Андрюшка сам случайно слышал, как Мыльничиха говорила:
– В нашем дворе не хлопчики, а золото. Такую мастерскую открыли, что и во всем городе не найдешь. И тебе кастрюльку починят, и утюжок исправят, и даже велосипеды ремонтируют… Если у вас, гражданочки, есть необходимость, зайдите к нам в мастерскую. У них все на сознательности: работа добрая и деньги не берутся…
Что еще говорила Мыльничиха, Андрюшка не стал слушать, шмыгнул в сторону, чтоб не заметили. Хоть и приятно, когда хвалят, но очень неловко. А на мастерскую спрос с каждым днем становился все больше и больше. Даже хозяйки других дворов зачастили сюда. Шли со всякой мелочью и с серьезными вещами. Одна женщина хотела ножную швейную машину привезти, чтоб отремонтировали, да ребята смущенно отказались.
– Не умеем еще, – с сожалением ответил Тимка.
Зря Тимка боялся, что ребята будут дразнить его "Кастрюлей". Получилось наоборот: многие просто завидовать стали его умению мастерить. Что там ни говори, а еще немало ребят, которые не только не знают, как, например, паять, но и паяльника-то в глаза не видели. Теперь почти все мальчишки и девчонки околачивались у мастерской: одни просто глазели, другие нерешительно и неуклюже помогали Тимке, Андрюшке и Светке. И потом, чумазые и гордые, ходили по двору, чтобы все видели, что они работают в мастерской.
Как-то примчалась сюда ватага Яшки Коржнева, шумная и взмыленная. Яшка приоткрыл дверь.
– Эй, кузнецы, у меня Алька расковался. Кто подкует?
Яшкины друзья дружно захохотали. Смеялся и сам Алька. После родительского собрания он дня два не разговаривал с Яшкой, но после того, как Коржнев подарил ему "Шерлока Холмса", стал снова его закадычным другом.
– Может, тут и сапожники есть? – орал Котька. – У меня ботинки порвались.
– А у меня, – вторил Димка "Дай, а?", – у меня в рубахе дырка.
Они орали наперебой, стараясь разозлить Тимку и Андрюшку. Но у тех как раз дело не ладилось с заклейкой камеры – или клей был виноват, или плохо обработали места склейки, – заплатки держались слабо.
Тимка лишь на минуту поднял голову, взглянул на орущих ребят и снова уткнулся в работу. Только Светка равнодушно сказала:
– Фи, какие дураки!
Это безразличие заметно охладило пыл ребят. Они приумолкли и уже без прежних усмешек стали наблюдать за работой. И когда Андрюшка с Тимкой, наконец, поставили последнюю заплатку, проверили камеру, забортовали ее, а затем накачали шины, Алька почесал затылок.
– А ловко у них получается…
Друзья хоть и промолчали, но согласились с Алькой: что ловко, то ловко! Андрюшка вывел велосипед во двор, прокатился, затем сел Тимка. Объехал вокруг "скворечника", пощупал шины.
– Все в порядке.
Яшка все это время молча с полуулыбкой наблюдал за Андрюшкой и Тимкой. Наконец, рассмеялся.
– Ну и драндулет! Колесница фараона Рамзеса Второго…
Алька обернулся к Яшке.
– Ты бы помолчал лучше…
– А тебе что? – окрысился Яшка.
– Ничего, а ты не насмехайся, – ощетинился вдруг Алька. – Привык над всеми смеяться, а сам ты какой? Что ты можешь делать? Ребята вон для Вани Тузова постарались, а ты "драндулет". Ты бы смог отремонтировать? – И сам ответил: – Ни черта не смог… Только одноглазых бандитов в подвале ищешь и то боишься…
Сердце у Яшки сжалось в комок: "Сейчас расскажет, как я закричал "Спасите!" и про синяк". Но Алька больше ничего не сказал. Да тут еще Андрюшка крикнул:
– Айда, ребята, Ване велосипед отдавать.
И все, кто был, двинулись за Андрюшкой. Яшка, делать нечего, тоже пошел с ребятами. "Вот ведь дрянь, – думал он об Альке. – Лучше бы ударил, чем так…"
Ваня играл на детской площадке. Увидел Андрюшку с велосипедом, ребят и все понял. Он помчался навстречу, но, не добежав, остановился. Растерялся: к Андрюшке броситься или к велосипеду. Бросился к Андрюшке, прямо на шею.
