- Нас отправят в ближайшее отделение ФБР и начнут потрошить. Это не деликатные интервью, это могут быть вопросы с пристрастием. И если к тебе как к несовершеннолетнему они могут отнестись милосерднее, то ко мне - вряд ли. И я расскажу, почему мы здесь, потому что боль терпеть невозможно. У тебя отберут предметы. И ладно, если просто отберут, а не придушат. Ты понимаешь, о чем я?
Я слушал его, а сам смотрел на Юсю. Юся ни мускулом не выражал никаких эмоций, будто опять впал в идиотию.
- Чего вы хотите? - спросил я.
- Ты уже несколько раз использовал предметы, почему сейчас не хочешь?
- Выхода раньше не было.
- Выход всегда есть. Ты мог отказаться, отдать эти предметы, не мне, так кому-то другому. Но нет, ты один у нас высокоморальный парень, который не даст попасть опасному оружию в чужие руки. Оружие, Егор, это такая штука - им нельзя не пользоваться. Оно создано именно для поражения цели. Ты все равно уже стреляешь, даже если стреляешь исключительно по тарелочкам.
- Но я же собирался выбросить эти штуки, вы видели!
- Но не выбросил.
- Я не виноват в том, что Юся…
- Не виноват. Но отвечать все равно тебе. У тебя не получится все время бегать, ни у кого это не получается. Либо ты отдашь предметы, либо сам будешь использовать. Ты не доверяешь мне. Что ж, это правильно, на твоем месте я бы тоже не доверял. Но почему ты себе не доверяешь?
- Потому что это как наркотик. Наркоман живет не сам по себе, а от дозы к дозе. А вы мне предлагаете на иглу сесть.
Мезальянц задумался.
- Да, ты прав, - и собрался уходить.
- Это все? - спросил я. - Все, что вы хотели сказать?
- Все, что я мог тебе сказать. Ты решил действовать сам, и такое решение не может не вызывать уважения. Но дело в том, что свобода выбора - это очень суровая вещь. Пока ты выбираешь - ты действительно свободен, однако, приняв решение, тебе приходится отвечать за него. Я выступил против Конторы - и Контора меня за это накажет. А ты и дальше будешь принимать самостоятельные решения, и отвечать за них. Думай.
Мы с Юсей остались одни.
- Блин, все настроение испортил, - сплюнул я.
- Испортил, - тяжело вздохнул Юся. Но смотрел при этом на меня.
Не прошло и часа упорных трудов по разделке рыбы и утилизации отходов (грубо говоря, Боря с Глебом все за борт выбросили, кроме огромного плавника), как на горизонте появился огромный корабль. Огромный настолько, что наш "Ярославец" мог спрятаться в его кильватерной струе.
- Военные, - догадался Боря. - Сигнал о бедствии приняли.
Теперь нам предстояло решить - либо сдаваться, либо бежать. Радиостанция в рубке надрывалась, спасатели требовали подтверждения, что мы - это мы, а не радиохулиганы.
- Глеб, дуй к рации, подтверждай "мэйдэй", - распорядился Боря. Потом он обратился к нам: - Вот что, дорогие. Делайте что хотите, а Иваныч нам сейчас отец родной, и мать родной, и вообще главный толмач. Он, хочешь не хочешь, единственный из нас в международных отношениях подкованный. Мы как одна команда…
- Разве ж мы команда? - спросила Викса.
Боря истово закивал:
- А я разве не сказал? Я зачислил близнецов и тебя юнгами, а Иваныча - старпомом. Хочешь, журнал бортовой покажу?
- Ты лучше Глебу скажи, что он повышения не получил, - съязвил я.
Боря, конечно, врал. Но у него не было иного выхода: катер ни к черту, пассажиры дрянь, еды хрен, и если облажаться сейчас - пропал калабуховский дом. Меньше, чем за неделю, Грузин получил приключений столько, сколько за всю жизнь, наверное, не пережил. Мы ему надоели, я прекрасно это понимал. Говоря о команде, Боря, скорей всего, ругал нас последними словами, проклинал свою судьбу и обещал самые жестокие кары самозваным пассажирам "Ярославца", как только мы вернемся домой. Но, будучи человеком, рассуждающим за чаем о бесконечности, он не мог позволить себе подобных эмоций и слов.
