- Боишься, - с удовольствием сказала Классная Роза. - Разумеется! Придется смотреть всем в глаза. Своим товарищам…
"Если бы товарищам…"
- Йи вот ему! - Роза Анатольевна выкинула руку в сторону Дениса. - После всего, что ты сделал с его отцом! Как ты будешь смотреть ему в глаза? Ну, посмотри, посмотри!
- И посмотрю! - рявкнул Егор. И встал. И глянул на Дениса прямо и яростно. - Я что, украл у него что-то? Я сказал, что было!
Взгляды сошлись. И стало тихо. Секунды три Денис не отводил сумрачные глаза, потом перевел их на Классную Розу. И тоже встал.
- Ничего Петров у меня и у отца не украл, - сказал он медленно и негромко. - Наоборот, он отца в краже обвиняет… И наверно, Петров в самом деле считает, что он прав. Тут не кричать надо, а разобраться…
Теперь не только студийцы, но и одноклассники Егора слушали с интересом. ("Значит, это сын писателя!")
- Петров говорит про какую-то старую рукопись… - покусывая губы, продолжал Денис. Он смотрел теперь мимо Классной Розы, на светлую штору. Быстро шевелил пальцами опущенных рук. - Ну, наверно, рукопись когда-то была на свете… И совпадения могли быть. Если два человека пишут на одну тему, они берут материал из одних источников. У отца полным-полно старых книг про Крузенштерна и про Севастополь… И у того человека, который ту рукопись писал, они, наверно, тоже были. Конечно, могут быть совпадения…
- Из слова в слово… - сказал Егор. Он не садился.
- Помолчи, дурак! - взвизгнула Бутакова.
- Сама не визжи! - громко сказал Громов.
Денис посмотрел по очереди на всех троих и опять стал смотреть на штору. И объяснил тем же ровным тоном:
- Бывает, что из слова в слово. Если один источник… Про Севастопольскую оборону есть роман у писателя Сергеева-Ценского, а раньше, до революции еще, вышел роман про то же самое писателя Лавинцева. Там есть страницы, которые тоже совпадают, мне отец вчера показывал. Ну так что же? Сергеев-Ценский украл рукопись, что ли? Они просто одни материалы изучали…
"Вчера показывал", - отметил про себя Егор. С радостью. Значит, сердечный приступ, у Наклонова был не такой уж сильный. Стараясь говорить ровно, в тон Денису, Егор заметил:
- Можно изучать материал, который есть на свете. А где Олег Валентинович взял Алабышева?
- Он же объяснил: слышал от Нечаева…
- Не мог он слышать! Я выяснил точно!
Денис опять повернул к нему лицо. Сказал без всякой злости, будто уговаривал:
- Но как можно выяснить точно то, что было тридцать пять лет назад?
- А как могут точь-в-точь написать два одинаковых эпилога двое разных людей? Про человека, которого на свете не было…
Денис глянул спокойно и непримиримо.
- А ты уверен, что все точь-в-точь?
- На, сравни! - Егор выхватил из сумки листы. - Передайте Денису Наклонову.
Услужливо протянулись ладони, бумаги пошли по рукам.
Роза Анатольевна со стуком уперлась в стол деревянными кулачками.
- Мы здесь не затем, чтобы проводить расследование! Никому и в голову не приходит в чем-то подозревать Олега Валентиновича! Замечательного писателя и человека, который отдает столько сил… Кстати, Денис, как он себя сегодня чувствует?
- Спасибо, лучше, - нехотя сказал Денис. - У него такое и раньше бывало, это ничего…
- Передай Олегу Валентиновичу, что мы все… все ему сочувствуем и очень сожалеем… Йи все мы надеемся…
Денис уже сидел, глядя в листы. Он поднял голову.
- Я ему ничего передать не смогу. Он ведь не знает, что я сюда пошел. Я сам…
Роза Анатольевна помолчала и печально кивнула. И обвела собравшихся медленным взглядом.
- Вот видите. Человек лежит… Сын, ваш ровесник, пришел защищать его. А вы… что же вы-то молчите? Почему не спросите Петрова?
