Миша опустился не корточки, тихонько раздвинул ветки:
- Во-оо-он… Видишь?
- Ага, - кивнул Паша. - Гнездо!
- Мой секрет…
- Тоже мне "секрет", - усмехнулся Паша. - Да я таких "секретов" десяток знаю…
И тут из куста вспорхнула стройная птица с апельсиновой грудкой. Ястребком стала виться вокруг ребят.
- А вот и не знаешь! - возразил Миша, - Здесь не простая птица живет.
- Скажешь тоже! - недоверчиво хмыкнул Паша. - Птица как птица.
- Ну-ка угадай, какая птица первой встречает зарю?
- Ишь чего захотел!
- Вот и не знаешь! Зорянка!
Миша потянул друга за рукав. Они отошли в сторону и замерли.
Спустя некоторое время птица успокоилась, и в саду снова зазвенели колокольчики.
- Здорово! - шепнул Миша.
Паша пожал плечами:
- Давай птенцов возьмем. Поглядим!
- Ты что? - возразил Миша. - Зорянка третий год к нам прилетает, верит…
- Так уж и третий?
- Мне ее отец показал. Я теперь всех котов из сада гоняю. А ты гнездо зорить собрался…
- Вовсе и не зорить! Я только погляжу и назад положу.
- Все равно нельзя! - отрезал Миша. - Птицу напугаешь!
Паша опустил глаза, насупил брови и, может, впервые в жизни прислушался к звону чудесных колокольчиков.
ПАМЯТЬ ВОЙНЫ
Догорают последние дни бабьего лета - снова солнце и васильковое небо.
В лесу свежо. На смену зеленому буйству листвы неслышно подкрался тихий, пронзительный свет. Воздух напоен запахами прелой коры, грибов, никнущих, увядающих трав. Осины, березы, клены окрашены холодными утренниками в золотые, бурые, фиолетовые, розовые цвета.
За пригорком, в глухом овраге стонет и плачет гончая, преследуя зайца. Чуть слышно журчит по камешкам торопливый ручей. В редком подлеске тенькают синицы, призывно кричат славки и пеночки, сбившиеся в малые стаи. И сюда, в это ярмарочное царство красок и запахов, собираются из города отец и сын. Загодя они начинают готовиться в путь. Отец достает из кладовой рюкзак. Кладет туда свитер, резиновые сапоги, одеяло. Да и сын не отстает: берет коробку для шишек, мяч, примеряет видавшую виды дедову охотничью куртку. И время от времени между ними идет такой разговор:
- Помнишь, в прошлом году, не успел я оглянуться, как вы с Мишкой Вдовиным решето малины уплели.
- Попробовали, - оправдывается сын.
- Ничего себе попробовали! - смеется отец.
- А помнишь, - басит сын, - как у Свирькиного колодца ты чуть не увяз в болоте. Все хотел подкрасться и заснять лося.
- Да и ты тоже хорош, - покачивает головой отец, - испугался сохатого и бежать.
- Рога-то у него вон какие…
- Так уж и забодает. Только ему и дела до тебя…
Незаметно пролетают дни, и наступает долгожданная суббота.
Мать печет им на дорогу пироги с капустой и мясом, завертывает котлеты, сало, копченую колбасу. Помахав ей на прощание рукой, они отправляются на вокзал. Садятся в пригородную электричку и долго едут до предпоследней станции Самоварово.
Если вы заинтересуетесь, откуда пошло такое название, то старожилы расскажут целую историю. Прежде, лет семьдесят тому назад, здесь был тупик. Поезда летом ходили раз в сутки, а зимой и того реже. И, дожидаясь в пристанционном буфете поезда, пассажиры баловались от скуки чайком из ведерного медного самовара. Самовар этот был знаменит и удивительно весело свистел, шумел и пыхтел, точно паровоз. Да к тому же трактирщик знал особые способы заварки. В чай он клал разные специи и называл его то липовый, то медовый, то малиновый… И потому какой-то разудалый русский мужик окрестил эту тихую станцию - Самоварово. Название оказалось метким, прижилось и с годами не стерлось, не потускнело.
