Ленька больше не оглядывался, мчался к дому. На всякий случай он заглянул к Шумиловым. Первой, кого он увидел, была Варька. Она сидела на чурбаке возле крылечка и чистила картошку. Ленька поздоровался небрежно, спросил:
- Митрий дома?
Варька мотнула тугими длинными косками.
- Нету.- И произнесла, понизив голос:-Ой, Лень, что нынче у нас было!..
- Что такое?
- Ой, страсти!.. Под утро случилось. Уже светать стало, во дворе вдруг как завизжит кто-то. Два раза. А Мити-то нет!.. Мы с маманей было совсем померли... Едва солнца дождались...
Ленька смущенно отвел глаза, бросил хмурясь:
- Кошки, должно, орали. Они такие...
Варька перебила торопливо:
- Не-е, какие там кошки!.. Визжал кто-то, будто ему кишки вынали. Ажно душа стыла. Может, нечистая сила когось сцапала, а?
- Ерунда,- сказал Ленька, боясь глянуть на Варьку.- Нету никакой нечистой силы... И Лыков мне про то говорил нынче... То ись вчерась... Может, зашибся кто-то.- И чтобы переменить разговор, спросил настойчиво: - Мне Митрия надо. Разговор есть. Когда он будет, Варь?
Едва договорил, калитка распахнулась, и во двор торопливо вошел Митька, потный, запыленный. Бросил на ходу:
- Варюха, приготовь умыться. Маманя дома?
Варька бросила недочищенную картошку, засуетилась.
- Счас, Митя... А маманя в лавку пошла...
- Тогда и поесть собери. Тороплюсь я.
Митьке восемнадцатый год, но казался он чуть ли не мужиком: широкий, крепкий, с крупными разбитыми тяжелой работой кистями рук. Он был не очень разговорчив, однако в его черных продолговатых и всегда чуть прищуренных глазах теплилась доброта и ласковая усмешка. Но случалось, и Ленька сам видел, эти же его глаза излучали такую бешеную ненависть и ярость, что и глядеть в них было боязно.
Пока Митька умывался, Ленька нетерпеливо топтался вокруг него, не решаясь начать свой разговор. Да и Варька была здесь - сливала воду из большого деревянного ковша в Митькины ладони. Но когда он сел за стол и принялся есть, Ленька примостился сбоку.
- Мить, впиши меня в ячейку.
Митька ел будто совсем неспешно, а щи в миске убавлялись прямо-таки на глазах.
- Что так вдруг?
- Впиши.
Митька отхватил зубами чуть ли не полкраюхи хлеба, молча и сильно задвигал челюстями. Все так же, будто не спеша, дохлебал щи и только потом произнес:
- А годов тебе сколь?
- Много. Тринадцать скоро.
Митька нахмурился:
- Мало, Лень. С четырнадцати положено. По Уставу.
Ленька никак не ждал такого ответа, заволновался:
- Как мало?! По какому такому уставу?
- По Уставу РКСМ. Там сказано - с четырнадцати.
- Мало ли, что там сказано. А ты - впиши. Как отца родного...
Митька решительно мотнул головой:
- Не могу.
Ленька вконец расстроился. А когда он волновался или нервничал, то начинал говорить торопливо, запинаясь и сглатывая слова.
- Мало, да? А как тогда подмог вам - не мало было, да? Забыл? Когда ячейку сколачивали? Тогда ничего? А теперь - мало? Да?
Митька смущенно и сильно потер ухо.
- Верно, Лень, хорошо подмог. Молодец. Помню. А принять - не могу. Понимаешь - не положено.
У Леньки от обиды губы задрожали: не то что там слово вымолвить - дышать стало невмоготу. Он зачем-то стащил с головы картуз, снова надел его, а потом вдруг, круто развернувшись, бросился из избы.
Варька, сидя на своем чурбачке, все еще чистила картошку, увидела Леньку, позвала:
- Ты куда? Погоди, Лень, что скажу...
Но Ленька даже не взглянул на нее, молча хлопнул калиткой и побежал к овражку, в его густые заросли, чтобы никто не увидел, как горько и тяжело ему.
Глава 5.
"СПАСИБО, ЛЕНЬКА!"
