Поэтому Витька и не очень беспокоился, очутившись сейчас в коридоре. Зато Толька Уткин дрожал, представляя, что будет вечером, когда придет отец.
Витька немного подумал и сказал беззаботно:
- Мне все равно, домой так домой. Сегодня мамка блины печет. Слушай! - повернулся он ко мне. - Здорово будет, если ты пойдешь к нам! Мамка давно говорила, чтобы я тебя привел. Человек, говорит, сиротой остался, без ласки, а ты от него в стороне. Раньше друзья были… А теперь ты в беду попал, тем более…
- Почему я в беду попал? Ты Витька, путаешь.
- Вона! - возмутился он. - Сначала мать умерла - без никого остался, а теперь этот, как его, жених твоей сестры. Зачем вы ему нужны?
- Кто тебе сказал, Витька, про жениха? Я никому не жаловался.
- Чудак! Тут и жаловаться незачем. Видят. У нас плюнь - завтра всем известно. А тут такое дело, как не знать! Бабушка Анна еще не то говорила. Ты потому стал хуже учиться, что тебя выгоняют из дому. К ней уроки приходишь делать.
Видно, бабушка Анна на манер худого ведра: что вольется, то и выльется. Сама предлагала делать уроки у нее в комнате - и сама же наговаривает. Нечестно с ее стороны. А все, наверно, думают, что это я жалуюсь.
- Все неправда, Витька. Мы с Николаем не ссоримся, даже, если хочешь знать, дружим. И потом он мне никто. Буду я его слушать! Раз он ее жених, пусть она его и слушается. А мне что, трын-трава. И не жаловался я вовсе.
Наверно, я переборщил, потому что Витька хмыкнул неопределенно, но больше ничего не стал говорить. Что бы там ни было, а через минуту мы шагали к нему, оставив перепуганного Тольку у дверей класса. С нами идти он отказался.
День был морозный. Ветви лип, висевшие над головой, сыпали при каждом ветерке белую снежную пыль. Столбом поднимался дым из фабричных труб. В морозном, разреженном воздухе слышались звонки трамваев и гудки паровозов.
Мы миновали фабрику и подошли к жилым корпусам, что протянулись двумя ровными рядами. В некоторых окнах были открыты форточки, и оттуда валил густой пар.
Пятиэтажные корпуса были построены еще фабрикантом. Комнаты в них называли каморками. Раньше в каждой каморке жило по нескольку семей. Даже сейчас еще не всех расселили. Когда настроят достаточно домов, в корпусах оставят только стены и крыши, а внутри все переделают заново. Во всех квартирах поставят ванны.
По железной лестнице мы поднялись на третий этаж. В длинном коридоре бегали ребятишки. Привалившись к стене спиной, сидел прямо на полу парень с балалайкой. Неподалеку от него старуха в цветастом халате поставила на табуретку керогаз и пекла оладьи. Запах керосина и теста ударял в нос. Старуха покосилась на нас и, сплюнув в сторону, отвернулась. Я удивленно посмотрел на Витьку. Он рассмеялся.
- Не обращай внимания, - сказал он. - Она всех так встречает. Это Маша-артистка. Смотри!
Старуха гримасничала и пританцовывала, стоптанные тапочки глухо шлепали по полу.
- Она немного свихнутая, - объяснил Витька. - Ее никто не боится.
Парень, сидевший на полу, заметил нас и помахал рукой.
- Подойдем, это Пашка-мухоед, - сказал Витька. - Он, когда маленький был, мух ел. Тут комара проглотишь - охаешь, охаешь, а он мух - и ничего.
Пашка - большеголовый и курносый с рыжими пушистыми бровями. На вид ему лет семнадцать. Он взглянул на меня подозрительно и спросил:
- Чтой-то я тебя не видел? Ты откуда?
- А наш! С поселка, - небрежно пояснил Витька. - Мать вот умерла, отца нет. Живет с сестренкой, а она замуж хочет выходить. Свойский!
