Нет уж, надо как-нибудь выходить из положения, но только не у Алексея Ивановича брать. Расспрашивать начнет, а потом с упреком заявит: "Говорил я тебе, что избалуешься. По-моему вышло. Вот уже и деньги понадобились".
Так ни до чего и не договорились. Я понуро брел по коридору, раздумывая, как бы выпутаться из этой неприятной истории.
У самой канцелярии я неожиданно столкнулся с Валентином Петровичем. Он всегда в военной гимнастерке, перехваченной широким ремнем, в галифе и хромовых сапогах. Когда он смотрит на тебя, глаза будто говорят: "Пожалуйста, рассказывай только правду. Я все равно о тебе много знаю".
Я поздоровался с Валентином Петровичем и хотел пройти мимо, но вдруг он остановил меня.
- Семен, ты что ищешь?
Я так и обомлел. Что это? Узнал откуда или сам догадался? Определил по моему виду?
- Я? Я ничего, Валентин Петрович… Просто так…
- Значит, мне показалось, - весело сказал он, в то же время пытливо вглядываясь в мои глаза. - Смотрю, Коротков идет мрачнее грозовой тучи и вниз смотрит, того гляди бодаться начнет. Ну, думаю, потерял, непременно потерял что-нибудь. Ты брось это, - как-то неожиданно добавил он.
- Я просто так, - пытался я уверить его.
Мы отошли в сторонку, чтобы не мешать в проходе. Валентин Петрович спросил, как привыкает Вера к работе, не поступила ли она в вечерний техникум.
Хотелось рассказывать обо всем. Видно, потому, что он спрашивал не ради приличия, а в самом деле интересовался, как мы живем.
- А у меня, Семен, к тебе просьба, - сказал он под конец, хитро сощурив глаза. - Видишь ли, какое дело… Как бы это тебе объяснить? Живет у меня чиж. Прямо прелесть птичка! Утром просыпаемся мы с дочкой, чувствуем себя, как в лесу! И до чего хорошо становится! Послушал бы ты, Семен, как она поет!.. А еще у нас в квартире громадный кот - Бузотером его зовем. Все норовит он достать чижа лапой, только и гляди за ним. Всю жизнь отравляет чижу своим поведением. Мы уж его и уговариваем, и ругаем - ничего не помогает. Кого-то надо выселять… Такая, Семен, дилемма.
"Вот оно что, - подумал я. - Чудной Валентин Петрович, не может сам управиться с котом".
- Понимаю, Валентин Петрович. Очень хорошо понимаю. Я этого кота живо: камень на шею - и в прорубь. Никто и знать не будет.
- Постой, постой! - оборвал меня учитель. - Ты что-то не так говоришь. Про другое я… Чтобы ты, например, взял у меня чижа. Пришел и взял… Я хотел тебя к себе в гости пригласить. Не хочешь насовсем - возьми на время. Жалеть не будешь, уверяю. Чудесный чиж, я тебе говорю.
Наверное, лицо у меня стало глупое-глупое. Показал себя живодером, и перед кем? Перед учителем биологии, который по должности обязан любить животных. Такой глупости я и сам от себя не ожидал.
- Смотри, Семен, я тебя не неволю, - продолжал уговаривать Валентин Петрович. - Не хочешь если, отдам другому. Такого чижа каждый возьмет с удовольствием.
- Зачем другому, Валентин Петрович? Лучше мне. Другой, может, и ухаживать за чижом не будет, уморит голодом.
Никогда я не держал птиц, не было у меня охоты к этому занятию. Но сейчас отказываться не стоит. Да и неплохо, если чиж будет каждый день петь по утрам.
- Тогда договорились, - сказал учитель.
Глава восьмая
Нина
Один мальчишка рассказывал в классе, что видел учительницу на речке с корзиной белья, и его подняли на смех - не поверили. Школьники почему-то думают, что учителя - не как все люди. Что, дескать, они только и умеют учить да следить, чтобы никто не баловался на уроках. И я так думал, пока не познакомился поближе с Валентином Петровичем.
В назначенный час я пошел к учителю домой.
- А, Семен! Проходи, пожалуйста! - радушно встретил меня Валентин Петрович. - Не стесняйся… Знакомься вот с Ниной.
