В повести рассказывается о детстве и юности первого космонавта земли Юрия Алексеевича Гагарина, о времени и условиях, в которых он рос, в которых развивался и мужал его характер.
Содержание:
Предисловие ко второму изданию 1
Пролог 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - КЛУШИНО - НАША РОДИНА 2
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - МЫ ЖИВЕМ В ГЖАТСКЕ 31
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ - КОСМОНАВТ ГАГАРИН 62
Эпилог 79
МОЙ БРАТ ЮРИЙ
За 26 лет до выхода на орбиту Земли советского космического корабля "Восток" с человеком на борту Константин Эдуардович Циолковский сказал:
"Не хочется умирать на пороге проникновения человека в Космос. Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство... Он русский... Он - гражданин Советского Союза. По профессии, вероятнее всего, летчик... У него отвага умная, лишенная дешевого безрассудства... Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола".
Эти слова произнесены великим ученым в 1935 году. Юре Гагарину было в то время около года.
Кто мог предречь тогда, что именно этот малыш, рожденный в семье смоленских колхозников, станет первым из тех обитателей планеты, на чью долю выпадет, разорвав путы земного притяжения, проникнуть в межпланетное пространство? И все же портрет космонавта, нарисованный Циолковским, удивительно точно предвосхищает и внешний облик Юрия Гагарина, и содержание его внутреннего мира. В этом может убедиться каждый из тех читателей, кто познакомится с воспоминаниями его старшего брата Валентина Алексеевича Гагарина...
Предисловие ко второму изданию
Впервые повесть "Мой брат Юрий" была издана отдельной книгой в 1972 году. Интерес, проявленный к ней читателями по выходу в свет, не стал слабее со временем. И это, в общем-то, объяснимо. Главный герой книги - человек редкой пока профессии: космонавт. И не просто космонавт - Первый из их когорты в Союзе, на земле. Люди самых разных возрастов, самых несхожих призваний хотели и хотят знать как можно больше о жизни Юрия Алексеевича Гагарина.
Читательские конференции - в школах и вузах, на заводах и в колхозах, в студенческих стройотрядах и воинских частях... Письма - из самых отдаленных уголков страны. И во время встреч с читателями, и в письмах - многочисленные вопросы, а порой - особое спасибо этим людям! - теплые воспоминания, искренние рассказы о встречах с Юрой.
Вопросы - этой темы не обойдешь - бывают всякие: и серьезные и курьезные. К примеру, часто встречается такой - скорее всего из разряда серьезных: почему в повести так скупо говорится об отношении Юрия Алексеевича к жене и дочкам Лене и Гале? В ответ приходится разводить руками: отношение было самым добрым, славным, Юра очень любил и Валентину и дочек, это общеизвестно, однако, товарищи дорогие, книга-то моя о другом - о нашем детстве, о нашей юности. О том, проще говоря, чему я сам свидетелем был, что сызмальства память моя сохранила... Кстати сказать, вопрос этот задают преимущественно женщины.
Из категории курьезных стоит, пожалуй, привести такое письмо: "Многоуважаемый Валентин Алексеевич! Я прочитал книгу "Мой брат Юрий" и догадался, что у вас много знакомых среди космонавтов, что вы часто бываете в Звездном городке. Это хорошо. Дело в том, что я очень хочу прославиться и стать Героем Советского Союза. А прославиться и стать Героем легче всего, если сначала станешь космонавтом. В будущем году я заканчиваю восемь классов, и у меня к вам, Валентин Алексеевич, огромной важности просьба: устройте меня по знакомству в отряд космонавтов в Звездном, пока учеником, и, когда я там вырасту и выучусь, я достигну исполнения своей мечты. Надо спешить, потому что желающих много, и я не хочу терять время понапрасну..."
