаю. В списках выпускников Морского корпуса я его не нашел. Есть такие списки в книге профессора Веселаго… Но Толик об этом Егоре рассказывал. И о том, как он был кадетом, и о том, как стал офицером и погиб на Севастопольских бастионах. Я не стал менять имя. Если жил такой человек - хорошо. Если нет, я думаю, Толик бы не обиделся, что я позаимствовал это имя из его рассказов…