– Паша, – прошептал Алтухов. Он еще раз потряс конверт, надеясь найти там хоть какое-то объяснение – письмо или записку. Затем пролистал книжку. В самом конце ее Алтухов обнаружил две купюры по сто рублей. Кроме того, Паша уплатил за квартиру за полгода вперед, но ни письма, ни записки в книжке не было. Для верности Алтухов еще раз проверил ее, швырнул на диван и тяжело поднялся.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Пакет кто-то принес. Может быть, сам Паша. Но почему нет записки? – Алтухов засунул книжку во внутренний карман пальто, застегнулся на все пуговицы, но вовремя опомнился. – Черт, рано еще! – с досадой проговорил он.
– Да, собственно, и куда я? В любом случае в мастерской его нет.
Надо звонить домой. – Алтухов снова сел на диван, но тут же встал. Его бесила невозможность узнать все сразу, прямо сейчас.
– Черт те что, – выругался он, – обязательно нужна какая-то тайна. Заплатить за квартиру нашел время, а две строчки написать поленился. И времени сейчас, наверное, часов пять, а то и четыре. – Алтухов взял деньги, посмотрел на них, будто видел впервые, отшвырнул от себя и зло проговорил: – На кой черт они мне нужны? Боже мой, сейчас бы заснуть, а утром проснуться и… утром все выяснится. Все выяснится… – повторил Алтухов с сомнением, – но ничего не изменится.
Он подобрал с пола деньги, сунул в карман и повалился на диван.
"Ничего не выяснится, – подумал он. – Все только запутается еще больше. Ни письма, ни записки – это и есть письмо".
Алтухов закрыл глаза, но тут же открыл их и с беспокойством проговорил:
– Может, он хотел от меня откупиться? Дурак, я бы и так ушел. Он специально устроил этот спектакль с печатью на двери. Увидел меня издалека и… Боже! Паши больше нет. В любом случае, спектакль это или что-то еще. Его нет.
Алтухов еще долго разговаривал сам с собой, затем отвернулся к стенке и задремал. Спал Алтухов плохо, часто просыпался, скрипел во сне зубами и стонал. Ему снилась какая-то дрянь: то Нина с Пашей, держась за руки, прыгали под поезд метро. Затем ему приснилось, будто он сидит в поезде дальнего следования и ест чужую курицу, а в это время в купе входит хозяин курицы – участковый инспектор.
Алтухов ворочался и кряхтел до тех пор, пока не увидел, что на улице рассвело. Щурясь, он посмотрел на окно, тяжело сел и протер глаза. Сон не принес ему облегчения. Бледно-серый рассвет вызвал у Алтухова лишь приступ жестокой тоски.
Впервые за последние несколько дней Алтухов вспомнил, что давно не умывался и не брился. Он провел рукой по лицу – оно было скользким, а щеки и подбородок заросли недельной щетиной.
Алтухов плюнул на пол и с отвращением растер плевок грязным ботинком.
– Животное, – сказал он и сам себе ответил:
– Да, животное. Успокойся, скоро все кончится.
– Ты говоришь об этом уже много дней! – истерично возразил он себе. – Ты все время болтаешь о том, что скоро подохнешь, но подыхать и не собираешься. Может, хватит тогда болтать?! Умойся, побрейся и иди устраивайся кочегаром в котельную. А хочешь – к Нине под бочок.
Голос у Алтухова становился все более резким. В какое-то мгновение он почувствовал, что теряет над собой контроль. Злость и отчаяние душили его, захлестывали сознание, и как Алтухов ни сопротивлялся, как ни старался успокоиться, внутри у него все вибрировало и болело. Он больше не мог находиться в этой комнате, не мог сидеть сложа руки, дожидаясь, когда все разрешится само собой.
– Я ненавижу тебя! – сказал Алтухов. – Сорок лет ты спал, жрал и что-то говорил только для того, чтобы спать, жрать и что-то говорить. Можешь ты, наконец, совершить хотя бы один поступок?
Один-единственный?! – Он вскочил с дивана, помотался по комнате, заглядывая в углы. Затем раскрыл шкаф и тут же захлопнул дверцу, потому что шкаф давно был пуст. – Ну не на портках же своих давиться! – воскликнул он. – Нет, вначале к Паше! – Здесь он остановился посреди комнаты и спросил:
– Зачем к Паше?
– Надо, – тут же ответил Алтухов. – Надо!
Алтухову так захотелось с кем-нибудь попрощаться, кому-нибудь сообщить, что, мол, все, он уходит насовсем. Что через какое-то время его просто не станет, и их, оставшихся здесь, будет меньше на одного человека. Ему хотелось кому-нибудь рассказать, что он здесь жил, может и зря жил, но это не его вина, но его беда. Что ему страшно хотелось любить людей и что он старался их любить, а если у него это получалось плохо, то он просит прощения – так уж qkswhknq|.
От подобных мыслей у Алтухова навернулись на глаза слезы. Ему стало жалко себя и всей своей бестолково прожитой жизни. Он жалел, что у него нет под рукой письменного стола, нет бумаги и ручки; что он не может попрощаться со всеми как хотелось бы, обдумав и записав свое последнее прощание.
Алтухов шмыгнул носом, высморкался в кулак и вытер руку о пальто.
– Рассопливился, – сказал он. – Жалко себя стало… сволочь.
Алтухов зашел в ванную, заперся изнутри и умылся. Заметив на полочке бритву соседа, он заодно и побрился, а затем побрызгался одеколоном и даже помассировал щеки. Мысленно поблагодарив владельца бритвы и пожелав ему поскорее подохнуть, Алтухов вышел из квартиры, застегивая на ходу пальто.
На улице было ветрено и промозгло. Тонкие, в два пальца толщиной, деревца, посаженные вдоль дороги, торчали из грязных сугробов и были похожи скорее на сухие вешки для заблудившихся среди одинаковых грязно-серых домов.
До Пашиной мастерской он доехал на перекладных, поменяв при этом три автобуса. Как всегда, у хозяйственного магазина он увидел незнакомца в сером пальто и старой кроличьей шапке. Тот курил на остановке и, пренебрегая конспирацией, рассматривал Алтухова.
"Опять он, – подумал Алтухов. – А может, и не он? Черт его знает, никак не запомню, как он выглядит. Не человек, а собирательный образ. Может, подойти и спросить… А пошел он к дьяволу!" – Вызывающе глядя прямо в глаза преследователю, он проскочил мимо и углубился в переулок.
Двери мастерской оказались опечатанными, и это потрясло Алтухова до такой степени, будто ему зачитали смертный приговор.
Некоторое время он стоял без движений и смотрел на два пластилиновых кругляша. Затем Алтухов, не торопясь, достал из кармана квартирную книжку и принялся рвать ее на мелкие кусочки.
Мимо него к выходу прошмыгнула женщина, и Алтухов успел поймать ее испуганный, недоумевающий взгляд.
– Вы не знаете, почему опечатано? – крикнул он ей вдогонку и кивнул на дверь Пашиной мастерской.
Женщина уже открыла дверь, но остановилась и ответила:
– Понятия не имею.
Первое, что Алтухов почувствовал после того, как женщина ушла, это резкий запах мочи в подъезде. Мысль о том, что Пашу он больше не увидит, появилась и исчезла, но вместо досады, удивления или чувства жалости к себе, он ощутил нарастающее раздражение. Алтухов увидел темный, загаженный подъезд: стены вдоль ступенек сплошь были в засохших плевках, а наверху – исписаны и исцарапаны в несколько слоев. Потолок из-за черных пятен копоти в некоторых местах напоминал шкуру леопарда, а пол был усеян окурками и обрывками его квартирной книжки.
Чтобы не видеть всего этого, Алтухов прислонился к стене, закрыл глаза и на какое-то время позабыл, где находится. Привычный мир, окружавший его, разломился, распался на множество частей, и он почувствовал, как с него, будто шелуха, слетает все человеческое: и наследственное, и благоприобретенное, и общевидовое. Алтухов приподнял руку, с удивлением посмотрел на нее, но не понял, что это такое. Странное состояние длилось какие-то секунды, а когда Алтухов пришел в себя, его охватил sf`q.
До самой темноты Алтухов болтался по городу. Ветер пронизывал его до костей, мокрые ноги замерзли так, что он едва чувствовал их. Давал знать о себе и голод – Алтухов ослаб и сделался ко всему безразличен. Он бесцельно брел от одной улицы к другой, иногда заходил в магазин погреться, и если это был гастроном или булочная, Алтухов быстро выходил оттуда – запахи съестного вызывали у него приступы тошноты.
За все это время он ни разу не вспомнил о двухстах рублях, которые прислал ему Паша. Обо всем, что касалось его друга, Алтухов упорно старался не думать.
Ближе к вечеру у Алтухова появилась цель: он решил навестить свою бывшую семью, попрощаться с женой и дочерью, не объясняя, что он задумал.
Алтухову не повезло – он попал как раз в час "пик" и долго мучился вначале в переполненном вагоне метро, а затем в таком же битком набитом автобусе. Когда Алтухов наконец доехал до нужной остановки, он едва держался на ногах.
Дом он нашел быстро, хотя и был здесь всего один раз, сразу после размена. Ноги сами привели его по вытоптанной в снегу тропинке к нужному подъезду. Правда, Алтухов не помнил ни этажа, ни номера квартиры, а потому позвонил наугад.
Дверь ему открыл моложавый атлет в синем спортивном костюме и с безопасной бритвой в руке. Алтухов не знал, кто это, и скорее машинально сказал:
– Извините. Ошибся.
Здоровяк брезгливо окинул его взглядом с ног до головы и ответил:
– Да уж вижу, что ошибся.
После этого Алтухов совсем упал духом, и если бы вместо лифта в подъезде был лестничный пролет, он не задумываясь кинулся бы головой вниз.
Спустившись на первый этаж, Алтухов выглянул на улицу, но не нашел в себе силы снова выйти на мороз и вернулся к батарее. Он прижался к ней спиной, затем сел на корточки и обхватил голову руками. Каждый раз, когда открывалась входная дверь, он приподнимал голову, затем опускал, и так до тех пор, пока в подъезд не вошла его бывшая жена.
– Саша, – увидев его, сказала она. – Ты к нам?
– А к кому же еще? – хрипло ответил Алтухов и поднялся на ноги.
– Ну тогда пойдем, – пригласила Ольга и, не дожидаясь его, пошла к лифту.
– А твой муж?.. – начал Алтухов, но Ольга перебила его:
– Я теперь одна. Вернее, мы одни. Света сегодня поздно придет, у нее занятия.
Алтухов расположился в комнате за столом, под пластмассовой люстрой с тремя мощными лампами. Он не разулся и не снял пальто, и пока Ольга раздевалась, а потом на кухне перекладывала продукты из авоськи в холодильник, он сидел один и безучастно смотрел прямо перед собой.
– Ты хочешь есть? ’очешь кефира с хлебом? – появившись, спросила Ольга.
– Да, – ответил Алтухов.
Ольга принесла чашку, выложила на стол хлеб и кефир и села напротив.
– Вид у тебя не очень… опустился, – осторожно сказала она.
– Ерунда, – ответил Алтухов, – приподнимусь еще. Какие мои годы?
Ольга покачала головой и сама налила Алтухову кефир.
– А я хотела на днях к тебе съездить. Решила подать на алименты.
Раньше вроде обходились, а сейчас не хватает…
Алтухов засмеялся каким-то зловещим смехом, а Ольга испуганно закончила: -…Лида растет… Сапоги новые нужны.
– Ну что ж, подавай, – бодро ответил Алтухов. – Можешь прямо сейчас мне и подать. – Двумя руками он похлопал себя по карманам и тут вспомнил о Пашиных деньгах. Алтухов залез в брючный карман, достал оттуда две сотенные и одну из них припечатал к столу. – По-честному, пополам. Больше пока нет, ты уж извини.
– Ты давно не работаешь? – не обращая внимания на деньги, спросила Ольга.
– Давно, – с удовольствием ответил Алтухов. – Не помню сколько.
Не считал. – Он залпом выпил кефир и спросил: – Можно, я выпью всю бутылку? Я не ел день… а может, два…
– Пей, пей, конечно, – ответила Ольга.
– Я, собственно, проститься пришел, – сказал Алтухов. – Уезжаю.
– Куда? – спросила Ольга.
– На заработки, – ответил Алтухов и по-волчьи ухмыльнулся: – Предложили хорошую работу – под Питером дачи строить.
– И на долго? – спросила Ольга.
– На всю оставшуюся жизнь. Так что, больше не увидимся. Я ведь тоже времени зря не терял. Понял наконец что если уж работаешь, то не бесплатно. Если башка моя никому не нужна, может, руки пригодятся.
– Если бы ты раньше так… – начала Ольга и осеклась.
Алтухов смотрел на нее с какой-то безумной полуулыбкой, грязными руками с траурной каймой под ногтями он нервно щипал скатерть, и весь его облик немытого, спившегося бродяги начисто отрицал все, что он говорил.
– Ты когда едешь? – спросила Ольга.
– Сегодня. Вечером, – ответил Алтухов. – Я еще неделю назад должен был уехать. Задержался из-за Паши. Неделю назад он попал под машину. Вот пришлось…
– Паша погиб неделю назад? – переспросила Ольга.
– Да, везучий был мужик, а вот на тебе…
– Что ты врешь? – перебила его Ольга. – Паша с Надей позавчера уехали в Америку. Насовсем. Они мне звонили.
– В Америку?! – Алтухов даже привстал со стула. – И ничего не сказал мне… не говорил.
– А что он тебе должен был сказать? – усмехнулась Ольга.
– Слова, – ответил Алтухов и поднялся.
Это известие настолько ошеломило его, что он заторопился на улицу, где наедине с собой смог бы обдумать и попытаться найти nazqmemhe Пашиному обману. Алтухов сразу вспомнил, как во время последней встречи тот упаковывал картины и врал что-то о предстоящей командировке в "рунино-"рушино. "А может, и не врал, – подумал Алтухов. – Если эта выставка – в Америке".
– Ты уже уходишь? – забеспокоилась Ольга.
– Да, мне пора. Поезд через два часа.
Ольга замялась, посмотрела Алтухову в лицо и наконец решилась:
– Покажи билет.
Алтухов похлопал себя по груди и нашелся:
– Он не у меня. Я же не один еду. Я вам напишу оттуда.
– Ты врешь, – сказала Ольга. – Ты никуда не едешь. Посмотри на себя в зеркало. Тебя же и на вокзал не пустят, не то что в поезд.
– Ну, голубушка, – рассмеялся Алтухов. – Ты давно была на вокзале? Там только такие, как я, и обитают.
– Вот именно, обитают, – сказала Ольга. – Скажи правду. Только правду: ты сильно пьешь? – Она покачала головой и добавила: – Ты правда уезжаешь?
– Ну что ты, как маленькая: правда, кривда, – ответил Алтухов. – Еду. Вещи в камере хранения. Даже код помню: А-23456.
– Послушай, Саша, – волнуясь, проговорила Ольга. – Если ты все это сочинил, чтобы… то лучше останься у нас. Вымоешься, отоспишься, а там посмотрим.
– О-о-о! – рассмеялся Алтухов. – Не вводи в соблазн. Билет пропадет, жалко.
– Не кривляйся, я серьезно, – перебила его Ольга.
– Серьезно? Нет, спасибо. Мне уже сегодня… нет, вчера… не помню, предлагали то же самое. – Алтухов развел руками. – Все, Ольгуня, поздно. Да ты еще красивая молодая женщина. Что ты себе мужика не найдешь? Вон у тебя сосед какой под боком – орел, я бы даже сказал – мамонт. А у меня уже душа не лежит к семейной жизни. Кстати, знаешь, у меня душа появилась. Раньше я как-то без нее обходился, а сейчас вот обзавелся. Имею шанс попасть в рай или хотя бы в чистилище, так что я нынче идеалистом стал. И времени у меня нет, а то ведь завтра опять может не стать ее.
Какой-нибудь подонок убедит меня, что человек – это кусок мыслящего… иногда мыслящего говна и не более того. А я этого не переживу.
– Что ты мелешь? – испуганно глядя на него, спросила Ольга.
