Толпа шумела, веселилась:
- Ну чо мнешься? Пляши! Может, стакашек поднести для зачину?
- Пущай и Ванька пляшет. Вдвоем сподручней.
Приезжий, должно быть, теряя самообладание, процедил ненавистно:
- Сволочи!..
Сказал будто негромко, а толпа стихла. Никита Урезков что-то торопливо зашептал Елбану, который исподлобья поглядывал на приезжего. Кое-кто, перемигиваясь друг с другом, стал потихоньку пробиваться сквозь толпу поближе к крыльцу сельсовета.
Ленька забеспокоился: чего это они, неужто опять драку затеют? Он уже знал, что елбановской компании для потасовки годится любая зацепка: не так кто-то взглянул на них, не так сказал, не ко времени усмехнулся. А сейчас и подавно, тем более, что многие по случаю воскресенья уже крепко подпили. Теперь только и жди от них какой-нибудь пакости.
Ленька тревожно обернулся к Митьке Шумилову: видит ли он это? Он видел, стоял напряженный, сжав кулаки. Его черные, чуть суженные глаза настороженно, будто ощупывая каждого, медленно скользили с одного лица на другое. Увидав, что еще трое заработали локтями, протискиваясь к крыльцу, Митька глянул на Серегу, мигнул, мотнув головой: мол, иди поближе.
Серега тут же начал пробираться к крыльцу. За ним молча двинулись Колька Татурин и еще человек двенадцать парней. Ленька хорошо знал их - все они жили на Заовражной стороне в худых кособоких избах-завалюхах, один беднее другого. Увидел носатого, длиннорукого, с костлявыми кулаками Павлуху Генерала, широкого чубатого Сашку Кувалду - подручного сельского кузнеца. Спустился с площадки на нижнюю ступень Иван Старков, неприметно проведя ладонью по оттопыренному карману. Они окружили крыльцо и встали лицом к толпе, хмурые, решительные, готовые ко всему.
Ленька заметил, как елбановские приятели сразу сбавили ход и заоглядывались на Елбана: что он?
А он раздумчиво продолжал глядеть на приезжего, покачивая в руке толстую зеленую бутылку. Потом вдруг размахнулся и швырнул ее далеко в сторону. Она глухо ударилась о землю, но не разбилась, а запрыгала, сверкая на солнце. Елбан проследил за ней, повернул голову, произнес громко:
- Ну чо, ребяты, довольно, поди, время бить? Айда к Бочкарихе, всех угощаю!
И пошел широко шагая. Парни ожили, засуетились - не часто Елбан бывал таким щедрым. Снова над сборней поднялся шум и гам.
Вслед за Елбаном, напустив на себя дурацкую важность, зашагал Никита Урезков, подняв, как флаг, свою палку, на которой мотались белые продранные подштанники. Грохнул хохот.
- Вот энто хоругвь!
- Ай да Никита! Удумал же!
И хвост парней и ребятни с гиком и свистом потянулся за Елбаном и Урезковым. Девки, стыдливо поглядывая на "хоругвь", затаив смех, бросились врассыпную.
Приезжий, проводив взглядом ушедших, глянул на парней, что столпились возле крыльца, вздохнул трудно.
- Вот ведь как вышло.
- Ничего,- ответил Митька.- Дышать полегче.
- Это верно...- И вдруг глаза приезжего потеплели и заискрились весело.- Однако вы молодцы.- Хлопнул с удовольствием Ивана Старкова по плечу.- Вот тебе и ядро комсомола! А ты говорил...
И уже снова к парням:
- Пойдем, хлопцы, в Совет. Разберемся, что к чему, потолкуем.
Ленька было тоже направился вслед за ними, но Култын ухватил его за рукав.
- Ты что? - зашипел он, округлив глаза.- Нельзя туда! Ванька Старков враз по шее даст. У них секрет!
Ленька недовольно поморщился: ну вот, чуть что - сразу секреты! Ребята потоптались еще малость у крыльца и неохотно повернули к дому.
Едва поравнялись с култыновским двором, как из проулка выбежал Быня. Он был потным, красным, дышал, будто загнанная лошадь.
- Фу, едва успел... Эвон откуда бег... От самой Бочкарихи... Парни там самогонку пьют... Веселятся, ужас...