Такая аттестация произвела на Пашку благоприятное впечатление.
- На кулачках можешь? - спросил он.
Я растерялся. Как это "можешь"? Ну, стукнешь иногда кого-нибудь, ну, тебя стукнут - это не драка. Мое смущение Пашка оценил верно.
- Не можешь, значит. Тогда учись…
И он внезапно стукнул меня по руке около плеча. Рука сразу повисла. Пашка на то и рассчитывал.
- Подними! - приказал он.
Я попробовал поднять руку и убедился, что это сделать не так просто.
- То-то! - добродушно проговорил он, не обращая внимания на слезы, выступившие у меня на глазах. - Парень ты будто толковый. Таких люблю. Научу тебя на кулачках, потом хоть в боксеры записывайся.
Он даже не спросил, хочу я этого или нет.
- А ты вот что, - обратился он к Витьке. - Передай матери: пусть не вмешивается не в свои дела. А то работу подыскала - в смазчики, говорит, иди. Просил ее, да? Нашлась учительница. Так и скажи: не ее дело. Хочу - работаю, хочу - нет.
И сразу забыв, видимо, о чем только что говорил, перевел разговор на другое. Он похлопал по карманам и с явным огорчением сказал мне:
- Вот черт, папиросы кончились. Дай закурить!
- Я не курю!
- Ты не куришь! - вскричал Пашка. - Голубок, так ли это? Неужели салажонок не курит?
Витька подтвердил, что "салажонок" в самом деле не курит. С обворожительной улыбкой Пашка пообещал:
- Сегодня же научу. Что же ты?.. Нехорошо. Какой же мужик, если не курит и не пьет! Ты, наверно, и не пьешь?
- Не пью, - тихо подтвердил я.
- Ну вот! С виду вроде парень, а на деле - девчонка.
Он совсем застыдил бы меня, если бы не вмешался Витька, который сказал, что нам пора идти.
Пашка быстро оглянулся, высматривая кого-то в коридоре.
- Вот что, шантрапа, - сказал он. - Сейчас мой Корешок будет здесь. Айда вместе! Сегодня Корешок богатый.
Пашка остался поджидать Корешка, а мы пошли к Витьке.
Голубины жили в длинной, как все каморки, узкой комнате. Стояли кровать, большой окованный сундук, стол и две табуретки.
- Вот тут я и живу. Написала мамка заявление, обещают скоро квартиру дать в новом доме, - проговорил Витька, озабоченно заглядывая в прокопченную миску, стоявшую на столе. Потом со злостью отшвырнул ее, сказал возмущенно: "Ничего еще не варила!"
Он обшарил глазами стол и тут обнаружил записку. "Виталик, - писала мать. - Меня вызвали в фабком. Приду часов в пять и буду печь блины. А пока ешь кашу. Она в горшке на кухне. И учи уроки".
Записка полетела в угол.
- Уроков нам, кажется, не задали? - с юмором спросил Витька. - Пошли на кухню.
Корпуса несколько отличаются от обычных жилых домов. Самое любопытное, что в них одна кухня на целый этаж.
От раскаленных кирпичей громадной печки несло жаром. Я и раньше слышал, что кухни здесь - большие и многолюдные, вроде красного уголка. Зимой сюда собирается всегда много народу, иногда даже лекции читают. Принесут для лектора стол, сами присядут на корточки - и давай обсуждать международные проблемы.
Витька взял ухват с длиннущей ручкой и, отодвинув заслонку, стал доставать горшок с кашей, а я в это время с интересом осматривался по сторонам.
Остроносенькая девушка, расположившись на подоконнике, продавала билеты на вечерние сеансы в кинотеатр. Невдалеке от нее стояли женщины и "судачили".
Одна из них рассказывала, что получила из части, где служит сын, благодарность от командования. Сын - отличник боевой и политической подготовки и, кроме всего, секретарь комсомольской организации.