Первая комсомольская ячейка в Елунино была создана вскоре после изгнания колчаковцев из Алтайской губернии. Позаписались в нее человек тридцать и парней, и девок. Даже Тимоха Косой вступил со всеми своими дружками-приятелями, такими же богатеями, как и сам.
Создавали ячейку, будто в какую-то забавную игру играли: шумели, хохотали, шутили, кто во что горазд, никто никого и ничего не слушал. Притихли малость, когда стали выбирать председателя ячейки. Кто-то радостно выкрикнул: "Даешь Елбана! Парень что надо".
И сразу со всех сторон понеслось веселое: "Елбана, Елбана! Давай его! Самый что ни есть председатель!"
Елбан - Ефим Оглоблин, здоровенный верзила, сын хозяина единственной на селе лавки. Он, этот Елбан, первый заводила на селе. Ни одной потехи без него, ни одной драки. Кулаки у Елбана что твои кувалды, морда всегда бордовая от самогонки.
Несколько парней восстали против Елбана, да куда там: вся его компания загикала, засвистала, кто-то кому-то под шумок дал по шее. А первый Елбанов приятель Никита Урезков сказал: "Ежели не Ефим, то и ячейки никакой не будет".
На том и порешили.
Сельсовет отдал ячейке пустовавший дом отца Семена, что рядом с церковью, под клуб и избу-читальню. Елбан со своей компанией обрадовались несказанно: не надо будет теперь голову ломать, где проводить вечерки - свое место есть.
И пошло-поехало: что ни вечер - в клубе пьянки, пляски под гармошки, игры в фанты с поцелуями, драки, визг и хохот.
Месяца два хлестало это буйное веселье через край. А потом вдруг разом пошло на убыль. Оказалось, что у ячейки совсем иные дела, чем плясать да играть в фанты с поцелуями. Потребовались срочно добровольцы для борьбы со всевозможными бандами из недобитых колчаковцев, которые начали скапливаться по лесам и дальним заимкам; понадобились бойцы в продовольственные отряды для изъятия хлебных излишков у зажиточных мужиков.
Елбан первым сказал, сплюнув на грязный, затоптанный пол клуба:
- Это пущай большевички заботятся. А мне с имя никак не по пути.
С той поры клуб опустел, а ячейка, которая и без того лишь числилась на бумаге, совсем перестала существовать. Остались верными комсомолу несколько парней из бедняков да два-три батрака. Они было принялись помогать продотрядчикам, но однажды ночью трех из них кто-то избил по-страшному; двое кое-как оклемались, а третий вскоре помер.
Больше о комсомольской ячейке в Елунино разговоров не было. До весны. И вдруг по селу разнеслась весть: на сборке скликается митинг молодежи, приехал, мол, какой-то важный чин из уезда и будет говорить.
Это было как раз на той неделе, когда сгорела усадьба Захара Лыкова, а в памяти еще были свежи два страшных и загадочных убийства - секретаря партячейки и первого председателя сельсовета. Поэтому молодежь не очень-то охотно собиралась на митинг. Родители многим просто запретили идти на сборню. Говорили: ему-то, мол, что, энтому из уезда, покалякает себе на потеху и уберется восвояси. А мы тута расхлебывайся за него.
Леньке очень хотелось пойти на сборню. Он еще ни разу не бывал на митингах и совсем не знал, что это такое. Торопливо управившись со своими делами по хозяйству, он дважды выбегал на улицу, но никак не мог решиться уйти со двора. Постоит, постоит и вернется обратно. Заковряжиха посматривала на него подозрительно:
- Ты чего мечешься? Ежели на митинг задумал - гляди! Шкуру спущу. Еще энтого не хватало, чтобы по всяким бесовским сборищам шалался.
- Не-е,- уныло протянул Ленька, присаживаясь на рассохшуюся кадку.- Я так...- А сам подумал: "Пойду!"
Дождавшись, когда Заковряжиха ушла в избу, он быстро вскочил, шмыгнул за ворота. Первым, кого он увидел на улице, был Яшка. Тот неподалеку играл с ребятами в свайку, чего-то кричал визгливо и хохотал.
- Вот дрянь, - в сердцах сплюнул Ленька и остановился расстроенно, не зная, что делать. Яшка замахал Леньке рукой:
- Айда сюды, Приблудный!
Ленька молча отвернулся.