Студийная половина ровно загудела. Как угрожающе перегретый трансформатор. Но первым высказался невозмутимый Максим Шитиков:
- А о чем следует спрашивать? О деталях этой детективной истории?
- Нет! - Роза Анатольевна выпрямилась. - Мы здесь не для того. Мы просто должны спросить Петрова: по какому праву он бросил в лицо заслуженному человеку, нашему общему другу, оскорбление и беспочвенное обвинение?
- Беспочвенное? - сказал Егор.
- Ответь: по какому праву?
Она всегда любила повторять эти слова. С четвертого класса. "По какому праву ты считаешь возможным не учить уроки?.. По какому праву ты как бешеный носишься на перемене?" Это воспринималось просто как поговорка. Но сейчас Егор понял: в словах о праве есть конкретный смысл. И не ответить - значит отступить. И он сказал, что чувствовал:
- По праву наследства.
- Что-о?
- Да! Мой отец был другом Курганова, автора этой повести! Он ему помогал. Он даже спас однажды эту повесть! А потом Курганов умер…
- Тогда почему не отец, а ты суешься в это дело?
- А как может отец? Если он тоже умер?
- Что-о? - опять сказала она.
Одноклассники смотрели на Егора изумленно. Ведь никто, кроме Громова, толком ничего не знал. Если раньше и слышали что-то, не принимали всерьез.
- Я говорю про родного отца, про инженера Нечаева. Он погиб в шестьдесят седьмом году. Он был конструктор подводных аппаратов.
- Чушь какая, - убежденно произнесла Роза Анатольевна. - Постыдился бы…
- Чего?
- Ясно чего… Когда нельзя стало прятаться за одного отца, придумал себе другого…
Да, была секунда, когда ему хотелось заорать на нее по-сумасшедшему. Швырнуть в нее чем-нибудь, зареветь в голос. Хлопнуть дверью… Но это как горячая волна - прихлынуло и отошло. И стало зябко и спокойно. Показалось даже, что рядом тикает старый хронометр: держись, мол. И Егор нашел для ответа подходящие слова:
- Отцов, Роза Анатольевна, не придумывают. Они какие есть, такие и есть. Это вы придумали, будто я за отца прячусь. А я хоть раз прятался? Вы сами его боялись… а теперь злорадствуете.
- Ты соображаешь, что мелешь?
- Когда это я за него прятался и когда он за меня заступался? И зачем тогда вы сами приходили заступаться за меня перед ним? В четвертом классе?
- Вижу, что зря приходила! Мало он тебя, негодяя, порол!
Егор совершенно отчетливо ощутил в ладони шероховатость деревянной ручки и тяжесть длинной стамески. Но он словно разжал пальцы. И стамеска будто выскользнула из руки и воткнулась в половицу рядом с ногой. Все было абсолютно бесполезно. Что тут спорить? Егор засмеялся и устало сказал:
- Вам ведь всем здесь наплевать, чья правда. Вам главное, что он - писатель, а я - никто. Значит, я виноват…
- Ты виноват не поэтому, - начала Роза Анатольевна, но приоткрылась дверь. Классная Роза посмотрела на нее с раздражением. Потом пошла - видно, кто-то поманил ее.
Сорок с лишним человек проводили Розу Анатольевну глазами и молча ждали возвращения. И в тишине стали слышны за приоткрытой дверью негромкие слова:
- Чей отец?.. Не может быть… Скоропостижно? Ужас какой… Нет, лучше вы сами, я только что… нет…
Егор быстро взглянул на Дениса. Тот сидел с окаменелым лицом. Вошла директорша Клавдия Геннадьевна. Классная Роза пряталась за ней, как виноватая школьница. Тишина стремительно заполнилась тугим звоном. Денис комкал на коленях листы с эпилогом. Но Клавдия Геннадьевна не посмотрела на Дениса. Она сказала, глядя мимо Егора:
- Петров… ты иди сейчас домой, Егор. У вас дома несчастье…
Апрель
Хоронить отца на "престижном" Березовском кладбище не разрешили. Оно считалось закрытым. Исключения делались только для высоких чинов, по особым письмам. Вот если бы инженер Петров успел умереть начальником экспериментального цеха, тогда конечно. А теперь чего же…
В похоронном бюро матери предложили "компромиссный" вариант. Крашеная девица-агентша бодро сказала:
- Если у вас на Березовском найдется родственная могилка, усопшего можно кремировать, а урну захоронить в этой могилке.
