* * *
В тот же час, отправив Вассу в рабочую, горбатенькая надзирательница прошла к начальнице приюта.
- Екатерина Ивановна, мне надо серьезно поговорить с вами! - произнесла тихим голосом тетя Леля, опускаясь в кресло, и без дальних проволочек поведала начальнице обо всем случившемся.
Вся честная, прямая натура Наруковой возмутилась до глубины души поступком Вассы.
- Вон! Ее надо выключить вон из приюта, - произнесла она решительным тоном, - она испортит мне других девочек… Дурную овцу из стада долой!..
- Но…
- Пожалуйста, не заступайтесь, Елена Дмитриевна, - вспыльчиво оборвала она надзирательницу. - Всем известно, что вы обладаете ангельской добротой. Но на все есть границы, моя милая.
Маленькая фигурка тети Лели выпрямилась при этих словах, словно выросла сразу. Глаза вспыхнули. Лицо побледнело…
- Так вы непременно удалите Вассу? - глухим голосом проговорила она.
- Обязательно! - прозвучал короткий ответ. - Такие проступки не могут быть терпимы в стенах приюта.
- В таком случае завтра же вы не откажите принять и мое прошение об отставке.
- Что? - Близорукие глаза Наруковой сощурились более обыкновенного, стараясь рассмотреть выражение лица ее помощницы. - Что вы хотите делать? Но это сущее безумие… Ради одной испорченной девчонки бросать насиженное место… бросать детей, к которым вы привыкли… нас, наконец… уж не говорю о себе… кто вас так любит… так ценит. Подумайте хорошенько, Елена Дмитриевна… Вы бедная девушка без связей и знакомств… Куда вы пойдете? Где будете искать места?
- Я все обдумала, дорогая Екатерина Ивановна, - твердо произнес снова окрепший голос тети Лели… - И я верю твердо тому, что сказал Христос в своей притче о заблудшей овце… Помните, как бросил все свое стадо пастырь и пошел на поиски одной заблудшей овечки? Я возьму к себе Вассу, если вы прогоните ее, и приложу все мои старания исправить девочку и сделать из нее хорошего человека. И верю свято - мне это удастся… Верю, что душа у нее далеко не дурная - у этой бедной маленькой Сидоровой. Не испорченная, отнюдь… Откуда у ребенка может быть дурная душа? Неправильное воспитание в раннем детстве, привычка лгать и притворяться, чтобы не быть битой, сделали таковою Вассу. А зависть к другим породила собственная неприглядная обстановка… Вы не знаете ее детства? А я знаю… Нет, нет, если и преступница она по вашему понятию, то преступница поневоле, и я не могу бросить ее на произвол судьбы. Повторяю, если вы исключите ее из приюта, я уйду вместе с нею. Этого требует мой долг!
- Долг! долг! - рассердилась Екатерина Ивановна. - Бог с вами, неисправимая вы фанатичка долга. Успокойтесь! Никто не исключит вашей Вассы, раз вы ставите такие ужасные к тому условия. Но девочку надо наказать примерно.
- А не думаете ли вы, что она наказана и без того достаточно? - тихо прозвучал вопрос горбуньи.
- Чем это?
- Муками, угрызениями совести, волнением и страхом за будущее и, наконец, публичным признанием ее проступка перед всем приютом, - отчеканивая каждое слово, говорила Елена Дмитриевна.
Екатерина Ивановна задумалась на мгновенье. Легкая тень промелькнула на ее добром лице.
- А пожалуй, вы и правы, - произнесли тихо губы начальницы.
Две тонкие руки протянулись к ней.
- Вы ангел, Екатерина Ивановна! - произнесла с жаром горбунья. - И если вам не противно поцеловать такого урода - поцелуйте меня.
- Бог с вами, милушка! Неисправимая вы фанатичка! Ишь что выдумала. Подавать в отставку! - заворчала Нарукова, обнимая и целуя любимую свою помощницу. - Ради какой-то негодной девчонки и в отставку… Куда как хорошо!