По дороге, из Старого конца, шел дядька Аким Подмарьков со своим неизменным плотницким топором за поясом. Поравнялся с Ленькой, кивнул ласково:
- Здоров, Лень. Ты-ка чего стоишь, не бежишь на митинг? На сборне уж полно ребятни.
- Да вот...- замялся Ленька и невольно оглянулся на Яшку.
- А ты-ка не слушай никого и не оглядывайся. Иди. Для вас, для таких, как ты, разговор будет. Хороший разговор, про ученье, про то, как новую жизнь ладить...
Ленька улыбнулся смущенно, потом вдруг решительно махнул рукой и побежал.
Яшка закричал вдогонку:
- Эй, ты куды? Куды, спрашиваю? Вот счас мамане скажу!
Но Ленька не оглянулся: будь что будет! По пути он заскочил за Култыном. Тот в это время, потный и красный от натуги, тащил на спине по двору ухмыляющегося во весь широкий рот Быню - Петьку Драчева, который покрикивал весело:
- Давай, давай, пошибче! Бежком, бежком!..
Култын, увидав Леньку, сбросил Быню со спины, подошел покачиваясь, и едва дыша.
- Умотал, гад... С самого, поди, утра таскаю его...
Ленька вылупил глаза:
- Зачем?
- Игру такую придумал: кто чижа дальше забьет палкой. Ежели, мол, я, то он меня тащит, ежели он, то я его. До того места, куда этот чиж улетит. Вот я и...
Быня стоял на том самом месте, где Култын сбросил его, разрумяненный, нетерпеливый:
- Ну скоро ты там? Ить половины не пронес еще.
Култын жалобно глянул на Леньку.
- Видал? Укатает ить... Чижолый, что боров.
Ленька рассмеялся.
- Ну, забота! Да плюнь ты и айда со мной на сборню. Там нынче митинг.
Быня, все так же не сходя со своего места, произнес укоризненно и наставительно:
- Как это - плюнь? Уговор дороже денег. Нехорошо говоришь, Лень. Бог покарает. И тебя, и Васю. Нельзя нарушать слово. Бог - он все видит и слышит. И счас тоже...
- Видал? - еще жалобней повторил Култын.- Все время пужает и ездит на мне.
- Я не пужаю. Это ты, Вася, зря. Надо все делать по-доброму, по справедливости. Коли уж уговорились - сполняй. А кто нарушает уговор, того бог накажет.
Ленька досадливо гмыкнул:
- А пошли вы оба ко псам свинячим! - И решительно повернулся.
Култын довел его глазами до калитки, лихорадочно раздумывая, и когда Ленька взялся за скобу, крикнул, будто с кручи кинулся:
- Погоди! Я с: тобой!
Сорвался с места и Быня. Догнал их уже на улице, задолдонил торопливо, забегая то справа, то слева:
- Это - не по-божоцки! Это так нельзя. Это одна потеха для нечистой силы. Бог не простит тебе, Вася.
Култын молча шагал, избегая глянуть на пылающее от негодования лицо Быни, а Ленька разозлился.
- Отстань, а то звездану по уху.
Быня даже обрадовался:
- Во-во, ударь, ударь! Дьявол - он только и ждет этого. Мигом обратает тебя.
Ленька остановился, глянул исподлобья на Быню.
- Уймись, говорю. А то и про дьявола своего забудешь.- Потом добавил: - После митинга втроем сыграем в чижа.
Быня посветлел:
- Вот это по-божецки. Молодец, Лень!
Когда они пришли на сборню, там уже колыхалась толпа, хоть и не густая, но шумная. Даже несколько девок явились: стояли в стороне ото всех, сбившись в тесную кучку, лузгали семечки, с усмешками поглядывая то на парней, то на крыльцо сельсовета, где уже маячил незнакомый чернявый парень в кожанке и плоском коричневом картузе. Он торопливо листал тонкую синюю тетрадку, что-то черкал в ней огрызком карандаша. Позади него стоял секретарь сельсовета Иван Старков. Он дымил длинной самокруткой, беспокойно поглядывая на собиравшихся: дело предстояло важное и серьезное, а он остался единственным представителем власти - Захара Лыкова, как нарочно, вызвали в уездный комитет партии.