"Родственная могилка" была. Дяди Сережи, маминого брата. Мать вздохнула и согласилась. Потому что "открытое" кладбище располагалось бог знает где, в болотистом лесу.
Егор стоял рядом с матерью и смотрел, как девица бойко давит кнопки калькулятора - подсчитывает погребальные расходы, - и думал, что в этой конторе не чувствуется ничего похоронного. Наоборот, солнечно, цветочки на подоконниках, разговорчивые тетушки за столами. На стене плакат с Аллой Пугачевой и кинолентами, такой же, что висел в "таверне"…
Крематорий тоже не вызвал скорбных ощущений. В зале с неяркими светильниками в виде факелов и тяжелыми бронзовыми решетками на дверях пахло чистым холодным камнем, как в вестибюле большого музея. Голоса звучали сдержанно и деловито. Молодая красивая женщина-распорядитель в черном костюме похожа была на экскурсовода.
Егор не испытывал никакого горя. Грустное сожаление, даже сочувствие к отцу, пожалуй, было. Потому что умер Виктор Романович в несчастье, с сознанием потерь и поражения… Впрочем, умер спокойно, без приступов и врачей. Не проснулся утром, вот и все.
Жаль, конечно, было Егору плачущую мать. Но Алина Михаевна плакала не сильно, держалась твердо, и это нравилось Егору.
Людей на похороны собралось немного. Произнесла несколько суховато-печальных слов женщина-распорядитель. Выступил Пестухов. Сказал, что Виктор Романович был вечным тружеником и что бы там ни говорили, а цех построил он. Жизнь сложна и часто ставит людей в такие обстоятельства, в которых не всегда и не каждый может найти правильный выход. Жертвой таких обстоятельств стал и Виктор Романович. Но эта же самая жизнь в конце концов расставляет все по местам. Со временем воздастся и памяти товарища Петрова. А лучший памятник - это все тот же цех.
Больше никто не говорил, молча прошли по кругу у постамента с гробом. У Егора так ни разу и не намокли глаза. И даже когда женщина-распорядитель нажала похожий на автомобильный переключатель скоростей рычаг и гроб с заострившимся профилем отца плавно ушел в гранитный колодец, Егор смотрел спокойно…
Поминок не было. Пестухов отвез Алину Михаевну и Егора домой. Мать принялась разбирать отцовские бумаги, Егор томился. Хотелось уйти куда-нибудь, но оставлять мать одну было неловко. Тогда он сел за билеты для экзаменов по русскому. До них, до экзаменов, не так уж далеко, а Классная Роза постарается свести с Петровым все счеты. Грудью вста нет на его пути в девятый класс. Ну, поглядим…
На следующее утро Егор с облегчением пошел в школу. В классе посматривали на него с молчаливым сочувствием. Даже Роза. О разборе истории с рукописью никто не напоминал. И Егор подумал, что первый раз отец действительно защитил его по-настоящему. Своей смертью. Это была нехорошая мысль, он понимал, но мыслям-то не прикажешь.
Юрка Громов на первой перемене подошел и просто сказал:
- Егор, может, помочь в чем-то надо? Когда такое случается, всякие дела бывают…
- Да нет, все уже… - вздохнул Егор. - Спасибо… - И вдруг спросил: - У тебя есть велосипед?
- Конечно!
- Дашь прокатиться? Голова такая… хочется, чтобы проветрило на скорости. Чтобы от всего уехать…
- Бери на сколько хочешь… А у тебя разве нет? - удивился Юрка.