Пока Быня говорил, утирая рукавом лицо, Култын, бочком-бочком, хотел было незаметно юркнуть в калитку, однако Быня ухватил его за подол рубахи.
- Ты это куда, Вася? Погоди...
Култын беспокойно забегал глазами:
- Чего "погоди"? Нечего мне годить. Домой мне надо.
- А играть? Ить мы не докончили, ить ты не донес меня до места. Я там и пометку начеркал.
Култын вдруг выкрикнул надсадно:
- Ну и черт с ней, с твоей пометкой. Я не хочу больше, понял? Не хочу.
Быня сделал постное лицо, как у святых на иконах, произнес осуждающе:
- Грех такие слова говорить, Вася... Смертный грех...
Култын затравленно глянул на Леньку, словно прося защиты, но тот вдруг засмеялся и сказал неожиданно:
- Чего уж там - тащи. А потом и я с вами сыграю.
Игра эта была незамысловатой. Лежащего на земле чижа, заостренную с двух сторон палочку, нужно было ударить битой по кончику так, чтобы он взлетел в воздух. Вот тут и надо словчиться и попасть по нему на лету, ударив как можно сильнее. Тот, кто забьет чижа дальше всех,- выиграл, тот, кто промазал или забросил ближе остальных,- проиграл. Он-то и несет на своем горбу победителя.
Быня здорово набил руку и редко мазал. Поэтому он был возбужден, предвкушая новые удовольствия.
- Втроем оно куда интереснее,- говорил он, поблескивая глазками.- На одной спине скушно ездить.
Однако Култын отказался наотрез. Пришлось играть вдвоем. Быня с первого же раза закинул чижа чуть ли не до середины двора. Ленька промазал. Быня захохотал:
- Ах, беда! Не повезло тебе, Леня... А ну попригнись-ка малость.
Ленька согнулся, и Быня, охватил его шею руками, а бока ногами, повис тяжелым мешком. У Леньки даже ноги подогнулись и глаза полезли на лоб. Однако он, собрав силы, потащил Быню к чижу. Быня крутил круглой головой, похваливал Леньку:
- Хорошо несешь. Ты, пожалуй, покрепчее Васи. Ишь, как резво бежишь. Молодец, Леня...
Ленька выдавил едва:
- Ладно, сиди и не гавкай.
Ударили по второму разу, и Леньке снова пришлось тащить Быню. По третьему тоже, и по четвертому. Лоб у Леньки покрылся испариной, ноги противно дрожали, внутри мутило.
Но вот Ленька удачливо поднял чижа вверх и хлестко поддел его битой. Чиж завертелся волчком и улетел далеко, к соседской ограде. Ленька враз ожил, подошел вразвалочку к Быне.
- А ну попригнись и ты.- И когда Быня согнулся, Ленька ловко вспрыгнул на его широкую мягкую спину.- Пошел! Да порезвей!
Быня в самом деле легко и быстро донес Леньку до чижа, будто прошагал без груза. Ударили по новой. И опять выиграл Ленька. Култын зарадовался, потирая руки:
- Так его, Ленька! Еще разок, пусть понимает!
Быня нервничал, злился и от этого то мазал, то бил неудачно. А Ленька прямо-таки вошел в азарт: что ни взмах, то удар сильный и дальний.
Вот он снова ловко подкинул чижа и, как будто шутя, ударил по нему, да так, что тот, описав длинную дугу, улетел в густую высокую лебеду за навозной кучей, что высилась между стайкой и завозней. Такому удару позавидовал бы, пожалуй, сам Тимоха Косой.
У Быни лицо вытянулось и челюсть отвисла.
- Ого!..
Култын даже запел, приплясывая:
- Вот это - да! Вот это - да!
Наконец Быня пришел в себя, произнес осипшим голосом:
- Не-е... Так не годится. Перебей.
Ленька удивленно поднял брови:
- Как так - перебей? Зачем? -
- Чижало через кучу тащить. Не смогу.
- Ничего, сможешь. Помаленьку как-нибудь. Мне не к спеху.
У Быни дернулись губы:
- Перебей, Лень, богом прошу, а? Ить вон гора какая. И измараюсь весь. Маманя прибьет...
- А ты обойди кучу-то,- выкрикнул нетерпеливо Култын, которому очень хотелось поглядеть, как будет потеть Быня.- Вокруг завозни неси.
- Да ить далеко в обход-то... И несправедливо...