– Ну что ты, Ваня… Девчонка что ли? – смущенно проговорил Андрюшка. – Нельзя же так… Ребята смеяться станут… Но Ваня не слушал Андрюшку, висел на шее и лепетал:
– Спасибо, Андрюша, спасибо…
И вот Ваня встал на педали (не только с седла, но и с рамы ему еще не достать) и покатил по тротуару. Все ребята стояли, глядели на удаляющегося Ваню, улыбались и молчали. Да и что говорить-то? Разве и так не понятно?
А время все ближе и ближе к вечеру. На сердце у Тимки и Андрюшки стало тревожно: как сегодня пройдет их дежурство у церквушки? Тимка глянул на небо: опять тучи ползут. Хотя бы сегодня не было дождя. Не очень-то приятно сидеть в полыни ночью да еще вымокшему.
– Надо поесть сходить, – проговорил он. Андрюшка кивнул.
– Фонарик не забудь, как в прошлый раз…
Когда встретились, на улице стояла черная темень. Тучи заволокли уже все небо. Поднялся ветер. Он уныло шумел в деревьях, буйно гонял по двору клочки бумаг.
– Ну и погодка, – пробурчал Тимка ежась. – Может, сегодня не пойдем?
– Ну нет уж! Хоть камни пусть сыплются…
Добрались до церквушки быстро.
– Давай в большом проломе спрячемся? – предложил Тимка. – Оттуда все видно, как на ладони, и дождь не замочит.
Андрюшка не согласился.
– В проломе и нас сразу заметят. На старом месте спрячемся.
И они вошли в бурьян возле главного входа.
Ветер бушевал вовсю. Полынь, в которой залегли ребята, шумела и трещала. По небу уже совсем низко ползли тучи, где-то вдали сверкнула первая молния и загрохотал гром.
Но как ни жутко было ребятам в этой беспокойной ночи, как ни бесновался ветер, они не двинулись с места. Андрюшка лежал на животе и напряженно всматривался в тропинку, которая уходила по-над оврагом в темень, к кривому и узкому проулку старого города. Неожиданно над ребятами с шипеньем вспыхнула ослепительная молния и грохнул такой гром, что уши будто ватой заложило. Это произошло так внезапно, что искатели приключений застыли от испуга.
– Ну и выбрали погодку, – заворчал Тимка, ковыряя пальцем в ухе. – Какой дурак, кроме нас, сегодня будет ходить по пустырю.
И только Тимка умолк, как вдали послышался топот. Кто-то шел по тропинке. Ребята, как по команде, прижались к земле и затаили дыхание. Не они ли пожаловали, долгожданные ночные гости? Шаги все ближе, ближе; слышно уже чье-то тяжелое дыхание. И вот мимо прошел высокий человек с огромным узлом на плече, за ним еще двое, поменьше, и тоже с узлами.
"Переезжают что ли? – подумал Андрюшка разочарованно. – Ходят, только настроение портят. Тут и так страшно, а они…"
На этом Андрюшкины мысли оборвались: трое входили в церквушку.
Ребята подкрались к пролому. Андрюшка осторожно заглянул: темно, тихо.
– Куда они делись? – еле уловимым шепотом спросил Тимка, тоже заглядывая в церквушку. Андрюшка растерянно пожал плечами и уж было хотел привстать, но в это время под остатками лестницы вспыхнула спичка. И первое, что увидел Андрюшка, – очень знакомое лицо с курносым носом.
"Сыч"! – чуть не крикнул Андрюшка и уже совсем решил встать, чтобы пойти к нему.
Однако в ту же секунду хриплый и тоже знакомый голос рявкнул:
– Ты что, мерзавец, с ума спятил – огонь зажигаешь?! – Из темноты появилась громадная рука и погасила спичку. В церквушке стало еще темнее.
– Чего переживаешь, – послышался голос Сыча. – Кто нас увидит? В такую погоду и собаки не лают…
– Заткнись, и айда вниз.
"Где же я слышал этот голос? – подумал Андрюшка. – Почему он мне знаком?" – И вдруг вспомнил: "Ночью в подвале, когда Яшку с Алькой хотел испугать". Он уже не порывался идти к Сычу, отлично поняв, что тут происходит неладное, что если увидят их – несдобровать.