На диване сидела девочка в коричневом платье и черном переднике. Читала. Шелковистые густые волосы завязаны на затылке голубой лентой. Лицо круглое, смугловатое. Большие синие глаза смотрели на меня с любопытством, словно спрашивали: откуда ты такой появился? Она была примерно моих лет. Аккуратно заложив страницу конфетной оберткой, девочка без смущения поднялась ко мне навстречу.
- Здравствуй! - сказала она с удивлением в голосе. - Это ты и есть Семен? Я думала, ты взрослый, большой.
Девочка задорно рассмеялась, взяла меня за руку и потянула к дивану.
- Вот садись. Рассказывай что-нибудь.
Я и сам подумал, что мне надо что-то сказать. Но рассказывать ни с того ни с сего я не мог.
- Ты что любишь читать? - спросила Нина.
- Все подряд. А больше про войну и про пограничников.
- И я тоже, - сказала она.
На этом и оборвался наш разговор. С девчонками вообще трудно разговаривать. Чтобы не сидеть истуканом, я стал оглядывать комнату. По углам и на стенах висели и стояли чучела разных птиц и зверей. Особенно мне понравилось чучело рыжей пушистой белки. На сосновом сучке она сидела на задних лапах, в передних держала позолоченный грецкий орех. На сучке была приклеена кучка такой же позолоченной скорлупы. Все как в сказке о царе Салтане.
Над окном прыгала в клетке махонькая птичка с желтой грудкой. Это и был тот самый чиж, которому не давал житья кот Бузотер. Нине, пожалуй, жалко расставаться с чижом. Чудаки, лучше бы гнали взашей кота!
- Какая у тебя смешная улыбка! - растягивая слова, сказала вдруг Нина.
Я невольно посмотрел в зеркало и ничего смешного не увидел. Курносый нос, круглые щеки, рот как рот, не очень большой. Все, как обычно.
- Ты всегда такой?
- Какой "такой"? - спросил я, начиная сердиться. То я показался маленьким, то у меня смешная улыбка. Всего разобрала. Можно подумать, что у меня вовсе ничего хорошего нет.
- Не злись, Семен, я хотела спросить: ты всегда такой неразговорчивый?
- Почему это "неразговорчивый"? Я разговорчивый, особенно если со знакомыми.
- Но мы с тобой познакомились! - воскликнула она. - Можно тебя Семой звать?
Она чем-то отличалась от девочек нашего класса. Тем бы только похихикать да пошептаться. Сначала я думал, они действительно о деле шепчутся, сообщают друг другу невесть какие важные секреты. А однажды иду, стоят в углу отличницы с первой парты, слышу: "Знаешь, Миля, такой ночью был морозище! У-ужас!" Нечего сказать, глубокая тайна! Еще вечером по радио говорили, что будет мороз в двадцать пять градусов.
Нина не такая. Я вдруг почувствовал, что с ней интересно.
- Недавно кино смотрел, - доверительно сообщил я. - Про завод, про то, как один парень работал. Вот пойду работать…
- Ты пойдешь работать? Когда это будет?
- А летом… Не возьмут? Меня возьмут. Поработаю, а потом, может, придумывать начну.
- Что придумывать?
- Ну, разное там… изобретать. Дадут что-нибудь делать. Скажут, надо так-то и так. А я по-своему, быстрее. Дядя Ваня говорил, сейчас многие у них в цехе придумывают. Рационализаторами их называют.
- Интересно посмотреть, как ты будешь придумывать, - со вздохом сказала Нина. - А мне еще долго ждать, когда школу закончу! Папа говорит, школу надо обязательно кончить, потому что без аттестата никуда принимать не станут, тем более девочек.
Ей тоже хотелось на завод, это я видел. Другой бы нашел хорошие для нее слова. Но я в ту минуту был занят собой. Вспомнил, что говорил дядя Ваня, и выпалил:
- Я специальность буду выбирать с разумом, на всю жизнь… Я рабочий человек, а не маменькин сынок. Рабочий человек твердо ходит по земле. Мне одна дорога - на завод! Мне институт ни к чему.
- Семен! - вдруг послышался из кухни голос Валентина Петровича. - Кто тебе вбил в голову такую чушь? Почему ты рабочий человек и тебе институт ни к чему? Уж если на то пошло, не обязательно быть тебе рабочим всю жизнь. Есть способности - учись на инженера!