- Но ведь "негодная", по-вашему, девчонка прощена, стало быть, и отставки не будет! - почти весело проговорила горбатенькая надзирательница и, пожав руку начальнице, поспешила к своим стрижкам.
* * *
Воспитанницы были очень удивлены в тот вечер, когда после вечерней молитвы услышали громкий возглас хорошо знакомого им всем голоса тети Лели.
- Подождите минуту в столовой, дети!
И горбатенькая надзирательница, остановившись у крайнего стола стрижек, шепнула мимоходом Вассе:
- Ну, дитя мое, решайся! Не задерживай нас!
Чуть живая от волнения Васса, едва держась на ногах, выступила вперед… Пошатываясь на подгибающихся коленях, словно лунатик, не видя ничего перед глазами, прошла она на середину столовой и, обведя затуманенным волнением взором столы приюток, дрожащим, звонким голосом, далеко слышным по всей столовой, проговорила, срываясь на каждом слове:
- Паланя Заведеева… Прости, меня, Христа ради, прости… Я твою работу погубила… в печке сожгла из сердца… из зависти… прости, Паланя, Христа ради!
- А! - отозвался эхом рыдающий голос "цыганки"… - А! - и она дала волю слезам, упав головой на стол.
Приютки, взволнованные и потрясенные этой сценой, повскакали с мест и частью окружили Паланю, частью бросились к Вассе.
- Как! Ты? Сидорова! За что? Ах, господи! Грех-то какой! И с чего ты это?
Но Васса, бледнее известковой стены столовой, молчала и только с мольбою глядела на тетю Лелю.
Расталкивая воспитанниц, с торжествующей улыбкой на губах к ней подходила Павла Артемьевна.
- Ага! Вот ты как! Так вот как! - заспешила она, волнуясь и задыхаясь, - полюбуйтесь на нее, дети! Хороша! Нечего сказать! Преступница! Дрянная злюка! Лгунья! Воровка! Ага! Осмелилась! Ну, да ладно - получишь свое, поделом получишь! Поделом! Марш со мною сейчас к Екатерине Ивановне! И духу твоего завтра же не будет у нас, мерзкая девчонка!
Тут надзирательница средних, пылая негодованием и гневом, схватила за руку потерявшуюся Вассу и потащила ее к дверям.
В тот же миг перед ними как из-под земли выросла маленькая фигурка горбуньи.
- Оставьте девочку, Павла Артемьевна! - прозвучал твердо и резко ее далеко слышный голос, и она в волнении провела рукою по своим стриженым волосам. - Оставьте Вассу. Она поступила очень дурно и нечестно. Но и перенесла, понятно, тяжелое наказание укоров собственной совести и того стыда, который пережила сейчас и еще переживает в эти минуты. К Екатерине Ивановне же ее не трудитесь вести. Екатерина Ивановна знает все о ее поступке и простила девочку.
При последнем слове горбатенькой надзирательницы Васса вырвала свою руку из руки державшей ее Павлы Артемьевны и, кинувшись к тете Леле, разрыдалась у нее на груди.
- Никогда… Никогда… не буду больше… Вы увидите… Я исправлюсь… я другая буду… Спасибо вам! Спасибо Катерине Ивановне… Милая, родненькая тетя Леля. Золотенькая! Ангелочек! Век… не забуду, век! - И прежде чем кто-либо успел удержать ее, Васса скользнула на пол к ногам горбуньи и, обвив руками ее колени, покрыла их градом исступленных поцелуев и слез…
Глава двадцать первая
Рождество… Сочельник… Целый день бушевала метелица за окнами, пела, выла, и ветер крутил и плакался в старом приютском саду… К вечеру вызвездило прояснившееся морозное небо… Ярче и красивее всех других звезд показалась голубовато-золотистая Вифлеемская звезда.
Кучка малышей-стрижек сгруппировалась у одного из окон и, приникнув захолодевшими лбами к стеклу, смотрят не отрываясь на притягивающую их с высоты своего небесного терема красавицу звезду, тихо перешептываясь между собою.
В другом, противоположном углу рабочей, тесно прижавшись друг к другу, сидят Дуня с Дорушкой.