- Вот ведь, Васька-то! - восхищалась и завидовала женщина в фартуке, к которому, как комочки снега, прилипли пушинки хлопка. Она, видимо, только что пришла с фабрики: об этом было можно догадаться по ее усталому, потному лицу. - Хоть бы моего балбеса скорей призвали, сделали человеком, - с отчаянием выговорила она. - Измучилась с ним, бабоньки.
- Пристрожить ты его, Настя, не можешь, вот что, - отвечали ей.
- О Пашке говорят, - мигнул мне Витька.
Он все еще копошился с тяжелым ухватом у печки. На распаренном от жара лице выступили капельки пота. Витька никак не мог найти свой горшок с кашей.
Наконец он поставил ухват и, глубоко вздохнув, заявил:
- Тут сотня понапихана. Поди разберись, который твой. Плевать! Не помру и без каши.
Прощай сегодня уроки! Через минуту мы беззаботно шагали по улице.
Мы - это Витька, Пашка, я и сухопарый парень с бегающими глазами и вкрадчивым голосом - Корешок. Направлялись к кинотеатру.
Около кинотеатра - ровные площадки замерзших прудов. Стоят в безмолвии вековые деревья парка. А возле билетных касс шум и гвалт.
Корешок решил взять билеты без очереди. Он нахально полез к кассе. Пашка подталкивал его сзади.
Добравшись почти до окошечка, Пашка и Корешок вдруг вылезли обратно и бросились к очереди с другой стороны. Всем своим видом они выражали озабоченность и величайшую занятость.
Люди в очереди почему-то расступались перед ними и подозрительно оглядывались.
Билеты они купили, но отошли от очереди недовольные. Пашка винил за что-то Корешка, называл презрительно растяпой, а тот огрызался.
Только после я догадался, что они проверяли чужие карманы.
Кинокартина была про то, как один парень устроился на завод. На работе у него сначала ничего не получалось, и он совсем перестал разговаривать с людьми, замкнулся. Тогда комсомольский секретарь вызвал его к себе и стал говорить, что у многих не сразу получается, что не надо огорчаться: поступая так, он расписывается в собственном бессилии. "От себя не убежишь", - сказал секретарь под конец. После этого у парня стало здорово получаться. Он начал выступать на собраниях с критикой, что-то такое даже придумал, и его хвалили, а директор по такому случаю отвез его домой на "победе". Кончалась картина песней. Измазанные рабочие и этот парень в самой середине шли, обнявшись, по мостовой и пели. На них смотрели прохожие и, кажется, завидовали.
- Рабочие! - с гордостью сказал один прохожий, который был похож чем-то на Игоря Ильинского.
Вообще кино ничего, парень запомнился. Когда стану работать, тоже придумаю что-нибудь, а идя с работы, буду петь веселые песни.
Когда в зале вспыхнул свет, Пашка вздрогнул и стал протирать глаза. Оказывается, он все время спал. Вот удивительно! Как это в кино люди умеют спать?
- Заякоримся? - спросил Пашка сухопарого Корешка и так сладко зевнул, что и мне захотелось спать.
- Пшли! - небрежно, сквозь зубы процедил Корешок.
Вскоре мы сидели в пивной за столиком, накрытым сальной клеенкой, - "заякоривались".
Поллитровая кружка пива стояла передо мной. Было страшно подумать, что всю ее надо выпить одному. Пиво было горькое, с каким-то неприятным парным запахом.
Я давился и пил, чтобы не ославиться в такой замечательной компании.
Я смотрел на притихшего Витьку и смеялся. Чему? Сам не знаю.
А Витька часто мигал, тер себе щеки и уверял, что они у него стали как деревянные.
Мне сунули в рот горящую папиросу. Я курил, кашлял до слез, опять курил, до тех пор, пока не стало тошно, а потолок не начал колебаться.