Снова полыхнула молния. И этого мгновения было достаточно, чтобы ребята с изумлением увидели вздыбленную каменную плиту, черный провал в полу и спускающегося в этот провал человека.
– Вот это да! – еле шевеля губами, воскликнул Тимка. – Та самая плита, что мы остукивали…
– Тише ты! – шикнул Андрюшка.
Но предостережение оказалось излишним: в церквушке глухо хлопнула плита, и все стихло. Только сейчас ребята почувствовали, что идет сильный дождь, что они промокли до нитки. Но что делать? Не лезть же от дождя в церквушку!
– Значит, они в подвале? – спросил Андрюшка.
– А то где же! Побежали к плитам.
Тимка долго бороздил носом мокрые и грязные плиты, пока не нашел щель.
– Ага, вот она! – прошептал, наконец, он.
– Ну-ка, ну-ка! Дай взглянуть…
Андрюшка приник глазом к небольшой щели между плитами, оттуда струился слабый свет. Но ничего, кроме мелькающих теней, не увидел. Из подвала долетал чуть слышный глухой говор, однако, как ни напрягали ребята слух, ни слова разобрать не смогли.
Внезапно все смолкло и погас свет. Ребята, словно угорелые, поползли на свое старое место и замерли в траве. Но из церквушки никто не выходил.
– Что они там, спать улеглись? – разозлился Тимка. – Не сидеть же нам здесь до утра!
Андрюшка встал, осторожно заглянул в пролом. Никого. Хотел вернуться к Тимке, но неожиданно увидел бегущего к церквушке, только с другой стороны, человека. Андрюшка еле успел отпрянуть и прижаться к стене, как человек торопливо вошел в церквушку. "Опять Сыч!? Откуда он взялся?" Андрюшка был совершенно ошеломлен. В церквушке раздавались какие-то странные звуки. Не то Сыч подметал, не то скреб метлой каменные плиты, а через минуту он также торопливо вышел и бегом бросился по тропинке к старому городу.
Торчать у церквушки больше было не к чему, и ребята помчались домой. Дождь не только не переставал, но, кажется, еще усилился – тугие водяные струи так и хлестали землю.
Ребята вбежали в первый попавшийся подъезд, чтобы передохнуть и собраться с мыслями.
– Ну, что? – вытирая ладонью мокрое лицо, спросил Тимка. – Поверил теперь? Это, брат ты мой, не шутка!
Андрюшка тоже понимал, что все виденное не шутка. Его просто лихорадило.
– А этот мужик-то, знаешь кто? – спросил Тимку. – Тот самый, что у нас в подвале ночью был. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Да ну?!
– Точно. Я его по голосу узнал… А Сыч… Что он с ними делает?
– Что делает! Ясно – ворует. Иначе зачем они лазят по подвалам?
– Ну, это мы посмотрим. Теперь-то мы все узнаем, но только как Сыч выбрался из церквушки? Ведь люк больше не открывался?
…Мать встретила Андрюшку сразу двумя вопросами.
– Во-первых, где ты допоздна пропадал, во-вторых, почему весь мокрый и в глине?
Андрюшка виновато осмотрел себя и тяжело вздохнул.
– Заигрались, а тут дождь хлынул…
Мама посмотрела на Андрюшку долгим печальным взглядом, от которого стало очень неловко. Но ведь не мог же он открыть ей еще не разгаданную тайну! Единственное, что твердо пообещал Андрюшка маме, – это не приходить поздно. Все – теперь они с Тимкой отдежурили.
Глаза у мамы сразу потеплели.
– Ну хорошо. Одежду повесь сушить, быстренько ешь – и в постель.
Она верила Андрюшке, и он никогда не злоупотреблял ее доверием. Наскоро поев, он юркнул под одеяло. По телу разлилось приятное тепло, но сон не шел. Перед глазами все время стояла церквушка и освещенное вспышкой спички лицо Сыча. "Зачем он по ночам таскается в церквушку? Ведь не для прогулки? Узлы какие-то принесли… Кто этот мужчина?" Думает Андрюшка, думает, а ничего придумать не может. Даже голова разболелась. Одно ясно: с Сычом неблагополучно.