Обратный адрес на конверте подсказывал, что с автором письма - его звали Володей - мы живем в одном городе, в Рязани. И - выпал счастливый случай - вскоре встретились мы с Володей на читательской конференции в школе. Мальчик понравился мне - своей честностью, откровенной прямотой в разговоре. Как-то не вязалась с его ясным взглядом эта фраза из письма: "...устройте меня по знакомству в отряд космонавтов...". Мы тогда долго и подробно говорили о том, как труден путь в отряд - много мужества, физических и нравственных сил требует от человека, и о том еще, что "по знакомству" никто и никого туда не устраивает.
История та давно случилась, и Володя уже среднюю школу успел закончить, и где он сейчас, к какому делу в жизни прибился - сказать не могу. Но с той нашей встречи с ним не дает мне покоя одна мысль. Вот о чем она - о том, что в газетных и журнальных наших писаниях, в книгах на эту тему профессия космонавта - и по праву! - опоэтизирована, полна романтики. Но, может, не в ущерб романтике нужно порой акцентировать внимание и на тех трудностях, которые выпадают на долю каждого космонавта, пока не пробьет его "звездный час"? Впрочем, и после "звездного часа", после полета (или нескольких полетов) в заатмосферные дали - разве легче становится она, их работа? Я действительно бываю в Звездном и - пусть со стороны поверхностно - могу, однако, судить о том, как напряженны будни Юриных товарищей. Постоянный поиск, каждодневная учеба, тренировки, самозабвенный труд, известная степень риска... Да и пример брата - вся его недолгая, не знающая лености, скидок на усталость жизнь - памятен мне.
В заключение хочу сказать, что новое издание повести дополнено отдельными фактами из жизни Юры и его близких, что сделана посильная попытка ответить на многочисленные вопросы, заданные в письмах, услышанные во время встреч с читателями, что использованы по возможности и воспоминания людей, знавших или когда-либо встречавших Юру... В этом издании появилась совершенно новая, третья часть, названная так: "Космонавт Гагарин". В ней приводятся некоторые подробности из деятельности Юрия Алексеевича - командира отряда в Звездном, рассказывается о том, как провожал он на орбиты своих товарищей.
И еще. Повесть переведена в братских республиках, издательство "Прогресс" выпускало ее в свет на испанском и английском языках.
Валентин ГАГАРИН
Пролог
Ударил радостно школьный звонок и покатился по коридорам. В шестом "А" - класс находился на втором этаже - учитель поднялся из-за стола, ребята загремели скамьями.
Перемена!
Последняя перед последним в этом году уроком.
Мальчишки и девчонки сгрудились у распахнутых настежь окон. Каждому хотелось занять местечко поближе к солнцу и так еще, чтобы лучше видеть улицу.
В эту позднюю весну, на удивление всем, богато цвела сирень. Она тянула свои белые, розовые и синие кисти из-за деревянных изгородей палисадников к свету, к редким прохожим.
Когда вот так греет солнце и многожданные - с походами в зеленый лес, с долгим зореванием на Гжати - каникулы на носу, тут уж не до учебы. Самые интересные учебники вдруг скучнеют, всякая минута урока становится в тягость, и каждую перемену ох как ждешь не дождешься!
Кто-то из мальчишек вырвал из тетради листок, быстро соорудил "голубя" и швырнул в окно. Подхваченный волной теплого воздуха, "голубь" резко взмыл вверх, перелетел улицу и застрял в ветвях черемухи, в палисаднике напротив.
Выдумка пришлась ребятам по душе. И вот уже зашуршали тетради, явственней стал треск выдираемых из них листов, цветные обложки пошли в дело, и целые эскадрильи бумажных самолетиков - синих, розовых, красных - взмыли в воздух из окон второго этажа.
Мальчишки свесили головы с подоконников, ревниво - каждый за своим и за чужим одновременно - следили за самолетиками.
- Во мой парит!
- А мой-то, мой!.. Во-он куда полетел...
- Заливай! Твой кувыркнулся...
- Не кувыркнулся, а "бочку" сделал.
- Понимал бы ты: "бочку"...
- По шее хочешь? Так я могу.