Знаменитый самовар тоже пережил всех. Правда, чай в нем не кипятят, но по-прежнему он стоит на видном месте в пристанционном буфете. И редкий пассажир пройдет мимо и не заглянет, чтобы полюбоваться на местную реликвию.
Вот и сегодня отец с сыном, подъезжая к Самоварову, невольно улыбаются. У этой неприметней станции даже в самом названии есть что-то домашнее, располагающее к мечтам. И, наверное, оттого радостное, приподнятое настроение не покидает путешественников.
Сегодня было так же… Так же приветливо старушки предлагали пассажирам творог, печеные яйца, топленое молоко в больших глиняных крынках. А дежурный по станции, здоровенный, чем-то похожий на Тараса Бульбу детина, узнав путешественников, крутанул запорожский седой ус и полушутя-полусерьезно откозырял.
Не торопясь, передохнув с дороги, они спустились с платформы, прошли маленькую, в два десятка домишек, деревню Гадалкино и свернули налево, к мелководной и илистой реке Утице. Миновали шаткий - в два бревна - мосток и, войдя в густой подлесок, остановились. Их поразила бабочка. Она сидела на тонкой лозинке и походила издали на черный махровый георгин. Крылья бабочки были словно из бархата, и капелька росы, ненароком упавшая на них, светилась голубизной.
Несколько мгновений отец и сын стояли молча, затаив дыхание. Первым не выдержал сын. Он снял головы кепку, пригнулся к земле и неслышно стал подкрадываться. Но когда до бабочки оставался всего лишь шажок, мальчик споткнулся о корень и полетел в яму, заросшую лопухами и жгучей крапивой.
Отец бросился на выручку, поднял сына, хотел пошутить… но вдруг остановился. На дне ямы под ногой лежал… ржавый патрон. Невольно огляделся по сторонам. Да, это был окоп. Он давно обветшал, потерял форму, зарос травой, но бывалый солдат узнал его. В сорок втором, летом, он проходил здесь со своим взводом. А вон их привал - две березы и старый дуб у дороги. На белых стволах черные корявые обручи - отметины войны. Да и столетний дуб без макушки; шальным снарядом срезало. Отец нагнулся. В ложбинке, прикрытая палым листом, словно вросла в землю солдатская каска. Поднял ее, стряхнул землю. В каске было гнездо. Видно, крохотная птаха затеяла в ней по весне новую жизнь. Незаметно отец положил каску на прежнее место, опустил голову и задумался.
Ну как обо всем этом рассказать мальчику, которому недавно минуло всего шесть лет? Как поведать ему о тех суровых днях, днях горьких утрат и потерь? Как объяснить, почему не осталось в живых друзей детства?
Конечно, дома он расскажет сыну об этом. Но только не сейчас… нет, сегодня он не скажет ему ни слова. Слишком светел и безмятежен осенний день, и, подобно этому ясному дню, светло и безмятежно лицо мальчика.
ЧЕМОДАН ДРАГОЦЕННОСТЕЙ
Редкий человек в детстве чего-нибудь да не собирал, не коллекционировал. Один - старинные монеты… большие медные пятаки екатерининских времен, звонкие серебряные полтинники, крохотные копейки…
Другой - наклейки от спичечных коробков, Тщательно отмачивал их, разглаживал теплым утюгом через газету и хранил где-нибудь в коробке из-под торта. Третий - перышки. Каждое из которых носило свое название: "лягушка", "восьмерка", "геркулес"…
И каждый гордился своей коллекцией. Придя из школы, доставал свой клад и с замирающим сердцем показывал его своему другу. При этом нередко рассказывал увлекательную историю, как та или иная монета или перышко достались ему.