- Ишь ты, сразу о справедливости вспомнил. Тащи, тащи давай!
Быня не ответил, а перевел умоляющий взгляд на Леньку.
- А, Леня, перебей! Хоть куда. Хочешь, я тебя по улице поношу, а? И секрет расскажу.
Ленька насторожился:
- Какой еще секрет?
- А перебьешь?
- Перебью.
- Святое слово?
- Святое. Ну?
Быня сразу повеселел, прыснул мелким смешком.
- Умора!.. Елбан с ребятами сговорились перевстречь в бору этого, приезжего... ну который на митинге калякал... и намять ему бока.- И снова зашелся смехом.- Здорово, а?
Однако Ленька не поддержал Быниного веселья.
- За что ж мять-то?
- А чтоб больше не ездил к нам и не мутил народ. Оно и так про бога забыли... Только ты, Леня, чур, никому
ни слова.
Пока Быня и Ленька разговаривали, Култын отыскал в лебеде и принес чижа, протянул его Леньке.
- На, бей... Токо дурак ты, что пожалел Быню. Пущай бы попотел как следует.
Ленька взял чижа, оглядел его раздумчиво и неожиданно швырнул в сторону.
- Не хочу больше. По делам надо.
И пошел со двора.
Култын ошалел от изумления, закричал, чуть не плача:
- Куда же ты? Куда?
Ленька не ответил. Тогда Култын плюнул, полный горечи и досады.
- Дурак! Как есть дурак! Ить так повезло ему, а он... Эх!..
Ленька, выйдя за калитку, направился не к дому, а повернул к сборной площади. Сначала он шел, потом побежал. Остановился у крыльца сельсовета, едва переведя дыхание. "Успел или нет? Вдруг этот из уезда уехал". Ленька отер с лица пот и решительно поднялся в сельсовет. Там было накурено, шумно, кто-то громко хохотал. Ленька вошел. Колготня сразу стихла.
- Ты что? Чего надо? - недовольно спросил Иван Старков.- Не видишь - собрание.
Ленька сурово сдвинул рыженькие брови, ответил:
- Я вон к Митрию. По делу.
И пошел через все помещение к дальнему углу, где сидел Митька Шумилов, усмешливо поглядывая на Леньку. Однако Ленька не обратил внимания на эту усмешку - не до того. Произнес вполголоса:
- Елбан со своими собирается побить его,- кивнул на приезжего, который сидел за столом, должно быть, нетерпеливо поджидая, когда уберется Ленька.
При этих словах парень сразу встрепенулся, отложил огрызок карандаша и уже с интересом взглянул на Леньку.
- Где бить-то собираются? Не здесь же?
Ленька кивнул:
- Не здесь. Когда поедешь обратно. В бору. Караулить на дороге будут.
В помещении наступила тревожная тишина. Парни сидели хмурые, раздумывая над новостью. Наконец Митька разжал губы.
- Ладно. Придумаем что-нибудь.- Глянул на Леньку тепло, признательно.- А тебе, Ленька, спасибо. Большое спасибо. Молодец...
На утро Ленька узнал целых две новости: во-первых, приезжий парень благополучно выбрался из Елунино, во-вторых, что было совсем удивительно, в селе создан комсомол, а Митька Шумилов стал его председателем.
Глава 6.
НЕ ВСЕ НА ОДНО ЛИЦО
Вот как было дело, и вот как Ленька помог комсомолу. Тогда, вишь ли, для всех он был "молодец", а нынче Митька не хочет его и в ячейку вписать. "Не положено"! Видали? "Ладно,- горько думает Ленька,- обойдемся. Проживем как-нибудь и без комсомола".
Думает так Ленька, а у самого от обиды и несправедливости губы подрагивают, хочет не хочет, а в мыслях то и дело представляется, как идет он со всеми комсомольцами в строю с винтовкой на плече, как палит из нее по мишеням за дальним колком, как...
Неожиданный удар по шее, и Ленька слетел с плетня, на котором сидел. Уже лежа на земле, он увидел над собой Заковряжиху, гневную и злую, как всегда.
- Чего расселся, идол ушастый, али делать больше нечего? Пошто не все грядки полил?
Ленька молча вскочил и бросился к колодцу. Провалились бы они все, эти проклятые грядки. Вон их сколько: тянутся широкими холстинами от избы до самого черемушника, что разросся в сырой пологой низине. Пока каждую польешь - ночь наступит. И так через день, а то и каждый день, когда сушь стоит.