Он появился из кухни в фартуке, с поварешкой в руках. Размахивая ею, продолжал:
- Напрасно ты так. Конечно, тебе труднее: придется ходить в вечернюю школу. Но учатся же другие. Тысячи ребят из рабочих семей учатся по вечерам. И успешно. С семью классами никак нельзя, хоть и выберешь себе специальность "с разумом", на "всю жизнь".
Последние слова он произнес с усмешкой, правда, не зло, по-доброму. Но и этого было достаточно, чтобы я покраснел до ушей. Вот всегда так: чуть забудешься - и наговоришь такого, что потом хоть сквозь землю проваливайся.
Валентин Петрович вскоре забыл, о чем говорил, а мне все еще казалось, что он усмехается втихомолку. И оттого я опять стал скучным и неразговорчивым. Чтобы они не заметили перемены, я стал с преувеличенным вниманием рассматривать чучела птиц и зверей.
Валентин Петрович подошел и тихонько положил руку на мое плечо.
- Хватит, Семен, наглядишься еще. Вот лучше обедать с нами садись… Мать у нас все по командировкам, одних оставляет без всякой жалости. Будешь пробовать суп моего собственного приготовления…
- И мою кашу, - вставила Нина.
Валентин Петрович погрозил ей пальцем.
- А кто молоко кипятил? Я. Откуда же это твоя каша?
- Пусть будет общая, - неохотно согласилась Нина. - А ты, папа, мог бы и помолчать. Третьего дня ты на лекцию ходил, а меня дома оставил. Я ж тебе ничего не говорила…
- Сдаюсь, только не вспоминай.
Видно было, что с Ниной они живут дружно. Мне было хорошо у них. Я сидел с Ниной бок о бок и оттого немного стеснялся. А Нина, как хорошая хозяйка, то и дело повторяла:
- Кушай, Сема, кушай. Ты совсем ничего не ешь!
Обед, в общем, прошел благополучно, если не считать маленького происшествия. Кто-то вдруг, царапая ноги, быстро взобрался ко мне на колени. Я так и оцепенел с ложкой у рта.
- Обжегся? - заботливо спросила Нина.
На коленях у меня сидел большой рыжий кот. Я старался его потихоньку спихнуть, но он озлился и цапнул меня за руку. Пришлось вмешаться хозяевам.
- Веник возьму! - крикнула Нина.
Кот прекрасно понял ее и моментально ускакал на кухню.
- И над чижом вот так озорничает, - кивнул в его сторону Валентин Петрович.
* * *
Домой я не шел - летел, заботливо прикрывая полой пальто клетку с чижом. Больше двух часов я пробыл, у Валентина Петровича, а пролетели они незаметно. Нина говорила, чтобы я заходил к ним чаще. Я буду заходить. Почему не заходить, если мне у них нравится и они ласково ко мне относятся. За эти часы я даже ни разу не вспомнил, что дома, наверно, сидит Николай и говорит о хорошей погоде, о том, что в жизни добиваться уважения обязательно надо, хотя это не каждому удается. И он приосанится после этих слов, так что сразу поймешь, кого он считает добившимся цели. Будь я дома, он стал бы смотреть на меня темными непонятными глазами и покачивать головой в такт своим словам. Это значит, он не верит, будто я смогу добиться у людей уважения. По его словам, я не умею разговаривать со старшими: невыносимо груб. Но ведь таким, как Николай, и не заметишь, как нагрубишь.
Я проходил темной улицей. Вот шоссе - и наш дом. Ни души кругом, тишина…
- Стой, друг! - послышался в это время голос, который заставил вздрогнуть: Пашка! Я бросился бежать, но куда там! Пашка перерезал дорогу.
- Давно тебя поджидаю, - сообщил он. - А ты и не думал, что встретимся? Мое слово - олово. Сказал, встречу, - так и будет.
Он с интересом взглянул на оттопыренную полу пальто.
- Чего прячешь? Ага, птичка! Нехорошо от друзей прятать. Покажь!
Я распахнул пальто. Но Пашка не удовлетворился этим. Он захотел ощупать клетку руками.
- Не трогай, Пашка! Это учительский чиж. Он ненадолго дал… для наблюдения. Мы птиц проходим…
- Не бреши! - остановил он меня. - Вы сейчас лягушек повторяете. Сегодня Голубин болтал, как получить скелет лягушки. В муравейник - и через два часа готовые косточки… А хорошая птичка! Чиж, говоришь, называется?