- Отзынь, не то так врежу!
- А у моего центр тяжести лучше. Я гвоздь в
нос ему воткнул...
По мостовой шел старичок: серый парусиновый костюм, соломенная шляпа, очки в проволочной оправе на горбатом носу. И еще - черная бородка клинышком.
Заслышав ребячий гомон, старичок поднял голову вверх, улыбнулся, помахал ученикам рукой.
Тут-то и случилось непоправимое: самолет, выброшенный из окна последним,- великолепный оранжевый самолет из тетрадочной обложки, со столбиками таблицы умножения на фюзеляже, с нарисованными красным карандашом звездами на крыльях,- прочертив в воздухе плавную дугу, стремительно пошел на снижение и спикировал прямо на старичка. Задел шляпу, очки, и очки упали на мостовую. Звякнуло стекло. Старичок нагнулся, шаря по мостовой руками.
Ребят от окон как ветром сдуло.
- Ой, он в школу идет! - пискнул испуганный девчоночий голос.
Когда в класс вошел учитель физики Лев Михайлович Беспалов, а следом за ним бочком протиснулся в дверь старичок в парусиновом костюме, ученики, приветствуя их, поднялись без обычного шума.
- Садитесь,- разрешил Лев Михайлович.
Сели не дыша.
- Кто это сделал?
Беспалов положил на край стола великолепный оранжевый самолет - тот самый со столбиками таблицы умножения на фюзеляже, с нарисованными красным карандашом звездами на крыльях, но ребята как будто ничего не замечали: каждый сосредоточенно рассматривал крышку своего стола.
- Кто обидел пожилого человека? - повторил Лев Михайлович.
Класс молчал.
Старичок растерянно вертел в руках шляпу. Очки по-прежнему сидели на его горбатом носу, но одного стекла в них недоставало.
Беспалов прошелся из угла в угол, взял со стола оранжевый самолет, повертел его в руках.
- Вот что, ребята. Наказывать я вас не буду - через сорок пять минут начинаются ваши каникулы. Оставлять вас без обеда, вызывать родителей теперь уже бесполезно. Но вот рассоримся мы с вами, судя по всему, на целое лето.
Класс шумно вздохнул.
Шли минуты урока, но урок, по сути, не начинался.
И тут из-за стола в среднем ряду поднялся невысокий русоголовый мальчуган. Сосед отчаянно дергал его за штанину: сядь, мол, чудак! - но мальчуган обреченно отмахнулся.
- Лев Михайлович,- сказал он,- не надо со всеми ссориться: класс невиноват.- И повернулся к старичку: - Это я сделал. Простите меня, пожалуйста.
Старичок прицелился в него уцелевшим стеклышком очков, пытаясь лучше рассмотреть виновника беды.
- Я не с умыслом - по нечаянности вышло,- повторил мальчуган.
Класс ждал. Старичок неопределенно пожал плечами, и вдруг добрая улыбка тронула его сухие губы, и тотчас она, эта улыбка, отразилась на лицах учеников.
- Честное признание снимает с тебя вину, мой юный друг,- изрек он с витиеватой старомодностью.- Я не в обиде. Да-с, не в обиде, на таких мужественных ребят нельзя держать сердца.- Пожилой человек обращался уже к учителю:- Сам кончил гимназию, как же-с, как же-с, тоже шалил, бывало. Возраст, ничего не поделаешь. Простим ребят, да-да, простим.
Лев Михайлович как-то некстати кивнул головой.
Все вздохнули снова, на этот раз шумно и с облегчением, и тут же увидели в руках у Беспалова оранжевый самолет.
- Всякое увлечение хорошо, однако иногда и меру надо знать,- укорил ребят Беспалов. И откровенно признался: - А я уже было подумал, что разругаюсь с вами на целое лето. Нехорошо вышло бы... Договорились же строить летом настоящие модели...