- Сдаваться нельзя, - жестко сказал Мезальянц.
- Иваныч, ну ты чего? - возмутился Грузин. - Я тебя как дипломата просил, выпускника МГИМО, а ты…
Авианосец уже прекрасно был виден невооруженным глазом. Сейчас они спустят на воду шлюпки, или что у них там есть, нас снимут с катера, увезут на эту громадину, и у нас не будет шансов скрыться.
- Мы уезжаем, - сказал я. - Нам нельзя попадаться, иначе будут копать и узнают про артефакты.
- У нас жрать нечего! - Боре, похоже, мои доводы не показались убедительными. - И пить тоже.
- Будем выпаривать морскую воду, - сказал я. - Горючего у нас хватит.
Как-то я нехорошо это сказал, с вызовом.
- Твою же мать, Егор! - Боря, мгновенно обессилев, упал задницей на ступеньку. - Ты какой головой думаешь, левой или правой? Мы несколько дней не жрамши!
- А плавник?
- Что плавник? Молиться на него? Сейчас сварим, а потом что делать?
- А потом моя проблема…
- Окунись-ка ты в алебастр, твоя это проблема, - внезапно разъярился Грузин. - Ты здесь кто? Капитан? Если это твоя проблема, то не надо было мой катер тащить через весь океан. Это с тебя спросят потом, почему у тебя пассажиры голодные помирали?! Это с тебя спросят, почему судно без надлежащего осмотра и документов границу пересекло и болталось, как говно в проруби, в чужих территориальных водах?! Мне вообще по рулю твои волшебные штучки-дрючки, люлей наваляю по пятое число и в трюм посажу, вот тогда у тебя проблемы будут!
Глеб молчал, но видно было, что он поддерживает Борю.
- Скоро будет земля, - сказал я как можно тише, чтобы самому не сорваться. - Скорей всего, какой-нибудь микронезийский остров. Там мы заправимся, починимся и наедимся.
- У тебя карта есть?!
- У меня есть то, что лучше всякой карты. И не надо на меня орать, я не ел ровно столько же, сколько и вы.
Боря открыл было рот, но тут на палубу выскочила Викса, и все ругательства, которые капитан был готов обрушить на мою голову, застряли у него в горле.
- Вы чего кричите? - спросила Викса.
- Ничего, это наш Змей Горыныч устраивает бунт на корабле, - резко охолонул Грузин. Все-таки Виксе он благоволил и старался при ней не обострять.
- Правда? - Викса посмотрела на меня.
- Нет. Поймите, с военными нам связываться нельзя. Обещаю - через день мы найдем какой-нибудь остров или встретим гражданское судно. Я даже откажусь от своей порции рыбы.
Боря тяжело вздохнул и ушел в рубку, чтобы через несколько секунд выйти оттуда с ведром.
- Достать все свободные емкости, - распорядился он. - Будем воду выпаривать.
Забегали все, даже Мезальянц.
- Отставить, - сказал Боря. - Ты и ты, - он ткнул пальцем в меня и Юсю, - будете гнать волну, а Глеб будет править. И смотрите у меня, чтобы не позже завтрашнего вечера найти помощь!
По всему выходило, что волну надо было гнать на запад, и я готов был уже претворить свое решение в жизнь, как вмешался Юся.
- Понпеи, - сказал он.
Все-таки я еще не мог привыкнуть к репликам моего брата. Невозможно было поверить, что в его голове сместились нейроны с синапсами, или что там еще обитает, и полный идиот заговорил.
- Что? - переспросил я.
- Понпеи, - повторил брат.
Перст его указывал на восток.
- Нет, Юся, Понпеи на северо-западе.
- Туда, - прикрикнул Юся, продолжая тыкать пальцем в сторону Америки.