С этими словами он вырвал у меня из рук клетку. Не помня себя, я набросился на него и сразу отлетел в снег. Разве справишься с Пашкой?
- Так будет лучше, - сказал он со злобой. - Чиж мой по праву. Принесешь деньги - отдам назад. Не принесешь - прощайся с птичкой. Не видать тебе ее, как своих, ушей.
Я уже не пытался отнимать, а просил:
- Отдай, Пашка! В самом деле учительский чиж. Деньги я тебе принесу. А чижа у меня потребуют…
- Затем и брал, что он учительский. Если бы твой - не взял. Ты бы деньги и не стал отдавать, сказал: пусть чижом подавится. А тут принесешь, как миленький.
Я плакал от стыда, бессилия, оттого, что ничего не могу поделать. Пашка уйдет, мне останется только смотреть ему вслед.
- Гад ты, Пашка! Морду тебе мало набить!
Он придвинулся ко мне вплотную.
- Это еще что! Ты меня обзываешь? Скажи, я не ослышался? С ним по-хорошему, а он по-свински. Раз так, дружба наша врозь. И учти: с сегодняшнего дня я с тобой на "вы". Вы запомнили?
Глава девятая
Орлы без перьев
Он со мной на "вы". "Вы запомнили?".
Я запомнил это очень хорошо. И сейчас стою у дверей класса и раздумываю: идти ли на урок Валентина Петровича? Он, конечно, спросит, как у меня приживается чиж.
Предпоследняя перемена. До звонка еще несколько минут. В коридоре одноклассники затеяли игру в "жестку". Прыгают на одной ноге, другой ухитряются подбрасывать вверх "жестку" - подушечку, набитую сухим горохом. Выигрывает тот, кто умеет дольше всех продержать "жестку" в воздухе, не давая ей упасть на пол.
Самозабвенно играет со всеми Витька Голубин, странный человек, которому никакие неприятности не могут испортить настроения. Наверно, это очень умно: относиться ко всему на свете с легким сердцем.
Иной характер у неповоротливого Тольки Уткина. Он старается быть серьезным, хотя у него не всегда получается.
На днях прибежал ко мне, спрашивает, где бы найти две большие консервные банки, - очень нужно. Разыскал ему одну, а второй нету.
- Пойдем к дяде Ване, у него найдем, - предложил я.
Дядя Ваня был дома. На столе опорожненная бутылка вина и хлеб. Вошли и слышим:
- Хоть и часто, Иван Матвеевич, а простительно… Гоп-гоп! Иван проспится, а дурак никогда…
Дядя Ваня взглянул в нашу сторону и потряс головой: наверно, подумал, что мы ему привиделись.
- Дядя Ваня, нам нужно железную консервную банку.
- Зачем? - спросил он недоверчиво.
- У меня одна есть, - стал объяснять Толька, - я обрежу края и вставлю в нее другую. А вовнутрь - карбид подмоченный. Брошу на улице - вот взрыв будет!
Дядя Ваня насмешливо хмыкнул:
- Ерунда! Что ты придумал - настоящая ерунда! Кто же банку с карбидом по улицам разбрасывает? Ты отцу под стул подложь. Взрыв будет на всю Ивановскую. И до меня докатится…
- Да, хитрый! А если убьет?
- Кого убьет? Можешь не беспокоиться. Папа твой целехонек останется. А взрыв будет. Иди, а я прислушиваться буду.
Толька, оказывается, так и сделал, как советовал дядя Ваня. Взрыв получился, но совсем не тот, какого он ожидал. Алексей Иванович выпорол Тольку, а потом вынужден был, несмотря на мороз, держать полдня открытыми двери, потому что карбидом провоняло всю квартиру.
Сейчас Толька в классе - сидит над немецким учебником. Говорит, что они, Уткины, перебираются на новую квартиру, по этой причине не успел сделать домашние задания.
Мне очень грустно. Может, лучше не встречаться с Валентином Петровичем? Сбежать с его урока? Все равно: семь бед - один ответ.
И почему я такой невезучий уродился? Все со мной что-нибудь случается. А сейчас чувствую, совсем начинаю запутываться.