Последний раз Андрюшка видел Сыча год назад, когда тот бросил школу. Они учились в одном классе, дружили, и Андрюшка пошел узнать, почему он не учится. Сыч жил на той же улице, что и Юрка Бабукин. Встретились возле дома, поздоровались. Андрюшка с удивлением рассматривал Сыча, его рваный пиджак, старые, кое-как залатанные штаны, выцветшую железнодорожную фуражку, которая была очень велика и сидела не на голове, а на ушах, сильно оттопырив их в стороны.
– Ты чего так вырядился?
Сыч исподлобья глянул на Андрюшку.
– А тебе-то что?
– Как что? – смутился Андрюшка. – Интересно…
– Я тебе не кино, – грубо сказал Сыч. – Ходит тут каждый: что да почему? Надоело.
Сыч сплюнул, отвернулся. Он долго глядел не мигая куда-то над домами, потом отрывисто сказал:
– Отец нигде не работает. Пенсию пропивает – вот почему! Доволен?
Сказал, голос его дрогнул, а в глазах вдруг заблестели слезы.
Потом каким-то глухим, но потеплевшим голосом произнес:
– Ну ладно, Андрюшка, не обижайся… Спасибо, что зашел, а теперь прощай, некогда мне…
– А почему в школу не ходишь? – торопливо спросил Андрюшка.
Сыч не ответил, лишь махнул рукой и медленно пошел вдоль улицы.
После этого Андрюшка больше не видел его.
И вот встретились…
ГЛАВА 9
С отцом на заработки. Этого никогда не забудешь. Генка угощает. Петля "дружбы" затягивает шею. Долг платежом красен. Десять турманов. Как не стало Федьки Макарова
Болезнь свалила мать, когда Федька заканчивал четвертый класс. Болела она долго и тяжело. Но все равно хозяйничала в доме, интересовалась, как учится Федька.
Бывало, худая, бледная, она зовет Федьку:
– Федюнька, иди, сыночек, ко мне…
Посадит на кровать, держит горячими пальцами грязную Федькину руку и тихим голосом убеждает:
– Учись, Федюнька, хорошо учись. В люди выйдешь, не ленись только. Какая у тебя сейчас забота? Никакой, кроме ученья. Станешь большим человеком, авось, и меня вылечишь… Отец-то, видишь, какой: ни до кого у него нет дела, пьет да пьет…
Федька учился хорошо. С похвальной грамотой четвертый закончил, в пятом тоже первым в классе шел.
Светлым мартовским днем, когда зазвенела первая капель, умерла мать. Федьку словно подменили: стал хмурый, молчаливый. Уроки готовил редко, а порой совсем не ходил в школу – и день, и два. Еле-еле закончил пятый и больше учиться не стал, сказал, что пойдет с отцом на заработки. Первое время в самом деле они с отцом нанимались пилить дрова. Но однажды отцу показалось, что его обсчитали, он поскандалил и больше не стал ходить по дворам.
– Не по нам эта работа, Федор, – сказал отец, вернувшись откуда-то пьяным. – Мы найдем себе такую работенку – ахнешь. Денежки сами потекут в карман.
Но такой работы не находилось. Да отец и не очень-то хотел работать: он получал пенсию как инвалид и этим вполне удовлетворялся.
После смерти матери в доме началось запустение. Все вещи приходили в негодность. Федька донашивал последние брюки и пиджак. Купить новые не было денег: отец пропивал их. Как получит, так неделю дома не живет – пьянствует. Целыми днями Федька болтался по городу полуголодный. Мало того, что отец совсем не заботился ни о доме, ни о Федьке, в последний год вдруг озлобился и по любому поводу бил Федьку. Бил нещадно. Один раз даже табуреткой замахнулся.
Этот случай на всю жизнь, как заноза, в память вонзился…
Осень пришла как-то сразу, холодная, мокрая. С серого неба целыми днями лил нудный дождь. Ветер злобно бросался в окна, безжалостно трепал в палисаднике тощую черемуху.