- Мать боится… У нее брат разбился на мотоцикле, она колеса видеть не может…
Бутакова издалека поглядывала на Егора, словно хотела подойти и что-то сказать, но не решалась. Он не отвечал на ее взгляды. Ее предательство на недавнем собрании высветило Светочкину натуру полностью… Впрочем, какое предательство? Она что, в друзья записывалась к нему? Подумаешь, газеты вместе развешивали… Да и ничего плохого она не говорила на собрании. Один раз только на Юрку вякнула, а так все молчала. Хотя молчание иногда - тоже предательство… Ну, а чего Егор хотел от нее? Прирожденная активистская деятельница, вечная адъютантша Классной Розы. Сейчас, небось, трясется, не повредило бы ей, что связалась с Венькиными газетами…
Одно у Светки хорошее - фамилия. Был такой герой в Первой Севастопольской обороне. Даже два. Егор читал о них недавно в журнале "Вокруг света". Он теперь все внимательно читал, что попадалось о Севастополе. И о Крузенштерне…
Когда Егор подходил к дому, его догнал Михаил.
Ох как Егор обрадовался! Пожалуй, впервые при встрече с Михаилом заулыбался так счастливо и открыто.
- Что же ты… не позвонил даже? - тихо сказал Михаил. - Я от Ревского узнал… о смерти Виктора Романовича.
Егор насупился:
- А Ревский откуда знает? В газете даже объявления не было.
- Знает откуда-то… Егор, это как? Из-за сердца?
Егор кивнул.
- Мать очень убивается?
- Да знаешь, держится…
- Вот такая она, жизнь… - сказал Михаил.
Они шли вдоль дома, по сухому асфальту, и от нагретой бетонной стены ощутимо веяло теплом. Апрель…
- Пошли к нам, - позвал Егор.
- Неудобно.
- Ну, ты что? Так и будешь всю жизнь от матери прятаться? Смешно же…
- Не буду. Но сейчас не время… Давай погуляем.
И пошли они по солнцу. Серые крошки снега еще лежали в тени заборов, а ветерок, шумевший в голых тополях, был совсем теплый. Михаил был без шапки. Егор тоже сунул свою вязаную шапку в карман. Спросил:
- Ты специально ко мне приехал?
- Да… То есть я бы и так приехал, но тут еще совпало: Витькадомой привез. Мать потребовала.
- Ну вот… Опять все пойдет у них кувырком…
- Кто знает… Она вдруг начала такие письма слать: "Соскучилась по Витеньке, пусть едет скорее, все будет по-другому…"
- А он?
- В том-то и дело, что он тоже: "К маме хочу"… Может, наладится у них…
- Ох, не верится.
- Ну, поглядим. Захочет обратно - заберу. А спорить, когда мальчишка к матери просится… Особенно после случая с Димкой… Ревский рассказывал?
- Еще бы!.. Как этот тип, которому ты вмазал, поживает?
- Жаловался. Сперва даже судом грозил…
- Какой суд? Ты же его без свидетелей!
- Если бы… Это я Ревскому сказал, чтобы его не расстраивать. А вмазал я тому гаду при ребятах. И очень звонко… Но в суд он не пойдет, я ему пригрозил ответным иском: о нарушении тайны переписки, которое привело к тяжким последствиям…
- А куда же он жалобы писал?
- В приемник, моему прежнему начальству. Но Старик ехидно ответил, что старший сержант Гаймуратов по состоянию здоровья из органов уволен и потому никаких санкций руководство приемника-распределителя применить к нему не может… Тогда он разнюхал, что я устраиваюсь в "Комсомолец", написал в редакцию…
- И что?
- Ничего… Работаю поэтому в многотиражке Среднекамского пароходства. Товарищ Витя Короткий в "Комсомольце" развел руками: "Я всей душой, но понимаешь…" Впрочем, это и к лучшему…
- Почему? - не поверил Егор.
- Правда, к лучшему. Пришлось бы в университете переходить на журфак, а я не хочу.
- По-прежнему в педагоги тянет?
- Ты знаешь, по-прежнему. Или пусть с ребятами работают такие, как тот… битый?
"А он все равно работает", - подумал Егор, но не сказал, чтобы не огорчать Гая. Сказал другое:
- Многотиражка - это ведь все равно газета. Журналистика. Там не потребуют перехода на журфак?
- Там проще. К тому же при пароходстве организуется детская флотилия, что-то вроде клуба юных моряков. Меня берут на полставки инструктором. Вполне педагогическая должность.
- А что ты смыслишь в этих… во флотских делах?
- Ну, все-таки… Читал когда-то, интересовался… - Он усмехнулся. - И в детстве как-никак две недели на "Крузенштерне" провел. Чем не морская практика?