В недавнем прошлом боевой летчик, участник Великой Отечественной войны, Беспалов хорошо понимал, что это такое - ребячья страсть к авиации. Сам когда-то, в довоенные еще годы, начинал в аэроклубе. Он и подогревал ее постоянно, эту страсть, организовав в школе кружок по авиамоделизму.
- А сейчас продолжим урок.
- Извините-с!.. Еще минутку.
Старичок в парусиновом костюме, прежде чем покинуть класс, снова всмотрелся в мальчугана - тот все еще стоял за столом. Осведомился:
- Как зовут тебя, мальчик?
- Юра Гагарин.
История эта, приключившаяся с Юрой, стала известна в семье в тот же день. Когда вечером собрались ужинать, сестра Зоя спросила:
- Что, Юра, страшновато было каяться-то?
- Еще как страшно! - улыбнулся с хитринкой Юра.- Зато старичок очень добрый попался. Он, по-моему, сам робел не меньше нас.
* * *
...Сейчас, когда так много времени прошло с тех дней, пытаешься вспомнить все, что имеет какое-то отношение к детству Юры, к юношеским его годам. Что-то очень цепко, неизгладимо хранится в памяти. Что-то утрачено, потеряно и, однако, не насовсем. Каждая поездка в Гжатск (теперь город Гагарин) или на место родового нашего "корня" - в село Клушино, нечаянная или обговоренная заранее встреча с друзьями собственной юности, с друзьями детства и юности брата, с людьми, близко знавшими его, тонким лучиком высветят вдруг что-нибудь полузабытое, нечеткое, не имевшее прежде определенной формы. И начинает работать механизм памяти. Извлекаются из неведомо каких тайников картины событий - тех самых, над которыми порой и не задумался бы.
Вот так и рождалась эта книга. И начать ее хотелось именно с этой картины - со старичка в парусиновом костюме, с оранжевого самолета из обложек ученической тетради.
Почему именно с этой, постараюсь сказать чуть позже.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КЛУШИНО - НАША РОДИНА
ГЛАВА 1
Канун сорок первого
В лес за ёлкой!
Вечером, запоздно уже, я сказал
маме:
- Завтра пойду в лес. За елкой.
Мама только что вернулась с фермы, раздевалась у порога. За окнами недвижно стояла густая темень. Семилинейная лампа, подвешенная к потолку на проволочном крючке, ярко высвечивала стены избы, беленый угол просторной русской печки, стол, за которым Зоя готовила уроки.
- Ты слышишь, мам? - повторил я.- За елкой пойду завтра.
Мама вздохнула и согласилась:
- Ладно уж, пойдешь. Видать, не дождаться отца нам.
- Валь, я с тобой,- вцепился в мой рукав Юра.- Я тоже хочу за елкой.
Я представил, как трудно будет ему, шестилетнему, угнаться за мной на крохотных лыжах по рыхлому снегу, не побежит - поползет ведь. А день будет клониться к вечеру, потому что за елкой нужно идти после уроков в школе, и еще выбирать ее нужно: не всякая годится к празднику. Представил я это и строго сказал:
- Ты посидишь дома.
- Нет, пойду,- заупрямился брат.
- Нет, останешься.
- Пойду!
- Хватит вам, петухи! - прикрикнула мама.- Утро вечера мудренее. Спать! Зоенька, ты управилась?
- Сейчас, один пример дорешаю.
Пример сестра решила быстро, лампу загасила, и уже ничего не было видно в нашей избе - ни печки, ни стола, ни стен, ни прямоугольников врезанных в них окон.
А за окнами как раз метель разгулялась, подняла поземку, и ветер чертом завыл в печной трубе.
Я лежал и слушал тихое дыхание Юрки - он спал рядом: только руку протянуть - и вот она, его койка. Слушал, как сладко почмокивает во сне наш самый младший, Бориска. Как высвистывает ветер в трубе. Слушал и думал о том, что очень все это некстати - и метель, и ветер. Некстати потому, что и за елкой надо идти, и вряд ли теперь, по такой-то непогоде, по непроходной дороге, отец успеет к празднику. Почитай, полтора десятка верст пути осилить надо. С его-то больной ногой. Да ни в жизнь!
Отца, как на грех, за неделю до Нового года с бригадой колхозных плотников направили в районный центр - отремонтировать срочно какие-то общественные постройки. Обещал он нам вернуться для через три, ну, по крайности, через четыре. Обещал, а вот неувязка вышла... Некстати все это и потому еще, что в прежние годы, сколько помнил я себя, забота о елке ложилась на плечи отца. А теперь мне предстояло на себя ее взваливать... Да и праздник без отца - скучнее он будет. Новый год, так говорила мама, принято встречать всей семьей.
С такими невеселыми мыслями я и заснул. Уж не помню, что мне снилось в ту ночь, но разбудили меня голоса: один, приглушенный,- не побудить бы ребят! - мамин, другой - неторопливый, бубнящий.
"Отец! - догадался я.- Как же это он успел?"
Глаза раскрываться не хотели. Протянул руку - Юры на койке уже не было, но постель еще хранила тепло его тела.
Вылезать из-под одеяла мне тоже не хотелось: в избе, знал наверняка, сейчас не то что прохладно - студено. Лежал с закрытыми глазами, слушал медлительно-спокойный рассказ отца.
- Из Гжатска выехали в сумерки,- говорил он.- Сначала ничего вроде, ладно, а потом метель нас прихватила. Перепугались малость, думаем, не заплутать бы. До Тетерь доехали кое-как - решили остановку сделать, заночевать. К утру улеглось, так снова в дорогу пустились. Спешили к празднику успеть.
- Ну и хорошо, а я уже было обеспокоилась,- отвечала мама.- Завтракай да отдохнуть ложись.
- Какой теперь отдых...
- Валь,- прошептал над самым ухом Юрка.- Слышишь, Валь?
С трудом разодрал я веки. Юрка одет, умыт, причесан. Наклонился надо мной, на лице - таинственность и нетерпеливость: что-то, видно, знает такое, чего не знаю я, и хочется ему, очень хочется поделиться своей тайной, и радостно, что он узнал первым.
- Валь, вставай, пойдем в сени.
Как и с вечера, помигивал за стеклянным пузырем семилинейки огонек - теперь уже не такой яркий, потому что предутренняя темень, не в пример полуночной, не так плотна; ходики на стене выстукивали минуты: тик-так, тик-так... Стрелки на ходиках показывали очень раннее время: без десяти пять. Мама, управясь с ухватами, задвинув в печку большой чугун со щами, куталась в теплый платок - ей сейчас на ферму надо было бежать, к поросятам своим подопечным. Отец сидел за столом и ногтями сдирал "мундиры" с холодных картофелин - от вчерашнего дня осталась картошка. Завтракал.
- Здорово, батя,- сказал я ему и, как был, в трусах, в майке, выскочил вслед за братишкой в сени.
Мороз ударил в колени, знойные мурашки побежали по телу.
- Ух!
В сенях, на скамье, стоял с прикрученным фитилем фонарь "летучая мышь". И тут, в скупом его свете, я вдруг увидел прислоненную к стене елку. Тонкая и пушистая, верхушкой доставала она потолок и сверкала каждой своей ветвью, каждой иголкой. Это снег и льдинки застыли на ней и теперь отражали скудный, желтоватый свет "летучей мыши". Юра вывернул фитиль в фонаре, качнул веточку на елке - осыпался снежок, льдинки на ветке заискрились, заблестели, а одна упала на пол, разбилась с хрустальным звоном.
- Вот это да! Отец елку принес?
- Игрушек вовсе не надо,- невпопад ответил братишка.- Правда, Валь? Так вот и поставим. Красиво!
- Она растает, Юрка. От тепла растает. И ничего не останется.
Юра погрустнел, а я, почувствовав, что совсем замерзаю в холодных сенях, побежал в избу.