И что с ним делать? Пусть он научился говорить, и даже порой слова, имеющие смысл, но это не делает Юсю семи пядей во лбу. Как можно довериться идиоту?
Юся посмотрел на меня с укором. Не то мысли прочитал, не то догадался, что доверия к его словам нет.
- Понпеи. Там, - сказал он.
Может, если мы повернем на восток, это поможет нам скорее вернуться домой, в Понпеи? В конце концов, петух ведь на Юсе висит. Я кивнул, велел Глебу развернуться кормой на запад, и довольно мощным толчком поднял для нас внушительную волну. "Ярославец" побежал вперед, раскачиваясь на гребне из стороны в сторону, как пьяный.
Встречной волной американский авианосец был отправлен восвояси. Извините, ребята, ложный вызов.
8
Небольшой, менее сорока километров в поперечнике, остров, один из четырех микронезийских штатов, так и назывался - Понпеи.
Мы достигли его в рекордно короткое время - менее чем за двенадцать часов, да и то по той лишь причине, что мне пришлось утихомиривать волну, чтобы не пугать местное население, и часа два ждать, пока случайный рыбак не возьмет нас на буксир.
Заниматься нашим присутствием здесь было некому. Жизнь на острове с населением около тридцати тысяч человек не способствует суете и шуму, власти местные не обращали на нас никакого внимания - мало ли по океану шляется любителей экстремального отдыха? Единственной проблемой, с которой мы столкнулись, - это полное отсутствие денег. У нас даже рублей не было, не то что долларов.
Мы остановились в рыбацкой деревушке Кули, которая гордо именовала себя городом. Пришел полисмен, спросил на ломаном английском, кто мы такие и как здесь оказались.
Мезальянц, как единственный из нас, кто говорил по-английски, почти не врал. Он сказал, что катер класса "река-море" принадлежит команде, которая состоит из капитана и моториста (выйдите, олухи, представьтесь и не забывайте виновато улыбаться). Мы - то есть Иван Иванович, девочка и два мальчика - пассажиры (молодцы все, особенно Вика - хорошо урчишь животом). Мы русские, плыли в Японию с Курил. Как здесь очутились - не помним, потому что около недели болтаемся в открытом море, ничего почти не ели, с водой была напряженка, дети вообще измождены. Какие сигналы? Посмотрите на наше корыто - здесь вообще ничего не работает, мы благодарим бога, что помог нам выжить. О, да, мистер полисмен, вы нас очень обяжете (идем быстрее, он нас кормить ведет).
Изможденный вид был не только у детей, но и у взрослых. Толстый в момент нашего знакомства Боря изрядно сбросил, и без того худой Глеб напоминал скелет птицы из учебника зоологии. Мезальянц вроде и не изменился, только черные круги вокруг глаз да небритые щеки ввалились, и щетина у него оказалась седой. Пошатываясь от слабости, мы шли за полисменом, и деревенские жители глазели на нас и что-то говорили на местном наречии. Не то жалели, не то осуждали.
Не ел ничего вкуснее хот-дога. Подумать только: пересек полмира, чтобы в микронезийской деревушке оказаться в обычной забегаловке, где продают сосиски в булочках, политые кетчупом или горчицей, такие же резиновые, как у нас. Но вкуснее той "горячей собачки", которая досталась мне после нескольких дней голодовки, я, наверное, никогда уже ничего не съем.
Полисмен спросил нашего разрешения осмотреть катер, и Грузин, все еще сердитый на меня за самоуправство, но уже счастливый тем, что все обошлось, показал блюстителю микронезийской законности все, что тот захотел увидеть. Не обнаружив контрабанды - да и какая у нас могла быть контрабанда? - полисмен извинился, что не может пока заниматься нами, и предложил какое-то время пожить в деревне, то есть в городе, пока не представится оказия съездить в столицу и решить вопрос об экстрадиции. Столица находилась километрах в десяти от деревни, но все на острове двигалось медленно и плавно. К чему спешка, все и так рядом. Да и нам, говоря по-уральски, было неторопно. В смысле - нам с Юсей.