- Да, кстати, о Крузенштерне… - вздохнул Егор. И сказал наконец о главном: - Я тут такого нагородил. Если по шее надаешь, правильно сделаешь…
И, шагая с опущенной головой, пиная на асфальте окурки и щепки, он рассказал все, что было с ним и с Наклоновым…
Михаил слушал и несколько раз даже присвистнул. Сказал наконец:
- Знаешь, у меня такая мысль тоже мелькнула один раз. Насчет Наклонова. Зимой, когда ты о его повести упоминал… Но сразу улетучилась как чисто фантастическая… Смотри-ка, жизнь бывает похлеще фантастики. Финал, как в романе Дюма…
- Паршивый финал-то, - сказал Егор. - Дурак я.
- Ну, что уж ты так себя казнишь…
- Конечно, дурак. Надо было подождать, когда напечатают, а потом шум поднимать.
Михаил поморщился:
- Знать и специально готовить ловушку? Это вроде той волчьей ямы…
- А теперь повесть вообще пропала. И у нас нет, и он печатать не станет…
- Думаешь, не станет? А вдруг переделает эпилог - и в издательство…
Егор улыбнулся горько, но с победной ноткой:
- Он же не знает, что у меня только эпилог. Он думает, что вся повесть Курганова.
- Дитя ты мое наивное, - грустно сказал Михаил. - Ничего такого он не думает.
- Почему?
- Ну, он же неглупый мужик. Если бы у тебя была вся повесть, шум бы ты поднял гораздо раньше… Он, конечно, догадался, что у тебя только звукозапись с "Крузенштерна" и списанный с нее текст…
- На той же машинке!
- Ну и что? Печать-то свежая… Впрочем, ты прав, на публикацию он не решится, побоится скандала…
- Вот я и говорю: дурак я… Надо сперва думать, а потом уж…
- Милый ты мой… - Гай оперся о плечо Егора (может, опять спина болит?). - На то мы и люди, а не роботы. Сперва шашки наголо и в бой, а потом уже соображать начинаем… Я вот тоже… Мне бы про того "воспитателя" статью в газету, чтобы его к ребятам больше не подпускали. Спокойную такую, деловую. А я - по морде… Хотя, честно говоря, не очень и жалею.
- Но он-то до сих пор там работает, - не выдержал сейчас Егор.
- Нет, в интернате уже не работает. Ребята выжили… А дальше… Ну, поглядим. Я его из виду не выпущу. Беда только, что не один он такой… А у тебя-то в школе как дела? Помимо последнего скандала…
- Ничего. Билеты долблю. Мне теперь, кроме как в девятый, некуда. В первое попавшееся училище я не пойду, а подходящего нету… А уезжать нельзя, мать одна останется… Правда, в мае бабушка из Молдавии хотела приехать, но это ненадолго.
- Если приедет, появись в Среднекамске. Хоть на пару дней.
Егор кивнул:
- Гай, мне этого пуще всего на свете хочется. Все время зимние каникулы вспоминаю… Иногда знаешь что? Когда тихо в комнате, кажется, будто хронометр стучит. Тот самый…
Михаил оперся на плечо Егора посильнее.
- Вот и ладно. Приедешь - заберешь хронометр с собой.
- Как… с собой? Почему?
- По простой причине, Егорушка. Он твой. По наследству…
- С какой стати-то? - пробормотал Егор. Но от радости затеплели щеки.
- С такой вот стати. Хронометр твоего отца… К тому же именно ты распутал историю рукописи Курганова.
- Ох уж "распутал"!
- Ну, все-таки… Кстати, я, может быть, скоро приеду снова, еще до праздников. Сам тогда и привезу…
На девятый день выдали в крематории урну. Никого из посторонних при этом не было. Егор и Алина Михаевна поехали на Березовское кладбище на такси. Урну везли в хозяйственной сумке, Егор держал ее на коленях.
В деревянном домике на кладбище стали они спрашивать, кто из рабочих должен пойти с ними закопать могилу. Как положено по выписанному наряду. Нужного человека не оказалось, ушел на перерыв. Небритый парень сказал Егору:
- Возьми лопату да сам зарой, чем ждать. Там и делов-то…