Носит Ленька воду, поливает огурцы, капусту, редьку, морковку, лук, а сам думает о своей невеселой судьбине. Плохо живет он, совсем скверно, работает, работает, а толку никакого, даже спасибо не слыхал. Одна ругань да тычки. Ладно бы есть давали вволю, а то кормят так, будто христа-ради, чтоб только не подох. Живоглоты чертовы.
Неужто богатей все одинаковы - жадные, загребастые, злые?
Ленька уже навидался их по горло и здесь, в Елунино, и там, в своей деревне, где жил до голодухи. Вспомнилось, как однажды, когда в избе не стало ни крошки хлеба, ни единой картохи, тятька (он уже хворал) поднялся с лавки, прошел в закуток, где висела одежда, покопался малость и вышел со своим полушубком в руках. Полушубок был новый, желтоватый, Ленька помнил, как тятька купил его себе, берег и радовался: "На всю жизнь хватит". Маманя увидела тятьку с полушубком, спросила испуганно: "Ты что надумал, отец?"
Тятька махнул рукой: "Снесу Выродову, авось хлеба даст..."
И она отвернулась, подавившись слезой.
Тятька сложил аккуратно полушубок, увязал в холстинку, позвал Леньку: "Айда, сынок, вместе. Авось разжалобится Никифор Демьяныч да не поскупится... Нам бы только до осени..."
Разве они думали тогда, что к осени весь хлеб на полях выгорит и наступят дни еще пострашней этих.
Выродов встретил их хмурый, настороженный, недовольный.
"Ну, чо приперлись"?
Тятька будто переломился надвое:
"На поклон пришли к тебе, Никифор Демьяныч, смилуйся, не дай помереть деткам малым: помоги хлебушком али картошечкой..."
Выродов еще больше нахмурился, метнул косой взгляд на узел.
"А у меня что - богадельня? Али закрома бездонные? Сам едва концы с концами свожу".
Тятька словно подкошенный пал на колени, уцепился в Выродову ногу. "Никифор Демьяныч, будь отцом родным!.. Не обойди милостью... Помоги... Не задаром ить..."
Ленька ни разу не видел тятьку таким жалким и несчастным.
Выродов молча пожевал волосатыми губами.
"Давай, что у тебя там".
Тятька дрожащими руками протянул ему узел. Выродов слегка развернул холстину:
"Рухлядь, поди, какая..."
"Полушубок, Никифор Демьяныч, новехонький".
Выродов гмыкнул презрительно:
"Новехонький! Был он у тебя... Ну да ладно, погляжу. Стойте тута".
И ушел с узлом в избу. Его долго не было, так долго, что Ленька устал стоять. Наконец Выродов вышел. Вместо узла в руках у него была булка хлеба. Он подошел, все такой же хмурый, недовольный, будто его обидели, сунул хлеб тятьке.
"От своего рта оторвал. Из жалости. А теперя - ступай".
Тятька едва шевельнул губами:
"Никифор Демьяныч, побойся бога!.. Ить полушубок... Два раза надеванный, а ты мне один хлеб..."
Выродов молча развернул тятьку и потолкал к воротам.
Тятька стал было упираться, хотел что-то сказать Выродову, но тот крикнул обозленно:
"Иди, говорю!" И двинул тятьку в затылок так, что тот быстро заперебирал ногами, чуть не упав.
Нет, Ленька никогда не забудет этого и не простит. До самой смерти будет помнить и мстить всем этим проклятым богатеям.
Ленька полил последнюю грядку, когда совсем стемнело, поставил ведра на сруб колодца, устало вошел во двор. Окна в избе уже не светились. Леньку опять забыли позвать поужинать. Он постоял-постоял в нерешительности и полез к себе на сенник. Там Ленька повалился на драную дерюжку, через дыры которой, словно иглы, торчали соломины. Долго лежал, уставив немигающие глаза в щель меж досок, и никак не мог уснуть. "Живоглоты чертовы!.. Вот погодите, поокрепну малость - со всеми разочтусь, до могилы запомнят, гады". Как Ленька будет мстить и рассчитываться с "живоглотами", он точно не представлял. Одно знал - разочтется. Может, избы пожжет, может, скотину их всю поизведет. Словом, там видно будет. Правильно большевики делают, что жмут богатеев. Только еще не так крепко, как хотелось бы Леньке. Вон сколько их еще осталось по селам. В одном Елунино штук десять, а то и побольше. Если бы не Захар Лыков да не комсомольцы, наверное, беднякам, таким, как Шумиловы, или Култын, совсем бы житья не было: и обобрали бы до нитки, и с голоду б уморили.