Федька сидел у окна и уныло смотрел на узкую грязную улицу. Дом был старый, прогнивший, и в нем стоял такой же холод, как на улице, только что ветра не было. Разжечь бы печку, да в сарайчике ни полена. А голодному в нетопленой избе совсем худо. К вечеру пришел отец. На этот раз он, к Федькиному удивлению, был трезв, но чем-то сильно рассержен. Отец, не вытирая сапог, прошел к столу, печатая на полу большие грязные следы. Одежда его промокла, и он, видимо, крепко продрог, потому что, взглянув на печь, хмуро спросил:
– Почему не протопил избу?
– Дров-то нет.
Отец сразу взорвался.
– А на стройку чего не сходил, лоботряс ты этакий!
– Да ведь сторож там, – тихо сказал Федька.
– За щепье тебя сторож не подстрелит, – заорал отец. – Понравилось тебе, дубине, на отцовском всем сидеть. Иди, говорю, за дровами.
Федька умоляюще взглянул на отца. Он уже по опыту знал, чем все это кончится.
– Меня уже ловили. Сторож побил…
– Мало, значит, бил! Быстро иди за щепками.
– Не пойду, – еле прошептал Федька.
– Ах ты мерзавец! – взревел отец. – Отца уважить не хочешь?
Он подскочил к Федьке и дал ему такого подзатыльника, что Федька слетел с табуретки.
– Иди, говорю, а то… – отец озверело глядел на Федьку, не находя слов. – А то… – И тут увидел табуретку, схватил ее и кинулся к Федьке.
Федька заорал не своим голосом и раздетый выскочил на улицу. Вслед за ним в дверь со страшной силой вылетела табуретка, ударив по ноге. Всю ночь Федька продрожал от холода и страха на чужом чердаке, а утром, проследив, когда отец ушел, пробрался в избу, оделся и пошел бродить по городу. Сколько дней слонялся так, боясь зайти домой, Федька уже не помнит. Но это были самые голодные и тяжелые дни в его жизни.
Однажды в одной из столовых, куда Федька пришел с надеждой раздобыть хоть кусок хлеба, столкнулся с Генкой Зубовым. Генка – сосед Федьки. Он жил через пять или шесть домов от него. Генка держал в руках два бутерброда с колбасой.
– Ты что такой невеселый? – спросил он и вгрызся крысиными зубами в бутерброд.
– Да так… – неопределенно ответил Федька и отвел взгляд от Генкиного рта.
– Хочешь пожевать? – спросил Генка.
Федька молча схватил бутерброд и с жадностью стал есть. Они вышли на улицу, и Федька рассказал Генке о своей беде. Генка беспечно воскликнул:
– А ты наплюй на все это!
– Как наплюй?
– А вот так! – и Генка мастерски сплюнул сквозь зубы. – Тебе отец денег, говоришь, не дает?
– Не дает.
– А ты сам возьми их. Не умирать же тебе с голоду.
– Прибьет батя, – вздохнул Федька.
Генка захохотал:
– Вот дурак! Ты не жди, когда он тебе зубы пересчитает. Возьми и валяй из дома.
– Нет! – мотнул головой Федька.
– Ну, как хочешь, – миролюбиво заявил Генка. А потом хлопнул Федьку по плечу. – Идем в закусочную, пожрем что-нибудь.
Генка оказался щедрым парнем. Он купил по порции котлет, по стакану кофе и несколько пирожков с мясом. Наконец-то Федька наелся досыта! Впервые за столько дней! А Генка до конца решил быть добрым. Он предложил Федьке для ночлега свой сеновал.
– Там сухо, тепло и мухи не кусают. А утром, смотри, пораньше сматывайся, а то мой Хрыч даст тебе жару, если увидит.
Хрычом Генка звал своего отца.
На другой день друзья снова шлялись по городу, и Генка продолжал угощать Федьку.
– Откуда у тебя столько денег? – удивлялся Федька.
– Разве это деньги! Семечки. Не такие бывали!
Однако, где он их брал, так и не ответил.
Быстро и крепко завязалась дружба между Генкой и Федькой, хотя они были совершенно разные по характеру.
Федьке шел тринадцатый год. Это был крепко сбитый мальчик, с большими серыми задумчивыми глазами. Он любил шутки, звонко, заразительно смеялся, однако это не мешало ему быть почти всегда хмурым и настороженным. Характер был у него спокойный и прямой. Федька не любил врать. Кроме всего этого, он был смелым и сильным. И ребята не только с его улицы уважали Федьку.