Ну, а я в детстве собирал камешки. Они хранились у меня в мешочке. Прятал я свои драгоценности на чердаке, в старом бабкином валенке, боялся - вдруг кто-нибудь из родных нечаянно выбросит. И каких только камней у меня не было: фиолетовый аметист, его я нашел в карьере под Подольском; кристалл полевого шпата, прозрачный кварц с берегов Камы и даже кусочек уральского малахита, который я с великим трудом выменял за саблю у соседа по дому Женьки Шалимова…
Как сейчас, помню, однажды летом отец позвал меня к себе в комнату, заговорщически подмигнул и сказал: - Завтра я лечу в Ялту. Деньков через десять вернусь и постараюсь тебе угодить. Ведь я как-никак знаю, зачем ты то и дело не чердак лазаешь.
Тогда я не придал словам отца большого значения и потому не очень обрадовался.
Незаметно пролетело время. Отец приехал на день раньше срока; расцеловал в дверях мать и поманил меня пальцем:
- А ну-ка, зажмурь глаза, сынок! Сейчас я тебя удивлю!
Я на секунду ослеп, а отец щелкнул замком чемодана - и передо мной очутилась целая гора замечательных камешков. Они были разноцветные и сверкали, как самые большие драгоценности в мире. Я был вне себя от радости. Прыгал и скакал так, что тряслась люстра под потолком. Скоро пойду в школу, и все ребята в нашем классе умрут от зависти, когда узнают о моих сокровищах. А староста Зинка Гуркова даже пикнуть на меня не посмеет.
Каждый день я перебирал и раскладывал на столе свои драгоценности. Теперь их было так много, что папа даже пожертвовал мне свой чемодан. Но странно, эти красавцы с берегов Черного моря недолго радовали меня. Они так и остались чужими.
А как-то утром отец подошел к моей кровати и спросил:
- Где же твоя коллекция?
- Не знаю… - невнятно промычал я и перевернулся на другой бок.
- Быстро же она тебе наскучила! - отец виновато покачал головой. - Ты стал миллионером! Шутка ли?! Целый чемодан драгоценностей!
У СТОРОЖКИ ЛЕСНИКА
Прошлым летом я приехал погостить к своим дальними родственникам в деревню Бузаиху. Изба под тесовой крышей стояла на взгорье. У крыльца рос куст сирени. Мне отвели небольшую светлую комнату. По утрам под окнами ворковали голуби, гудели пчелы, кудахтали куры, неистово горланил петух Митрий. На крыльце, свернувшись калачиком, грелся на солнце рыжий кот Тришка.
В избе пахло пирогами и медом.
После завтрака я шел в сад. Облюбовывал себе укромное местечко и читал.
Днем, когда становилось знойно и воздух делался вязким, я спускался к реке. Плавал в прохладной воде, затем переходил под сень разлапистых лип и отправлялся путешествовать по заповедным ягодным местам.
Однажды, набродившись вдоволь по лугам, по оврагу, где в детстве играл в казаков-разбойников строил из снега крепости и блиндажи, я порядком устал и сел отдохнуть на пенек рядом со сторожкой лесника. Внезапно за спиной раздался звонкий ребячий посвист.
Я повернулся и увидел на тропе мальчика лет шести. Нос-пуговка в царапинах. За плечами ружье. В меня стрельнули зеленые, с лукавинкой глаза.
Мы кивнули друг другу и познакомились.
- Егор Пахомов, - мальчик насупил брови.
- Чей ты будешь?
- Дедов.
- Где он?
- В обход ушел. Скоро придет.
- А родители?
- Мамка в больнице, в город увезли.
- А отец?
- Отец? Отец далеко…
- Ну…
- На границе.
Егор опустил глаза, потоптался на месте и со вздохом уставился на мой ботинок. В дороге у меня случилась авария - отвалилась подошва. Пришлось ее подвязать бечевкой, отчего нога приобрела забавный вид.
- А что без сапог? - спросил Егор.
- Да вот решил: ногам тяжко будет.
- У нас без сапог нельзя, - возразил Егор.
- Это почему?
- Болота, змеи…
- Так, так…
- И без ружья тоже. Далеко ходить без ружья нельзя.
- Ну?
- Медведи шатаются, рысь…
- И ты видел?
- Я - не… - Егор переступил с ноги на ногу. - Дед сказывал. Таганьково знаете?