Дорушка, блестя разгоревшимися глазками, оживленно рассказывает маленькой своей подружке:
- Вот погоди, Дунюшка, откроют двери, тетя Леля за рояль сядет, а мы войдем парами… На середине залы елка… Зеленая… пышная… до потолка… А под елкой подарки и гостинцы на столе разложены… А кругом мы кружиться и хороводы водить будем. Песни петь… А гости на нас смотреть будут, слушать нас… Гостей понаехало видимо-невидимо, все важнющие барыни в шелках да бархатах… А потом баронесса подарки раздавать будет. Старшие плясать пойдут, а для нас игры устраивать будут. Большие играть с нами станут тоже… А на елке свечи горят! Много… А потом елку уберут… На двор вынесут… Ты никогда не видала елки, Дуняша?
Не успела ответить Дуня, как широко распахнулась дверь рабочей, и тетя Леля в новом сером, с пелериной из кружев, скрывающей ее горб, платье появилась на пороге комнаты.
- В залу, детвора, в залу… В пары стройтесь, клопики мои… Без шума только, без суеты… Тихонько!
Радостно взволнованные детишки с напряженно выжидательными рожицами, шумя новеньким ситцем праздничных платьев, торопливо становились в пары.
Шибко билось сердечко Дуни, когда она входила в залу, где уже собралось все начальство, гости и два старших отделения, целый день украшавшие ель.
- Ax! - одним общим вздохом вырвался крик восторга из детских грудок.
Пышная зеленая красавица-елка, отягощенная грузом блестящих безделушек в виде стеклянных шаров, звезд и цепей, сверкающая бесчисленным множеством огней, величественная и гордая, стояла посреди залы, распространяя чудеснейший и сладкий запах смолы и хвои далеко вокруг себя.
Дуня даже ручонки прижала к сердцу, замирая от охватившего ее при виде пленительного зрелища восторга… Ничего, ничего подобного не видела она еще в своей коротенькой детской жизни!
- Хорошо? - шепотом осведомилась у нее Дорушка.
- Ax! - могла только снова вздохнуть восхищенная девочка.
Как и предсказывала Дорушка, тетя Леля села за рояль.
Звуки рождественского тропаря огласили залу, наполненную блестящей толпою приглашенных.
Все встали и повернулись к образу, гости, начальство и воспитанницы. "Рождество твое Христе боже наш", - зазвучало соединенным хором молодых и детских голосов. За рождественским тропарем следовал национальный гимн, по окончании которого все приютки, как один человек, повернулись к Наруковой и проговорили тем же дружным хором:
- С праздником вас, Катерина Ивановна! - Затем, отыскав изящную, нарядную в белом роскошном платье фигуру баронессы: - С праздником вас, Софья Петровна!
Тем же порядком, обращаясь к каждой из помощниц, поименно поздравили всех трех воспитательниц… Елену Николаевну, Павлу Артемьевну и всеобщую любимицу тетю Лелю. И наконец обратились ко всем гостям:
- С праздником вас, господа наши благодетели!
Во время этих обязательных ежегодных поздравлений глазенки малышей-стрижек то и дело косили на правую сторону елки, о бок которой помещался длинный стол с лакомствами и подарками. По другую, левую сторону находился точно такой же стол с подношениями начальству, с рукодельными работами девочек, предназначенными для попечителей, начальницы и почетных гостей.
Зоркие детские глазенки издали старались рассмотреть надписи на билетиках, прикрепленных к вещицам, уложенным на правом столе. Каждая из девочек мечтала о том, что придется на ее долю.
Вон, на самом краюшке стола лежит недорогая куколка в розовом платье… Кому-то достанется она! А вон ящик с красками! Какой счастливице достанутся краски! Дальше прехорошенькая шкатулочка для работы… Кто-то получит ее!
Впрочем, и старшие волновались не менее малышей, силясь разглядеть подарки.
Куски батиста на кофточки, шерстяные платки, цветные чулки, дешевые муфточки, туфли, недорогие серебряные брошки с эмалью - все это заставляло разгораться молодые, выжидательно устремленные на подарки глаза.