- А чего? - говорил Боря, полеживая в гамаке и отхлебывая пиво из банки. - Всегда тепло, на одежду тратиться не надо. Катер у нас есть, не рыбалкой, так извозом промышлять станем. И люди здесь хорошие, полиции и властям не стучат. Вон, помогают чем могут… Давай-ка, Глеб, выпишем сюда родственников и поселимся навеки?
Чумазый Глеб, который возился в машинном отделении вместе с механиком-кустарем по прозвищу Змей, выглянул наружу и сказал в сердцах:
- Окунись-ка ты в алебастр!
Едва опасность погибнуть от голода и жажды отступила, Грузин расслабился и получал от жизни максимум удовольствия. Боря был легкий человек, он сразу забывал все плохое, живя текущим моментом. Даже странно, что такой человек может думать о бесконечности. А вот Глеб день ото дня становился мрачнее и мрачнее. Все радости беззаботного пребывания на Чунгачанге, как он называл остров, оставляли Татарина равнодушным. Он целыми днями копался в двигателе, меняя то одну запчасть, то другую, будто собирался возвращаться тем же путем.
Со Змеем, которого на самом деле звали Антонио, Глеба познакомил Сорри, тот самый рыбак, который дотащил "Ярославец" до берега. Сорри принадлежал к аборигенам, понапе. Он, как и мы, ни бельмеса не знал на английском, кроме "извините", потому и награжден был забавным прозвищем: и взрослые, и дети называли его именно так. Рыбак отбуксировал катер к мастерской "Антонио энд Лэйла" и позвал хозяина. Хозяином оказался волосатый коротышка абсолютно итальянского вида.
- Бонасейра, - сказал он и для страховки пожелал доброго вечера на английском.
Мы тоже нестройно поздоровались, но предупредили, что английский знает только Мезальянц. Иван Иванович по очереди представил нас механику, механик всем крепко пожал руки, отрекомендовался Змеем, потом отозвал Сорри на пару слов, кое-что ему объяснил и отправил за полисменом. Сорри с уважением посмотрел на нашу команду и утарахтел за представителем власти.
На причал вышла женщина в замасленном комбинезоне поверх купальника, с сигарой в уголке ярко накрашенного рта и небольшим автомобильным ключом-трещоткой в руках. Выход ее сопровождался экспрессивной тирадой на итальянском сквозь неплотно сжатые губы. Змей делал ей всевозможные знаки, но женщина не замолкла до тех пор, пока не подошла совсем близко и не увидела Виксу. Тогда она хорошо поставленным жестом вынула сигару изо рта и глубоким красивым голосом выдохнула "пердонаре…", окутав нас дымом и этим окончательно очаровав.
Змей представил нам супругу, затем пригнул ее голову к себе и поцеловал. Они извинились, что не могут предложить нам ничего поесть - готовить они не любят, а перекусить ходят в местную забегаловку, потому что до столичных ресторанов полчаса на машине, а ради пафосной жрачки отмываться и переодеваться как-то лениво.
Змей и Лэйла работали в столице, в какой-то конторе, а мастерскую держали для отдохновения - им, кажется, нравилось возиться с разной техникой. Что-то они чинили, что-то окончательно доламывали, и денег им мастерская не приносила. Зато здесь постоянно околачивались всевозможные чудаки, будто нарочно сосланные на остров со всего света. Все эти люди тоже работали в Паликире, столице Микронезии, и объявлялись в мастерской ближе к десяти вечера. Тогда все пили вино, играли в странные игры, слушали непонятную музыку и были абсолютно счастливы. Именно поэтому странный экипаж "Ярославца" был воспринят без удивления, и даже наоборот - казалось, все недоумевали, где мы шлялись до сих пор.
Особенно всем понравился Юся. Не знаю, чем уж он так купил здешнее пестрое общество, но по вечерам его - и меня за компанию - часто приглашали на "ассамблеи". И Виксу тоже звали, потому что она уже начинала тосковать по дому, и Боря просил взять над ней шефство. Чудаки не были против, им, похоже, все было в кайф, хоть им детский сад на шею вешайте, хоть паноптикум уродов, они из всего сделают праздник.