Я все порывался сказать моим новым товарищам, что они чудесные ребята. Но как только раскрывал рот, Пашка проводил ладонью по моему лицу сверху вниз и говорил:
- Не рыпайся, салажонок!
Такое самоуправство меня обижало, а от Пашкиной ладони пахло чем-то кислым.
Разозлившись, я собрался уйти, но меня не пустили. Корешок хлопал меня по плечу и перемигивался с Пашкой.
…Проснулся я на кровати и не сразу сообразил, почему около меня Вера и бабушка Анна. На лбу лежало холодное полотенце.
- Рано начал, - обидчиво поджав губы, сказала бабушка Анна.
- Что я начал рано?
И тут только со всей ясностью всплыло: пивная, прокуренный воздух и мои новые знакомые. Вера отчужденно смотрела в сторону, на лбу у нее собралась горькая складка - точь-в-точь мама, когда сердилась.
- Каким же ты вырастешь, начав с таких-то пор пить? - продолжала бабушка Анна. - А тебя еще хотят на инженера учить.
Учить на инженера! Сколько раз слышал я об этом! Надоело! Все говорят о моем будущем так, словно я уже сейчас чем-то обязан им за их заботу.
Летом пойду работать, слушать никого не буду. Это я решил твердо.
А над ухом надоедливо гудел голос бабушки Анны, она вошла в свою роль:
- И хоть бы товарищи-то были порядочные. Рожи подозрительные, глазищи так и зыркают по сторонам! Все оглядели. Истинное слово - жулики.
Значит, я шел не сам, меня привели…
Глава седьмая
Учитель
За прогул меня и Витьку вызвали к директору. Тольке Уткину сошло: он ведь пропустил всего один урок.
Медленно, почти не дыша, записали мы в знаменитом "коленкоре" все, что вчера произошло на уроке Нелли Семеновны. Пообещали, что больше этого не случится, и расписались. А когда вышли из директорского кабинета, глянули друг на друга и фыркнули.
- Потеха! - растягивая слова, сказал Витька.
И все же на душе у меня кошки скребли: вдруг исключат, что делать буду?
Домой идти не хотелось. Вера стала относиться ко мне настороженно. Николая я, кажется, невзлюбил еще больше. Что нашла в нем Вера хорошего, совершенно непонятно. Недаром бабушка говорит, что иногда и сатана полюбится: каждому своя милая - самая красивая. Да я бы его и к дому близко не подпустил. Что из того, что он много зарабатывает и его уважают? Никогда ничему не обрадуется, не раскричится, если зол, не расскажет что-нибудь интересное. Знает только свое: "Свежий воздух - это здоровье".
Вчера он сообщил вдруг:
- Провожали с завода в Сибирь. За длинным рублем поехали.
- Не все, наверно, за длинным рублем, - вмешалась Вера. - Многих привлекает не заработок. Надоело дома, хотят повидать новые места. Строительство большое! Интересно! - И добавила мечтательно: - Будь Таня с Семой побольше, с удовольствием бы сама поехала.
- Нет, не новые места, а длинный рубль, - упрямо доказывал Николай. - Не могут здесь заработать, вот и едут. Думают, там легче, на стройках больше платят.
- Ты не прав, Коля. Девчонка в семнадцать лет… да она еще по существу не знает, что такое деньги, а ведь едет.
- Девчонки замуж хотят выскочить. На стройке много ребят.
Вера, не глядя на него, сказала:
- Грубый ты, Коля, и в людях только плохое видишь.
- Вижу, что есть. И тебе советую себя не обманывать.
Я думал, что они поссорятся. Если бы Вера продолжала настаивать, наверно, так и было бы. Но она уступила. Она всегда уступала. Он ей казался очень умным.
Вера его определенно боится и все равно ждет каждый день. Он ей нравится. Когда Николай у нас, она даже к Тане не так ласкова.