В дверях класса появляется улыбающаяся физиономия Тольки Уткина..
- Коротков, как по-немецки "кувшин"?
- Геен зи цу тойфель! - говорю я, не задумываясь.
- Что ты меня к черту посылаешь? Я серьезно. Дай посмотреть перевод.
Пока доставал тетрадь с переводом, задребезжал звонок. И не успел он еще смолкнуть, быстро вошел Валентин Петрович. Пришлось из-за "кувшина" остаться в классе.
Как долго тянулись эти сорок пять минут! Из объяснений Валентина Петровича я, конечно, ничего не понял. Весь урок сидел как на иголках. Когда учитель смотрел в мою сторону, я краснел, смущался и ерзал за партой. Думал, вот-вот он спросит про чижа.
Наконец спасительный звонок. Я убрал книжки и приготовился первым выскользнуть из класса. Но то, что сказал Валентин Петрович, пригвоздило меня к парте.
- Коротков и ты, Голубин, зайдите после уроков ко мне в учительскую.
Так и есть! Узнал про Пашку и Корешка, хочет расспросить подробнее и сделать выводы. Значит, придется сказать, что Пашка отнял у меня чижа.
Нет, так нельзя. Верну чижа - тогда, может быть, расскажу. Только не сейчас. Чтобы не думал Валентин Петрович, будто я растяпа. Ему ведь, я знаю, жалко чижа. И отдал он мне не потому, что кот житья не давал птичке, просто Валентин Петрович очень добрый, старается делать людям приятное.
Конца уроков я ждать не стал. Следующий немецкий, можно пропустить. Немецкий язык мне дается легко: если пропущу один час, учительница ругаться не будет.
В раздевалке толпились и галдели, как галчата, ученики младших классов. Хорошо, что здесь не оказалось моих октябрят. Стоять в очереди мне было некогда - я стал пробиваться вперед. Малыши запищали, начали меня оттаскивать за пиджак, но я не обращал на них внимания: если пробуду долго в раздевалке, увидит кто-нибудь из учителей, попросит обратно в класс.
- Сема, ты куда торопишься?
Я обернулся и застыл. Сбоку от меня стояла в очереди Нина. Совсем некстати.
- Давай я тебе получу пальто.
Она протянула руку, и я, сам не зная, зачем это делаю, отдал ей номерок.
Когда мы оделись, я, не глядя на нее, торопливо попрощался и хотел идти.
- Мне быстрее надо, побегу, - попытался я объяснить ей.
- Побежим вместе, - заявила Нина. - Я люблю бегать.
Не хотелось мне с ней сейчас разговаривать. Но она не замечала этого. Стала рассказывать, что в воскресенье всем классом пойдут собирать металлолом.
- И ваш класс тоже?
Я ответил, что не знаю, никто ничего не говорил.
- А как чиж? Поет?
- Чиж?.. Поет. И утром, и вечером. Такой певун!..
- Сема, у тебя зубы болят?
- Почему зубы? А!. - Я понял, что у меня кислый вид. - Болели! Сейчас проходят…
- Чижу давай семечки. Он любит. Только пощелкай их сначала, а то он будет сам щелкать и насорит по всей комнате. Не нравится ему, когда шелуха в клетке, вычикивает ее лапой. Пить тоже даешь?
- Нет, не давал…
- Сема, он же умрет.
В самом деле, вдруг Пашка не поит чижа?
- Знаешь, Сема, пойдем на каток. Смотри, какой день хороший!
На улице было хорошо. Сыпал снежок, мягкий, как пух. Все обновилось, посветлело.
Сходить на каток мне хотелось, но успею ли? Собирался еще побывать у Пашки.
"Надо обо всем рассказать Вере, - внезапно решил я. - Она поймет, даст денег. Правда, ей потом придется экономить на другом. У нее все рассчитано до копейки".
Я сказал Нине, что на каток мы обязательно пойдем.
- Правда? - обрадовалась она. - Тогда заходи за мной. Что молчишь? Придешь?
- Наверно, нет. Лучше там, на катке встретимся.
- Почему? - удивилась она. - Стесняешься?
Конечно, стесняюсь! Не объяснять же ей, что я сегодня сбежал от ее отца.
- Как хочешь, - немного сердито сказала Нина. - Можно встретиться и на катке.