Нет, Ленька еще ни разу не видал ни одного доброго и щедрого богача. Все волки и жмоты.
Утром Семен Лукич послал Леньку в кузницу за откованными петлями для амбара. В кузне жарко гудел горн. Жилистый невысокий кузнец с подпаленной куцей бородкой ловко вытаскивал длинными клещами раскаленные чуть ли не добела толстые, с Ленькину руку, железные прутья, клал на наковальню, а Сашка Кувалда огромным молотом плющил их, выбивая во все стороны желтые, красные и зеленые искры.
Ленька уже получил амбарные петли, а все не уходил: не мог оторвать глаз от наковальни, от горна, от бугристых могучих Сашкиных рук и плеч, влажно поблескивающих в пляшущем свете кузницы.
- Что рот открыл? - произнес кузнец, искоса глянув на Леньку.- Гляди, искра влетит, язык продырявит.
Сашка блеснул белыми зубами:
- Пущай, Михайлыч, глядит, авось в помощники к нам пойдет. Хочешь?
Ленька стеснительно заулыбался:
- Чего ж, если возьмете...
- Ишь ты,- еще шире разулыбался Сашка,- прыткий. На, попробуй для начала. - И протянул Леньке молот.
Ленька схватил его торопливо, чтобы молодецки, как Сашка, взмахнуть им да ударить, однако согнулся чуть ли не до пола с молотом в руках. Сашка радостно расхохотался:
- Ты чего, Ленька? Али живот скрутило?
Кузнец тоже весело посмеивался.
- Каши, видать, еще мало поел.
Ленька выпустил из рук молот, разогнулся и, еще более смущенный, засобирался домой. Когда он был уже в дверях, кузнец проговорил:
- А ты, паря, не горюй. Через годок-другой приходи - возьму в помощники. Токо, гляди, побольше каши ешь.
Шел Ленька, а сам вдруг размечтался: вот бы взаправду этот Михайлыч и Сашка взяли его в помощники. Тогда свой хлеб был бы, своими руками заработанный. Тогда бы Ленька враз ушел от Заковряжиных и девчонок своих забрал бы из Сосновки. Жили бы все вместе.
Мысль о сестрах сразу же и, как всегда, растревожила Леньку: как они там? Живы ли, здоровы? Давно он не видал их! С самой Пасхи.
Это было, когда Семен Лукич ездил в волость за кой-какими покупками. Себе в помощь он взял Леньку. По пути Семен Лукич завернул ненадолго в Сосновку. Нет, не для Леньки сделал он этот крюк - там у него оказалось какое-то дело. Пока Семен Лукич занимался им, Ленька, обежав село, отыскал девчонок. Времени было только-только взглянуть на них да переброситься словом... Когда теперь он снова увидит их? Заковряжиха, сколько раз ни отпрашивался Ленька, не пускает его: "Нечего,- говорит,- обутки трепать. Да и нужон ты там!.." Вот ведь злыдня! Однако Ленька все равно сбегает к девчонкам. Без всякого спросу. А там будь что будет.
Вдруг Леньку кто-то ухватил сзади за ворот рубахи. Он сердито дернулся: что за шутки? Обернулся и помертвел весь - Тимоха Косой. Стоит, улыбается криво, нацелив свой косой глаз Леньке в переносье.
- Попалась, гнида приблудная?!
Ленька не успел и рта раскрыть, как Тимоха неожиданно ударил его в живот, под самую ложечку. Ленька охнул и согнулся бездыханно. А Тимоха молча принялся бить его по спине, по голове, по лицу.
Плохо пришлось бы, пожалуй, Леньке, да совсем нежданно-негаданно подоспела помощь - Гришаня Барыбин, сын мельника Фомы Тихоновича. Гришаня отшвырнул Тимоху, выдохнул хрипло:
- Ты чего это - сбесился? А ну уймись, не то...
Тимоха оскалился, будто бешеный пес: