Не ответив, бродяги хлопнули дверью.
Алтухов с Ниной слышали, как они покинули квартиру, но потом с лестничной площадки еще долго доносился какой-то шорох и тихий бубнеж.
– Они сейчас приведут подмогу, – сказала Нина. Она подняла с пола кружку и, громко глотая, торопливо выпила все вино.
– Не приведут, – успокоил ее Алтухов. – Вот это и есть настоящие бомжи. Венцы творения, так сказать, во всей своей красе. Не бойся, они трусы. Я же сидел, знаю, кто чего стоит.
– Ты сидел? – изумилась Нина.
– Да. А что, не похоже? – хохотнул Алтухов и пропел: – Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ невинных загубил…
– А за что тебя? – осторожно спросила Нина.
– Не хочу рассказывать. Надоело. – Он взглянул на Нину, налил себе вина, залпом выпил и добавил: – Не бойся, я никого не убивал, не насиловал, не грабил. Так, по глупости.
– А их тебе не жалко? – вдруг спросила Нина и как-то нетрезво мотнула головой в сторону двери.
– Нет, – ответил Алтухов. – Мне давно никого не жалко. Мне даже себя не жалко. Каждый живет в доме, который построил сам. И одиночество, поверь мне, не самое плохое наказание. Одиноко – иди в церковь. Там, по крайней мере, любовь – это Бог. А здесь – половой акт или мелодрама.
– Да, да, да… – закивала Нина.
– У меня бабка была верующей. Я ее и запомнил-то только из-за рождественских подарков. Официально тогда не справляли, нельзя было, а так, потихоньку, словно гадость какую делали, праздновали. Я помню, мне лет пять было. Шкаф у нас стоял – огромный, до потолка. Вот из этого шкафа бабка и доставала подарки. Я почему-то запомнил только запах. Рядом со шкафом пахло яблоками и печеньем. Я подходил к нему и нюхал, как звереныш. Волшебный был запах. Вот тогда мне было жалко всех… даже пауков.
– А может, тебе… лечь полечиться? – тихо спросила Нина. – Гипнозом лечат… выпивающих.
Алтухов удивленно посмотрел на нее, убедился в том, что Нина сказала это серьезно, и как-то сразу обмяк.
– Дура ты, – вдруг устало проговорил он. Нина покраснела и опустила голову, а Алтухов спохватился, подсел к ней, торопливо открыл вторую бутылку и налил в кружку вина. – Извини, я не хотел. Так, вырвалось. Давай выпьем. – Он попытался всунуть ей в руку кружку, но Нина сжала пальцы в кулак. – Ну не обижайся, – виновато попросил Алтухов. – Одичал я совсем. Ну, выпей. Ты unpnxhi человек, я это сразу понял, потому и говорю тебе все это. ‘-фу… ты черт, – выругался Алтухов. Он залпом выпил кружку вина и затряс головой.
Нина встала и запахнула пальто, но Алтухов успел схватить ее за рукав.
– Куда ты? Куда ты пойдешь? Домой? – Он потянул ее за рукав и усадил рядом с собой. – Здесь нас двое, там ты будешь одна.
Неужели не понятно?
Алтухов чувствовал, что сильно опьянел, и вместе с этим изменилось его отношение к Нине. С нее как будто слетела серая невзрачная обертка, и Алтухов увидел, что Нина имеет очень даже привлекательное лицо, и трагическое выражение нисколько не портит его. Он вдруг увидел, что у нее густые пышные волосы, коегде тронутые сединой и красиво вылепленные руки. Затем он вспомнил бывшую жену, болезненно поморщился и тряхнул головой, как бы избавляясь от неприятных воспоминаний. А Нина сама себе налила полную кружку вина и, поколебавшись, выпила все до дна.
– Ну вот и умница, – Алтухов погладил ее по волосам, а Нина ткнулась лицом в его плечо и затихла. – Умница девочка, – ласково приговаривал Алтухов. – Умница. Сейчас тебе станет лучше. Вино для того и существует, чтобы обезболивать. – Он услышал, как Нина всхлипнула, и укоризненно сказал: – Ну вот и рассопливилась.
– Все-таки ты сумасшедший, – тихо пролепетала Нина. – Жалко.
– Ты это уже говорила, – ответил Алтухов. – Я не сумасшедший, я умер. Просто умер.
– Жаль, – повторила Нина и двумя пальцами вытерла нос. – Пойдем ко мне. "ы, наверное, есть хочешь?
– Я? – искренне удивился Алтухов. Он задумался, пытаясь сообразить, хочет ли есть, и затем с усмешкой ответил: – Нет, спасибо. Я лучше здесь. У тебя разуваться надо. Туда не присядь, того не делай. Я отвык от такой жизни. А здесь я дома.
– Это не дом, – вздохнула Нина.
– Дом, – уверенно ответил Алтухов. – Дом везде, откуда не гонят и где не приказывают. Мы просто позабыли, что такое дом, а может и не знали никогда. Так что, это мой последний дом. Следующий будет – фьють… – Алтухов махнул рукой. – Далеко.
Некоторое время они оба молчали. Затем Нина подняла воротник и, не глядя на него, прошептала:
– Я вот одного не пойму, если ты сама по себе живешь, нормально живешь: не врешь, не воруешь… не притворяешься, то тебя прогоняют… не замечают… ну, в общем, никому ты не нужна.
– Отторжение клетки от организма, – покачал головой Алтухов. – Конечно, если ты не соблюдаешь правил игры, не знаешь их или не хочешь им следовать – взашей. Все справедливо. А ты соблюдай.
Чай, не в джунглях живешь.
– Не надо, не смейся, – заплетающимся языком проговорила Нина. – Я вот тоже, всегда сама по себе жила. Потом поняла, что так нельзя, а уже все. Поздно. Не могу. Нет, я не говорю, что все плохие, а я хорошая. Я знаю, я злая. Я и с сестрой из-за этого рассорилась, и мужа прогнала. А больше никого у меня и нет.
Знакомых вроде бы много, а поговорить не с кем.
– Известная ситуация, – сказала Алтухов. – Многим это открытие стоило жизни. "Велика Москва, а позвонить некому". Самое qlexmne, что каждый человек открывает это по-новому. Для себя, разумеется. И это при том, что человечеству никак не меньше миллиона лет. В общем-то, все это странно, конечно. Ты удивляешься – одна! – Алтухов усмехнулся. – Да, одна, а чего бы ты хотела? Человек приходит один и уходит один.
– Ты все правильно говоришь, правильно, – забормотала Нина.
Алтухов посмотрел ей в лицо и понял, что она сильно опьянела. В ее блестящих глазах отражались два изрядно посиневших окошка, а лицо разгладилось и сделалось печально-улыбчивым.
– Может, и правильно, а, может, и нет, – разочарованно ответил Алтухов. Он налил себе в кружку вина и медленно выпил. – Ты еще будешь?
– Буду, – охотно согласилась Нина.
Она смотрела на Алтухова, сияя то ли от радости, а может, от восхищения, пьяного восхищения преобразившимся миром. И Алтухов сразу понял, что разговор закончен. Ему больше не хотелось ничего говорить – исчез слушатель. Нина больше не понимала его.
Сейчас она заранее была согласна со всем, что он скажет, даже если это будет откровенная глупость.
Налив Нине вина, Алтухов подождал, когда она выпьет, забрал у нее кружку и поставил на пол.
– Давай спать, темнеет. – Он подошел к двери и запер ее, просунув в дверную ручку оторванный диванный подлокотник.
– Давай, – бессмысленно улыбаясь, согласилась Нина.
– Я привык с краю, – сказал Алтухов.
– А мне все равно, – ответила Нина и, как была в пальто и сапогах, переползла к стене.
Алтухов лег на спину, позволил Нине положить голову себе на плечо и закрыл глаза. Нина затихла. Она лежала рядом с напряженной застывшей улыбкой, боясь нарушить этот интимный акт совместного почивания каким-нибудь легкомысленным словом или движением.
Алтухову не спалось. Иногда он слышал, а вернее, чувствовал, как Нина украдкой вздыхает. "Зря я ее не отпустил, – подумал он. – Зачем она здесь? Обыкновенная баба. Замуж хочет. Представляю себе, парочка: она и я". Алтухов вообразил, как бы они с Ниной жили в ее ухоженной убогой комнатенке, и ему сделалось противно и невыносимо скучно. Он громко вздохнул и пробормотал:
– Боже мой.
– Ты что? – тут же откликнулась Нина.
– Не спишь? – спросил Алтухов. – Я думаю, зачем мы с тобой встретились, кому это нужно?
– Не знаю, – ответила Нина и, помолчав, добавила: – Мне нужно.
– Может быть, – медленно проговорил Алтухов. – А мне это зачем?
Рыбак рыбака видит издалека? Глупо все это. Приходится напрягаться, как-то реагировать друг на друга. Тебе это не надоело?
– Нет, я не напрягаюсь, мне нетрудно, – ответила Нина. – Наоборот, мне так легче.
– Тогда ты счастливый человек, – усмехнулся Алтухов.
– Я счастливая? – хихикнула Нина. – Нет, счастье – это когда все уже есть и ничего больше не хочется.
– Не говори ерунды, – громко сказал Алтухов. – Когда ничего не хочется – это конец. Мне вот ничего не хочется. По-твоему, я счастливый?
– Нут, у тебя же ничего нет, – ответила Нина.
– А что ты подразумеваешь под "все есть"? – язвительно спросил Алтухов. – Семья, конечно?
– Семья, – согласилась Нина, – хороший дом, хорошая работа.
Насчет "ничего не хочется" – это я, конечно, неправильно. Это я так, не подумала. ’очется и очень сильно хочется. Жить хочется.
– Вот-вот, – сказал Алтухов, – непонятно только, что здесь такого нереального. Комната у тебя есть, кто тебе не дает завести семью? От кого вообще это зависит? Тебе же не небоскреб нужен и не принц. Ты ведь даже со мной согласна жить. Тебе и нужно-то всего ничего. – Алтухов даже сел на диване от возмущения. – Боже мой, человеку нужен мужик нормальный да крыша над головой. И изза этого он прыгает под поезд.
– А тебе что нужно? – тихо спросила Нина.
– Мне? Ничего, – ответил Алтухов.
– Нет, что тебе нужно, чтобы ты снова захотел жить? – пояснила Нина.
– Ох-хо-хо! – рассмеялся Алтухов. Он помолчал немного, а потом ответил: – Не знаю. Ничего в голову не лезет. Может, потому что выбирать не из чего. – Алтухов на ощупь нашел бутылку и кружку, налил себе и выпил. – Мне кажется, мы ничего не знаем об этой жизни. Она ведь совсем не такая, какой мы ее себе представляем.
Мир не такой. Мы его себе придумали. Я вот, убей не пойму, зачем мы здесь с тобой лежим на грязном диване в темноте и говорим.
Зачем? Темнота, диван, грязь – это все внешнее. А ведь есть же что-то еще. То, что мы с тобой оба как бы несчастные – это глупость, тоже внешнее, это ничего не объясняет. Есть какая-то сила, которой мы слепо подчиняемся. Слепо – вот что плохо. А я знать хочу, что это за сила. "ы вот зачем сюда пришла сегодня?
Ты, чистюля, пришла в этот хлев, зачем? Можешь ты мне это объяснить?
– Не знаю, – прошептала Нина. – Мне было скучно дома.
– Скучно?! – почти закричал Алтухов. – Когда бывает скучно, идут в кино, в театр, в зоопарк. А ты-то пришла в нежилую квартиру.
На мусор посмотреть?
– А ты знаешь, зачем я пришла? – серьезно спросила Нина.
Алтухов чуть было снова не назвал ее дурой, но вовремя сдержался и лишь застонал.
– Ладно, хватит болтать, – успокоившись, сказал он. – Спи.
Нина затихла, и вскоре Алтухов услышал ее мерное дыхание.
Алтухов уснул не сразу. Ему вспомнилась еще одна игра с зазеркальным миром. Когда-то в детстве, оставаясь в квартире один, он брал в руки зеркало, так, чтобы в нем отражался потолок, и медленно бродил с ним по квартире. На пути у него часто возникали ложные преграды. В комнатах – отразившиеся в зеркале люстры, в прихожей и коридорах – антресоли, а при переходах из комнаты в комнату или кухню – высоченные притолоки.
Алтухов прекрасно помнил, как страшно ему было перелезать через них, как подойдя к краю антресоли, он вдруг обнаруживал "под собой" глубокий провал и останавливался, боясь упасть в этот несуществующий колодец. Эта игра ужасно нравилась ему – страшно h одновременно безопасно. Его забавлял этот обман – видимые в зеркале преграды воспринимались им как настоящие, и однажды, гуляя в парковом овраге, он впервые подумал: а не есть ли преграды и ямы земные всего лишь отражением преград и ям небесных?
Лежа с закрытыми глазами, Алтухов подумал, что жизнь так и не дала ему ответа на этот вопрос. Квартиры, в которой он вырос, давно уже не было, как не существовало и тех зеркал. А сам он потерял всякий интерес к каким бы то ни было играм – детским или взрослым. "В этом я, наверное, похож на человечество, – засыпая, размышлял Алтухов. – Оно сейчас примерно в моем возрасте, так же, как и я, со временем сопьется и умрет небритым от цирроза печени или покончит с собой, что, конечно, вероятнее всего".
4
Проснулся Алтухов глубокой ночью от жажды и головной боли. С улицы не доносилось ни звука, рядом тихо посапывала Нина, и даже через пальто локтем он ощущал тепло ее тела.
Где-то недалеко от дивана изредка поскрипывали половицы. Это было похоже на крадущиеся шаги, и Алтухов долго прислушивался к этим звукам. Он еще надеялся уснуть, но сон как назло не шел, и бессмысленное лежание начинало раздражать его.
Промаявшись так с полчаса, Алтухов встал с дивана и подошел к окну. Белесая зимняя улица была совершенно безлюдной, и он почувствовал какой-то мистический страх перед этой пустынностью.
Там, за окном происходило нечто странное, невидимое глазу. ’Холодная фиолетовая улица жила своей медленной и непонятной для человека жизнью. При абсолютном безветрии воздух казался застывшим и кристально прозрачным, и все же Алтухов ощущал какоето движение пространства. На мгновение ему показалось, что Земля лишилась своей воздушной оболочки, и космос объял ее со всех сторон. Он даже увидел струящийся сверху эфир и почувствовал движение Земли в этом загадочном нематериальном бульоне.
"Кто бы мне сказал несколько лет назад, что я буду вот так сходить с ума в заброшенной квартире", – подумал Алтухов. Он вспомнил, как однажды шел мимо грязного допотопного заводика и под некрашеным уродливым забором, в полукольце случайных прохожих увидел лежащего в луже человека. Тот был уже мертв, но даже мертвый он был преисполнен достоинства и самодержавной чопорности. Кем был этот человек, как попал сюда – никто из "зрителей" не знал, но Алтухову тогда подумалось, что несчастный вряд ли предполагал умереть под забором в жирной вонючей луже. И может быть, даже в своей жизни он не раз называл бродяг или пьяниц – подзаборниками, пророчествовал, обещая им смерть именно ту, которую нашел сам.
"Господи, – подумал Алтухов, – да ведь не подл человек, а слеп, как крот, несчастен и чист, как инфузория, перед самим собой".
Нина пошевелилась на диване, и Алтухов снова вспомнил о ее существовании.
– Ну ладно, хватит, – прошептал Алтухов. Он подошел к двери, вытащил диванный подлокотник и вышел из комнаты. В прихожей Алтухов споткнулся о какую-то рухлядь, наделал шуму, а когда выскочил из квартиры, то на лестничной клетке у самой двери поскользнулся на чем-то мягком и едва удержался на ногах. По запаху Алтухов догадался, что скорее всего бродяги таким образом пытались хоть как-то отомстить ему.
– Сволочи! – с отвращением проговорил Алтухов, но не стал очищать anrhmnj и поспешил вниз. – Какого черта я, как бродяга, отсиживаюсь на этой помойке? – на ходу бормотал он. – Если жить, так уж жить, а не валяться на грязном диване. А если я сдох, то надо поставить точку.
Он выбежал из подъезда и направился к своему дому. "Ну, не будет же он все это время там сидеть, – думал Алтухов. – Самое худшее, что могло произойти, это опечатали комнату. Как у Паши. Ничего, еще раз опечатают".
Нина догнала его на дороге. Шум в прихожей разбудил ее, но она не сразу поняла, что случилось, и лишь когда внизу хлопнула дверь подъезда, испугалась и бросилась вслед за Алтуховым.
– Саша! Саша! – выбежав на улицу, закричала она. – Постой!
Алтухов шел не оборачиваясь, так быстро, на сколько ему позволяли силы. Когда же Нина догнала его и схватила за рукав, он отдернул руку, посмотрел на нее и грубо процедил:
– Отстань.
– Ты куда? – задыхаясь от бега, спросила она.
– Домой, – так же грубо ответил Алтухов.
– А я?
– Твое дело.
Некоторое время Нина молча бежала за Алтуховым, со сна и похмелья не понимая, что произошло. Наконец она торопливо и както униженно даже не сказала, а выкрикнула: -’Хочешь, пойдем ко мне?
– Нет, – ответил Алтухов.
– Почему?
– Не хочу и все.
– Ну пожалуйста, – забегая вперед, проговорила Нина.
– Я же сказал, отстань! – рявкнул Алтухов и, словно загораживаясь от нее, поднял воротник пальто.
– Я больше не смогу одна, – словно это впервые пришло ей в голову, удивленно проговорила Нина. Она вдруг схватила Алтухова под руку и даже попыталась идти с ним в ногу, но шаг у Алтухова был длиннее, а потому Нина все время сбивалась и как-то подетски подпрыгивала. – Что случилось? Я тебя чем-то обидела? Ты хотел со мной переспать, да?
– Отстань от меня. Что ты привязалась? – сказал Алтухов с такой неприязнью в голосе, что Нина от испуга споткнулась и повисла у него на руке.
Алтухов остановился, вынул руку из кармана и попытался стряхнуть свою спутницу, но Нина не отпускала его.
– Я снова брошусь под поезд, – тихо сказала она и заплакала. -’Хоть под два сразу. – Алтухову наконец удалось избавиться от ее цепкой хватки, и он продолжил свой путь. Ему было сейчас противно все: и похмельное горение внутри, и ледяная стужа, и жалобные причитания Нины. Он торопился к себе, чтобы остаться наедине с собой, но Нина не отставала от него, и Алтухов боялся, что не выдержит, не сумеет до конца остаться твердым и пожалеет ее.
– Ты говорил "вместе", – поспешая за ним, сквозь слезы проговорила Нина. – Я согласна. Саша, я согласна. Давай вместе.
Алтухов остановился, мученическим взглядом обвел половину неба, затем посмотрел на нее и спокойно ответил:
– Ты идиотка. Я же шутил. Смерть – такая интимная штука… С кем попало… Прощай.
После этих слов Алтухов быстро пошел дальше, оставив Нину стоять там, где она стояла.
В квартире Алтухова ждал сюрприз. Он решил пробраться к себе, не зажигая света в прихожей. Дверь в комнату легко раскрылась, но у порога Алтухов пнул ногой что-то легкое, и это "что-то" влетело в комнату. Алтухов сразу догадался, что это почта. Раньше соседи складывали ее на кухонном столе, но последний год он почти не появлялся на кухне, а потому редкие письма и повестки в милицию соседка просовывала в дверную щель. То, что Алтухов пнул, по весу и звуку напоминало толстый пакет.
Алтухов прикрыл за собой дверь, включил свет и действительно обнаружил на середине комнаты коричневый крафтовый пакет, аккуратно заклеенный, но без почтовых марок, штемпелей и обратного адреса. Алтухов поднял его, повертел в руках и сел на диван. Он бросил взгляд на ящик, который заменял ему стол, и увидел записку. На тетрадном листе крупным девичьим почерком было написано: "Тов. Алтухов. По заявлению соседей мы заводим на вас уголовное дело. Если вы сами не явитесь в милицию, мы займемся вами серьезно. Считая то, что у вас уже имеется одна судимость, советую вам явиться завтра к 9.00. Иначе вы будете доставлены в принудительном порядке. учстковыйинспектор, майор…" и далее неразборчиво.
"Серьезно – это как? – подумал Алтухов и усмехнулся. – Значит, до сих пор они со мной чикались… нянчились. А завтра возьмутся за меня всерьез. Говно! С глазу на глаз тыкал, а в записке – "вы". Как же, улика". Алтухов взял записку, скомкал ее и швырнул под диван. После этого он повертел в руках пакет, надорвал его и вытряхнул содержимое себе на колени. Из пакета вывалилась лишь мятая, заляпанная чем-то жирным квартирная книжка. Сердце у Алтухова екнуло. Он раскрыл книжку – на первой странице стояла его фамилия.