В основном забавляла гостей способность Юси угадывать, куда они спрятали ту или иную безделушку. То и дело слышались возгласы "бьютифул", "вандерфул", "интуишн", гости строили рожи и многозначительно подмигивали друг другу.
Юся виновато улыбался, оглядываясь на меня, и продолжал угадывать. Викса поначалу ревновала, а потом втянулась и сама стала играть. Ей тоже перепадало и внимания, и подарков. Я не был против таких невинных забав - в конце концов, Юся только ребенок, хотя и стремительно развивающийся. Ему не повредит немного человеческого тепла. И меня ничуть не раздражало, что он общается с чужими людьми.
С тех пор, как Юся начал разговаривать, мы практически не спали. Мы только и делали, что говорили, говорили, будто сейчас придет кто-то и отберет у нас эту волшебную штуку, которая наделила моего брата самым дорогим, что могло у него появиться, - разумом. И мы уже не скажем друг другу ничего, и Юся станет прежним бессмысленным куском мяса.
Представьте, что у вас вдруг брат вернулся оттуда, откуда не возвращаются. У меня до сих пор и не было брата, если подумать. Целыми днями я молчал, только покрикивая на никчемный отросток, который только интонации понимал - угрозу да изредка ласку. А теперь у меня появился персональный собеседник.
Говорить Юся начинал постепенно. Сначала отдельные слова: существительные, или местоимения, или вообще междометиями обходился. Но я решил, что лиха беда начала, и сам начал с ним разговаривать, как с маленьким. И Викса мне помогала.
Увидел Юся бабочку - рассказываем про бабочку, сидим за столом - объясняем, что и как едят. По несколько раз повторяли одно и то же: и как цвета называются, и какие запахи, и вкусы. Схватывал Юся на лету, и хотя в этом практически не было никакой моей заслуги, я втайне гордился собой.
Я рассказывал все стихи и сказки, которые знал, пел песни - от "Маленькой елочки" да "Колхозного панка" - и заставлял петь со мною хором. Успехи Юси были феноменальны, и меня все время глодала мысль: а останется ли все это, если исчезнет петух? Юся берег птицу, носил ее на цепочке и продолжал, чуть что, прятать за щекой, как леденец. Доходило до того, что и на ночь не снимал, будто боялся, что даже мгновение без петуха превратит его обратно в идиота. Мне тоже не хотелось проверять.
И поэтому мы говорили ночи напролет, вернее, говорил в основном я, а Юся только вопросы задавал. Беседы наши касались самых разных тем, но неминуемо все возвращалось к родителям.
- А фотография мамина дома есть? - спрашивал Юся.
- Есть. И папина тоже.
- Ты думаешь, она не вернется?
- Нет, Юся. Никогда. Она ничего не знает о нас, она даже бабушке не писала, так что лучше не думать о ней.
- Тогда получается, что мы одни?
- Мы не одни, нас двое. Это когда тебя не было, я был один, а теперь нас точно из собеса не попрут, мы этой клуше покажем.
Юся часто плакал после таких разговоров. Все-таки в эмоциональном плане он был еще совсем ребенком. Узнал, что потерялся, и заревел. Хотя я его очень хорошо понимал, я ведь и сам едва не плакал от обиды, зная, что где-то на свете живет моя мама, но я ей совсем не нужен, потому что родился неудачно. У меня нервная система оказалась сильная, я очень быстро это чувство переборол, тем более что дедушка и бабушка меня любили. В смысле - нас. Но Юся, он ведь этого тогда не понимал, для него не существовало ни дедушки, ни бабушки, ни папы. А вот теперь он будто среди ночи открыл глаза и спросонья зовет кого-нибудь.
А вместо кого-нибудь у него я, озлобленный и желчный.
- Ну не плачь, - сердито говорил я. - Мы же вместе.