Но и девушки, и дети знали прекрасно, что прежде, нежели приступят к раздаче подарков, пройдет еще целая вечность. Приютки по примеру прошлых лет помнили это. И действительно, тотчас после поздравлений начальства началась программа праздника.
Маруся Крымцева, регент приюта, вышла на середину залы и своим звучным красивым голосом рассказала историю рождения Спасителя в Вифлеемской пещере.
Потом Феничка Клементьева прочла стихотворение на ту же тему.
Затем соединенный хор пропел под аккомпанемент пианино красивую старинную песню о Рождестве Христа.
Наконец крошка Оля Чуркова вышла вперед с огромной звездой, сделанной из золотой бумаги, и заговорила скороговоркой:
Я маленький хлопчик,
Сел на стаканчик,
В дудочку играю,
Христа забавляю.
- А вас всех с праздником поздравляю, - поклонилась низко и юркнула в толпу стрижек под всеобщий одобрительный смех.
- Дети, окружите елку! - послышался наконец голос начальницы, и стрижки, чинно взявшись за руки, повели вокруг зеленой красавицы огромный хоровод, выпевая высокими пискливыми голосами:
- Елочка, елка,
Нарядная елка!
Где подрастала?
Где поднималась?
Ты малым деткам
Дана на утеху.
Ветки твои пышны,
Свечечки ярки.
Радость несешь ты
Светлую детям!
Ты расскажи нам,
Пышная елка!
В дальних лесочках,
В хвойных зеленых.
Ты вырастала,
Ты хорошела
Деткам на радость,
Нам на утеху.
Празднично настроенная детвора, с замиранием сердца ожидающая счастливого мгновения - раздачи подарков, должна была степенно двигаться, выступая медленно и чинно под звуки заунывного, самим Фимочкой сочиненного пения…
Ни одного нерассчитанного, резкого движения… Ни одной восторженно-детской нотки! Все монотонно, скучно и чинно. Задавленная искренняя детская радость не пробивалась ни на йоту под этой ненужной чинностью ребят.
Начальница, важные посетители и гости: старички в нарядных мундирах с орденами и знаками попечительства о детских приютах, не менее их нарядные дамы в роскошных светлых платьях, - все это внимательно слушало тихо и медленно топчущихся в плавном тягучем хороводе девочек, воспевающих монотонно пискливыми детскими голосами:
Елочка! Елка!
Зеленая елка!
И никому, по-видимому, не приходит в голову мысль о том, что эти степенные, чинные по виду малютки таят в глубине своих детских сердчишек необузданное, страстное желание броситься, окружить стол, стоящий по правую сторону елки, и прочесть на заветном билетике свое имя!
Один только человек во всей этой нарядной толпе гостей понимал детское настроение.
Этот человек огромного роста, широкий в плечах, с кудлатою, тронутой ранней проседью головою, казавшийся атлетом, давно уже следил за приютками, с самого начала их появления в зале, и на его подвижном, выразительном лице поминутно сменялось выражение досады, жалости, сочувствия и какой-то почти женственной грусти.
Наконец темные густые брови атлета-доктора энергично сдвинулись, и он, наклонившись над креслом начальницы, шепнул на ухо Екатерине Ивановне:
- И вам не надоело еще мучить ребят?
- Мучить? - Она удивленно прищурила на него свои близорукие глаза.
- А то нет, скажете! Да моим курносеньким до смерти хочется броситься к столу, а вы велели им какую-то панихиду разводить на сметане! Помилуйте, да разве это веселье?
- Вы правы! - согласилась так же тихо начальница. - Велите раздавать подарки детям, Николай Николаевич.
Большой человек только, казалось, и ждал этой минуты. Вздохнув облегченно всей грудью, он с чисто ребяческой стремительностью помчался с приятной вестью к своим "курносеньким стрижкам".
Радостный возглас детей огласил залу, и веселая суетливая толпа взрослых девушек и ребяток в тот же миг окружила стол, подле которого тетя Леля громким голосом уже выкликала имена осчастливленных раздачей подарков старших и маленьких приюток.