- Как же…
- На той неделе там медведь объявился. Залез в сад к Пузановым и всю малину попортил. Одни голые ветки оставил. Такой обжора!
- Кто ж его видел?
- Да Генка Пузанов, Он аккурат из лесу шел. Смотрит, медведь на заборе. Он грибы на дорогу вывалил. Корзину на голову нахлобучил и давай что есть сил свистать.
- Не растерялся!
- Ага, - продолжал Егор. - Медведь, он хоть здоров, да трусоват. Испугался и задами к лесу тикать.
- Больше не наведывался?
Пока нет… Только дед Елисей мне ружье дал. Из коры выточил.
Егор присел на одно колено, вскинул ружье, прищурил левый глаз:
- Пугануть всякого можно…
- Еще бы, - кивнул я. - А если рысь?
- Рысь? Что рысь… - Егор нахмурился, почесал затылок. - Рысь днем спит. А ночью костер жечь надо. Огня боится.
С опушки донесся тонкий призывный лей собаки. Видно, она выследила зверя и теперь подвывала, звала хозяина.
Егор насторожился, с ружьем наперевес бросился на шум. Я поспешил вслед за ним.
- Стой, Валетка! - скомандовал Егор.
На вершине березы сидел бельчонок. По временам он вздрагивал, сжимался в комок, боязливо перебирал лапками тонкие ветки. До ближайшего дерева было метров пять, зверек не решался прыгнуть.
Мальчик смекнул, что дело серьезное и просто так пес не угомонится. Приставил ружье к плечу, прицелился. Трах-тара-бах! - последовал оглушительный выстрел. Собака только того и ждала, понимающе крутнула хвостом, радостно взвилась и заколесила вокруг дерева в поисках добычи.
- Молод еще… - сказал Егорка. - Зимой дедбелковать учил, а сейчас не время зверя стрелять. Пускай бельчонок растет.
Мальчик схватил пса за ошейник и потащил к сторожке.
"Ку-ку, ку-ку…" - за рекой робко подала голос кукушка.
Вскоре из ближнего леска ей ответил другой, веселый, раскатистый голосок: "Ха-ха-ха… ха-ха-ха…"
Мальчик замедлил шаги, прислушался.
- Куковей кукушку зовет.
- Ну да?
- Он ей кукукает, а она ему в ответ хохочет. - Егор шмыгнул носом и внезапно спросил: - Вы кукушку-то видели?
- Нет, - признался я. - Не пришлось. А ты?
- Видел.
- Вблизи? - удивился я. - Ведь она человека к себе не подпустит.
- Хитрющая, знаю. Я из орешника манок сделал. Покуковал у крыльца, она сама прилетела.
Валет почувствовал, что хозяин отвлекся и гавкнул.
Егор погрозил неслуху кулаком и двинулся дальше.
Небо вдруг посерело, затянулось тучами словно набежали ранние сумерки.
Я повернул к дому, туда, где неторопливо бежала, позванивая на перекатах, река.
- До скорого! - крикнул я на прощанье внуку лесника.
ЛЕТУЧИЕ КОТЫ
В сентябре выдались на редкость погожие дни. В голубом небе - ни облачка. Большие серые дрозды с сытым квохтаньем тучами летят на рябины.
Среди берез, лип и сосен старого парка - чуткая, дремотная тишина.
Наш учитель Константин Захарович Сачугов частенько проводил здесь свои уроки. Мы окапывали сирень у ограды, пересаживали тюльпаны, собирали семена ольхи, ясеня, клена… Но больше всего нам нравилось сгребать в кучи палый сухой лист и поджигать его. Густой фиолетовый дым клубами поднимался к небу, а Константин Захарович шутил:
- Прямо Везувий!
"Везувии" вырастали в разных концах парка, и легкий горьковатый запах дыма бродил среди трав и кустарников.
На деревья мы тоже лазали: вешали дуплянки, скворечники, снимали старые и чинили их.