Напротив крыльца, охватив его подковой, шумели, хохотали парни. Среди них, возвышаясь на целую голову, маячил, как всегда под хмелем, Елбан. Около него над чем-то возились Никита Урезков и Тимоха Косой. У одного была в руках длинная палка, у другого белая тряпка. Они, должно быть, вытворяли что-то очень забавное, потому что над сборной то и дело взрывался хохот.
У Быни глаза загорелись.
- Айда глянем, что там?
Однако Ленька молча мотнул головой: ему совсем по хотелось лишний раз встречаться С Тимохой Косым.
Быня стал торопливо пробираться сквозь толпу, а Ленька с Култыном пошли поближе к крыльцу, где стоял Митька со своими друзьями. Ленька тогда еще мало знал Митьку и стеснялся его - очень уж неразговорчив.
На этот раз Митька, увидав Леньку, вдруг подмигнул ему дружески:
- А, сосед, и ты пришел? Ну давай к нам до компании.
Леньке здорово польстило такое Митькино внимание, и он с удовольствием встал рядом.
Подошли братовья Татурины - Серега и Колька. Оба смуглые, кареглазые, чубатые, только старший, Серега, - высокий, плечистый, а Колька - тонкий, гибкий л задиристый.
Они, должно быть, заявились прямо из смолокурни, где с отцом гнали деготь: лица их были усталыми, вымазанными золой и копотью, от одежды резко пахло дымом и дегтем. Серега поздоровался с Митькой за руку.
- Едва вырвались... Папаня заказ большой на деготь добыл и прямо осатанел - никакого роздыху не дает. Ни днем ни ночью. На собрание вот не пущал. С кулаками было пошел...
- Ну?! И как же выбрались?
Серега улыбнулся, взглянув с теплотой на своего младшего братана.
- Да Колька вот... Сказал папане, что-де новый закон вышел: кто, мол, не ходит на собрания или не пущает других - штрафовать будут. А папаня наш ужас как штрафов боится. Отпустил.
Митька рассмеялся, хлопнул Кольку по плечу.
- Ну мастак! Ну выдумщик!
Над площадью вдруг с новой силой грохнул хохот.
- Елбан,- произнес Серега.- Опять выкомуривает что-то.
Все обернулись. Елбан, размахивая бутылкой, выкрикивал:
- Ну кто, а? Без роздыху? Самогоночка - как слеза. Четверть ставлю тому, а?
Однако никто не решался идти на спор.
- Эх вы! - орал Елбан.- Соски вам только и сосать. Вот эдак надо...
И ототкнув бутылку, он опрокинул ее высоко надо ртом. Забулькал самогон, выплескиваясь судорожными толчками из горлышка в разинутую Елбанову пасть.
Парни застыли в удивлении и зависти.
- Вот энто да! Вот энто лакает!
Осушив бутылку, сунув ее обратно в карман, Елбан промокнул губы рукавом.
- Крепка! Все нутро будто скребком ободрала.- И тут же без какой-либо паузы вдруг рявкнул, повернувшись к сельсовету:
- Эй, ты, слюнявый, долго ль будем топтаться тута?
Приезжий вздрогнул и выронил тетрадку. Над толпой опять взнялся хохот, посыпались шутки:
- Ишь, пуганый!
- Штанишки ба проверить!
Парень торопливо поднял тетрадку и шагнул к перильцу, стаскивая с головы картуз.
- Так что вот...- крикнул он хрипловато.- Собрание-митинг молодежи села Елунино считаю открытым...
- Ура! - гаркнул Елбан, и площадь снова зашумела, загоготала.
Приезжий окинул хмурым взглядом толпу, умолк, комкая картуз. Молчал долго, до тех пор, пока Иван Старков не выкрикнул, выйдя из-за спины парня:
- А ну кончай хайлы драть! Не для того собрали вас тут!
Кто-то огрызнулся:
- А ты, Иван, не суйся. Ишь, начальник нашелся. Встал на крылечко и стой!
Но шум, однако, несколько улегся, и приезжий ожил.
- Так что вот... Прибыл я к вам по поручению нашего укома комсомола.
- Чевой-то?
- Укома, говорю, комсомола.
- А кто он такой? С бородой али нет еще?
- Может, нашим девкам ухажер?
- Га-га-га-га!