- А ну-ка, курносенькие! Кто со мною в "кошки-мышки"? - прозвучал далеко слышный по всей зале басистый голос доктора.
- Я…
- Я…
- Я…
- Мы все! Мы все, Миколай Миколаевич! - радостно отозвались отовсюду веселые пискливые голоса.
Свечи на елке давно догорели. Самую елку сдвинули в сторону, в угол. Подарки давно розданы и детям, и взрослым. Фимочка, сменивший на этот раз тетю Лелю за пианино, уже давно играл польку за полькой, кадриль за кадрилью…
Под нехитрые мотивы бальных танцев, имеющихся в Фимочкином распоряжении, старшие и средние плавно кружились или выступали по зале.
К ним присоединились кое-кто из гостей. Сама баронесса Фукс, легкая и воздушная, как сильфида, носилась по зале, увлекая за собой своих любимиц: то Любочку, выучившуюся, несмотря на свой детский возраст, танцевать не хуже старших, то Феничку Клементьеву, то Марусю Крымцеву, приютскую красавицу-запевалу… Ее дочка Нан уклонилась от танцев и серьезными, недетски строгими глазами следила за всем, что происходило в зале.
- Нан! Нан! - услышала она призывный голос Дорушки. - Иди играть с нами в "кошки-мышки"!
Посреди залы, мешая танцующим, образовался огромный круг взявшихся за руки маленьких стрижек; здесь под наблюдением добряка-доктора игра кипела вовсю.
Прижимая только что полученную куклу к груди, не сводя с белокурой головки фарфоровой красавицы восхищенного взгляда, Дуня неохотно встала в круг играющих. Шумная, суетливая толпа, веселый визг и хохот, беготня и возня пугали и смущали робкую, застенчивую от природы девочку.
Неожиданно ровный, глуховатый голос Нан прозвучал подле нее:
- А тебе Мурка кланяется. Всем стрижкам тоже. Он у меня совсем принцем сделался… Спит на бархатной подушке, кушает молоко, шоколад, косточки от дичи, супы разные… Я ему розовую ленту на шею привязала, с серебряным колокольчиком. Хочешь к нам приехать в будущее воскресенье, посмотреть его?
Дуня испуганно взглянула на маленькую баронессу.
- Нет! Нет! Не хочу! - испуганно вырвалось из ее тонких губок. - Нет, нет! Не хочу! Боюсь.
Она действительно боялась и красивой Софьи Петровны, и ее угловатой, суровой на вид дочери.
Ей была жутка сама мысль попасть в важную, пышную обстановку попечительского дома.
- Нет! Нет! - еще раз испуганно произнесла она.
Нан досадливо передернула худенькими плечиками.
- Глупая девочка, - произнесла она сурово, - никто не повезет тебя к нам насильно. Вот-то дурочка! - И она, повернувшись спиной к Дуне, заговорила с Дорушкой.
Между тем круг играющих все увеличивался… Приходили "средние" и становились в круг. И Дуня поместила свою куколку между собой и Дорушкой, осторожно держа ее за замшевые ручки, тоже примкнула к игре.
Дети медленно кружили и пели звонкими голосами:
У нашего Васьки
Зеленые глазки,
Пушистые лапки
И хвостик крючком.
А доктор Николай Николаевич ходил, подражая кошке, по кругу, фыркал, мяукал и отряхивался по-кошачьему, строя уморительные гримасы и приводя своими выходками в полный восторг детишек.
- Мяу! Мяу! - опускаясь на корточки и забавно "умываясь лапкой", как это делают кошки, мяукал доктор.
- Я буду мышкой! - решительно заявила Оня Лихарева. И выскочив из цепи, бросилась вдоль круга.
Неуклюже изгибаясь всей своей огромной фигурой, доктор помчался за нею.
- Ай-ай-ай! - визжали девочки каждую минуту, когда огромная богатырская фигура Николая Николаевича приближалась к толстенькой фигурке юркой Лихаревой.
Но у толстушки Они были проворные ноги. Она прыгала козою по кругу, перескакивала через руки, подлезала на четвереньках в круг и при этом отчаянно визжала и от удовольствия, и от опасения быть пойманной.