Однажды возле дуба с сухой вершиной я заметил убитую мышь. Глянул вверх - и у голого сука приметил дупло. Вскарабкался стволу, сунул руку в дупло и тут же отдернул: там оказался целый склад мышей…
Недавно у нас пропал сибирский кот Дымка. "Неужели он здесь поселился и в дупле свои запасы прячет?" - подумал я и тут же поведал о своем открытии ребятам.
Но никто мне на слово не поверил. Тогда я привел их к дубу и скомандовал:
- Лезьте!
Вовка Жульков забрался на дерево и показал с высоты мышонка.
Все были поражены моим открытием. Вот так новость! Коты в дупле поселились?!
Но известный на всю школу проказник и хитрец Мишка Прохоров наотрез отказался верить:
- Дудки! Небось сам туда мышей подложил, а теперь народ мутишь!
А "народ" и вправду возмутился.
- Конечно, сам! - закричали ребята и, точно сговорившись, повернулись и убежали.
Через день мы снова работали в парке: сгребали листья, чистили скворечники, окапывали деревья… И вдруг откуда-то сверху раздался пронзительный голос Мишки:
- Здесь опять мыши!..
И он бросил на землю три серых комочка. Тут уж новое вещественное доказательство - и ребята поверили, что в дупле устроили склад коты.
Сперва все хохотали, а потом Мишка сказал:
- Войну котам объявить надо!
- Войну! Войну! - поддержали его одноклассники и уговорились прийти позднее. Захватить с собой метлу и шугануть котов.
- По очереди ходить будем! - внес я предложение. - Первые мы с Прохоровым…
Когда синие сумерки перешли в темень, мы с Мишкой, прихватив тайком от дворника метлу, отправились на охоту.
В парке было таинственно. Деревья походили на сказочных зверей. А вот и наш дуб… Большой, корявый, с сухой вершиной.
Мы спрятались в кустах боярышника и замерли. Прошло полчаса - никого!
- Может, нам самим котов позвать… - предложил Мишка и жалобно мяукнул. Но прошло еще полчаса - опять никого. Мы уже ноги отсидели и собрались уходить, как Прохоров вскинул голову кверху и шепнул мне на ухо:
- Гляди!
На вершину дуба, на голую ветку, взгромоздилась сова. Клюв крючком. Уши на голове торчком, глаза большие, кошачьи. В лапах мышь держит.
- Коты-то летучими сказались! - не выдержал Мишка, выскочил из кустов и захлопал в ладоши.
А я замахнулся на птицу метлой.
Сова ухнула и выронила из когтей мышь.
- Айда по домам! - и я направился к выходу.
Смущенные, мы брели по старому парку, а над нами кружились и пронзительно вскрикивали совы… Порой крик этот переходил в дикий, истошный хохот. Видно, "летучие коты" смеялись над нашим "открытием"!
МОРСКОЙ ОКУНЬ
Берег небольшого островка на реке Раменке пологий. Белый, ослепительно чистый песок лежал узкой полоской между кустарником и водой. По утрам песок влажный, прохладный, а днем накалялся и кусал пятки. Я причалил к островку на резиновой лодке. Ступив по колено в воду, втащил лодку на берег, стал разбирать удочки.
Ивнячок на взгорке зашевелился, заскрипел, ожил. Ко мне подошел сосед по дому Витя Козырев. На нем большие резиновые сапоги-вездеходы, серая брезентовая куртка с отцовского плеча, полосатая тельняшка.
На прошлой неделе он рассказал мне о щуке со светящимися в темноте фосфорическими глазами и голавле, из пасти которого торчал хвост гадюки.
- Здрасте! - сказал рыбак и для солидности ковырнул песок резиновым сапогом.
У Вити задумчивые глаза, светлые, высоко поднятые брови вразлет; на щеке чуть заметная ямочка.
- Доброе утро! Как дела?
- Так себе… - Витя посмотрел на искристую воду, где плыла деревяшка, похожая на буек. - Шесть пескарей и один ерш.
Я промолчал, зная наперед, что Козырев расскажет сейчас что-нибудь особенное.