– Я не мелю, – ответил Алтухов. – Я объясняю тебе ситуацию. – Он запахнул пальто и направился к двери. – Прости и прощай, дорогая Ольга. Поцелуй за меня дочку. Это, пожалуй, единственное, что я сделал бы с удовольствием сам, но… нет времени. Поезд, он, знаешь, ждать не будет. Там внутри пассажиры сидят, и все такие скандальные.
Выражение глаз Ольги изменилось. Взгляд сделался холодным, а лицо спокойным.
– Ты совсем заврался, – сказала она. – От тебя воняет за версту, как от помойки.
– Заврался? – рассеянно переспросил Алтухов. – Я вру не больше, чем все остальные. А вообще-то, человек совсем не то, что он говорит, и даже не то, что делает. Ты, к сожалению, этого так и me поняла.
– То, Саша, то, – закивала головой Ольга. – Тебе самому не страшно за свое будущее?
– Давненько я этого не слышал! – расхохотался Алтухов. – Не страшно! Ибо никто не знает, во что нас преобразует грядущее…
– Да, порассуждать о жизни ты умеешь, – сказала Ольга. – А вот жить… И грядущее твое, достаточно посмотреть на тебя…
– Ну с тобой-то все ясно, ты-то все знаешь, – перебил ее Алтухов.
– Поэтому и живешь одна.
Ольга молча смотрела на Алтухова, а он махнул ей рукой, прикрыл за собой дверь комнаты и покинул квартиру.
После посещения жены на душе у Алтухова полегчало. Он не мог себе объяснить, почему это произошло, да и не пытался. Он ехал в автобусе и уже спокойно, без истерики размышлял о том, что Паша знал о своем отъезде как минимум за полгода и все это время молчал. "Значит, он меня уже тогда похоронил, – подумал Алтухов.
– А действительно, что он мог написать мне? Держись, старик?
Когда-нибудь увидимся? Приезжай ко мне в Америку?" Алтухов вспомнил тот случай, после которого Пашина жена потребовала, чтобы он больше у них не появлялся. Это произошло в то время, когда они с Ольгой разменивали квартиру. Алтухов поселился у Паши с Надей, но домой возвращался только поздно вечером, чтобы не надоедать хозяевам. Целыми днями он болтался по Москве, изредка заходил по объявлению в какую-нибудь контору и, получив очередной отказ, с облегчением уходил. Алтухов делал это лишь для очистки совести, поскольку устраиваться на работу в таком состоянии не имел душевных сил. А через три месяца, перед самым разменом, Пашина жена устроила им обоим скандал.
Собственно, разговор был о том, что Алтухов "хорошо устроился" – сидит у них на шее и даже не пытается как-то изменить положение.
Похоже было, что она давно готовилась к своему "выступлению" и наговорила Алтухову много неприятных, но в принципе верных вещей. Во время монолога жены Паша молчал, а Алтухов послушал ее минут десять, а затем сказал, что она безмозглая дура и только из-за Паши он не позволяет себе выложить все, что о ней думает.
Но все же сказано было достаточно, и Алтухову пришлось уйти.
Где-то с неделю он жил у двоюродной сестры, а затем появилась комната в коммуналке.
Ссора эта никак не повлияла на их с Пашей отношения, но встречались они с тех пор только в мастерской и чем дальше, тем чаще, до позавчерашнего дня.
Автобус остановился у метро, и Алтухов вышел из него. "Все, – подумал он. – Сегодня. Сегодня ночью. Не бойся, не испугаюсь. Да мне, собственно, и ничего другого не остается – все концы обрублены, возвращаться некуда и ни к чему. Давай, давай, – подбадривал он себя. – Из жизни надо уходить, как с плохого кино, со словами: "Ерунда, зря только потратил время". Все уже видано-перевидано, нет таких слов, которые не были бы сказаны, нет таких мыслей, которые я не передумал бы. Осталось только сказать последние слова: я ухожу".
На Ленинградском вокзале Алтухов взял билет до ближайшей станции. До поезда оставалось около трех часов, и все это время он провел, расхаживая по залу. Один раз у него проверили документы. Алтухов очень нервничал, и, вероятно поэтому, милиционер долго, внимательно изучал паспорт. Он вернул его только после того, как Алтухов предъявил билет на поезд.