- Давай, парняга, ишо говори!.. Веселый, черт!
Парень в самом деле начал что-то говорить, стараясь перекрыть гвалт, но никто его не слышал, а только видели, как по-рыбьи открывается его рот. И от этого взвеселились еще пуще.
Леньке стало жаль парня, да и послушать хотелось: что скажет, как станет сколачивать комсомол?
- Ну чего они галдят?
Глянул на Митьку, а у того брови сдвинуты к переносью, на скулах желваки перекатываются. Он вдруг решительно вскочил на ступеньку.
- Довольно базлать! Дайте послушать человека. А кому нету охоты - вали отсюда и не мешай!
Воспользовавшись наступившей короткой тишиной, приезжий бросил укоризненно:
- Что же вы, ребята, как мальцы желторотые? Будто в балагане на представлении. У меня дело важное. И смешки ваши совсем ни к чему. Очень даже вредные смешки. За это...
Толпа вновь взбурлила, но теперь уже по-иному.
- Но-но, ты не очень-то!
- Ишь, прыщ какой! Ежели натянул кожанку, то и начальник! Стращает!
- Гляди не заговаривайся, а то живо с крыльца сволокем и морду начешем! - Это Никита Урезков.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Елбан.
Он вдруг прогудел неожиданно миролюбиво и снисходительно:
- А что, ребяты, пущай покалякает... А ты, слюнявый, не жуй мочало. Побыстрей выкладывай свое важное дело.
Приезжий поморщился, как от перестоявшегося кваса, однако раскрыл тетрадочку, покашлял в ладонь.
- Так что вот... Прибыл я, чтобы создать в вашем селе комсомол. А что такое комсомол? Это - союз пролетарской молодежи. Содружество всех сознательных молодых крестьян и рабочих. Боевой отряд. Первый помощник большевистской партии. Строитель новой жизни. Ясно?
Парень вопросительно оглядел толпу. Елбан приветственно помахал ему рукой.
- Ясно. Валяй дальше.
Тогда приезжий, заглядывая время от времени в тетрадку, стал выкрикивать с каким-то трудным надрывом.
- Кто мы были до революции? Никто. Мы были рабочим скотом. Мы были угнетены и загнаны царствующими буржуями в темный угол жизни, и нам не было воли ни учиться, ни жить по-человечески. Но вот мы свергли буржуйский гнет. Каждый стал полноправным членом в нашей Советской Республике. Как поется в песне "Интернационал", "кто был ничем, тот станет всем"!
- Во дает! - произнес Култын, с восхищением глядя на приезжего.- Гляди-кось, так и чешет без всякого роздыху.
Ленька двинул Култына локтем в бок.
- Умолкни.
Он хоть и не все понимал, что говорил приезжий, но речь его здорово понравилась. Леньке еще ни разу не доводилось слышать, чтоб кто-нибудь так красиво и складно говорил.
А приезжий продолжал:
- Теперь, дорогие товарищи, нас всех, темных и угнетенных, Советская власть зовет идти вперед, навстречу новой жизни свободными и счастливыми. Она говорит нам, молодым крестьянам и рабочим: стройте новые заводы, сейте больше хлеба, чтобы у всех и во всем был полный достаток. Но каждый из нас в одиночку бессилен. Поэтому мы должны объединиться в могучую рабоче-крестьянскую семью - вступить в ряды Российского союза молодежи. Общей силой мы добьем всех врагов революции, восстановим народное хозяйство и построим свою счастливую жизнь. Да здравствует ученье и труд! Да здравствует победа над разрухой!
Приезжий захлопнул тетрадку и с просветленным лицом глянул в толпу.
- Закончил? - спросил Елбан.
- Все. То есть не совсем. Теперь, кто желает записаться в комсомол, пусть подходит ко мне.- И неожиданно приветливо улыбнулся.- Есть такие?
- А чего ж? - весело отозвался Елбан.- Ежели спляшешь - запишемся. А, ребяты?
Отовсюду сразу понеслось разудало:
- Пущай!
- Давай сюда гармоню!
- Он и без музыки спляшет. Шустрый!
Парень, сжав челюсти, мрачно смотрел потемневшими глазами на гогочущую толпу. А Иван Старков, бледный, с перекошенными губами, вертел головой, не зная, что делать.