Раздумался и стало грустно. На уроках почти ничего не слышал, не видел. Нелли Семеновна вызвала меня отвечать, поставила двойку.
Лева Володской взглянул в мою сторону, покачал головой: быть мне отруганным. И верно, прилетела записка: "Коротков!!! Твое поведение возмущает. Возьми себя в руки. Староста".
Эх, Лева! Думаешь, я сам не злюсь на себя? Вырвал листок и настрочил: "Уважаемый староста! Готовлюсь держать ответ на очередном классном часе. Надеюсь на твое заступничество. Семен".
Лева получил записку, прочитал и показал кулак.
Когда Нелли Семеновна вышла из класса, Лева сел рядом.
- Ну, говори, что происходит в датском королевстве. Почему ты хватаешь двойку за двойкой? Тебе что, трудно? К тебе ученика прикрепить? Дождешься, так и сделаю.
- Потерпи, грозный староста. Пройдет немного, и я подтянусь.
- Вот это другой разговор, - обрадовался Лева. - А скажи, как твои октябрята?
- Чего им делается, растут, учатся. Федя, Андрейка, Олег, а потом две Наташи. А всего в классе семь Наташ. Великолепно!
- Ты мне зубы не заговаривай! - рассердился Лева. - Ты ответь, чем помог им? Они желают, чтобы им старшие товарищи во всем примером служили, подсказывали, как жить. Ты мне на это ответь.
- Ну тебя, Левка! Я и сам не имею представления, как мне жить, не то что других учить… Для октябрят я делаю кое-что, например, флажки… на каждом звездочка. Скоро гулять пойдем. Выведу всех на каток, пусть забавляются - Федя, Андрейка, Олег и две Наташи. Как ты думаешь?
- Полезное мероприятие, - одобрил Лева. - Пойду скажу и другим, чтобы тоже провели вылазку со своими октябрятами.
На большой перемене Витька отвел меня в сторону, шепнул:
- Пашка пришел, тебя спрашивает.
- Зачем я ему понадобился?
- Я не знаю, говорит - обязательно вызови.
Нехотя я пошел в коридор. Пашка стоял у самых дверей, чтобы в случае чего сразу сбежать. В школу чужих не пускали. Увидев меня, он заулыбался, рыжие брови поползли вверх.
- Здорово, друг! Может, решил не показываться? А я, понимаешь, в деньгах нуждаюсь. Позарез нужны. Когда принесешь?
- Я что-то не припомню, Пашка, когда я у тебя брал?
- Как "когда"? Да ты что, заспал? Али забыл, на чьи в кино ходил, на чьи кушал, пил? Зато я помню, не пьяный был.
Говоря это, он постепенно повышал голос. В коридоре было много знакомых ребят. Это меня стесняло.
- Жду монетки, помни, - сказал он так громко, что к нам стали подходить любопытные ученики.
- Нет у меня денег…
- Найди. Парень ты ловкий. Возьми дома.
Я вспомнил, как Вера на днях десятки раз пересчитывала свою получку, будто ожидала, что с каждым новым подсчетом денег прибавится. Купить надо было многое, на все не хватало.
- Не дадут мне дома. И взять негде.
- Чудак! Кто же просит? Возьми сам, попробуй.
И Пашка опять заулыбался, неискренне, противно.
- Нет, не будет этого. Не жди!
- Смотри, дело твое, - спокойно согласился он. - Бить буду, каждый день…
- Сколько я должен?
- А вот считай. Билет в кино, пирожное, пиво, сыр, водка…
- Откуда водка? Не пил я водку!
Пашка по-старушечьи всплеснул руками, на веснушчатом лице появилось деланное удивление.
- Вот так так! Ты думаешь, с пива опьянел? Как бы! В кружке мы тебе водку… ерша поднесли. Ха-ха! Понял? Так что гони. Еще мало с тебя, честное слово, мало…
- "Честное слово"! Не тебе, Пашка, говорить об этом. Сам звал, а потом деньги требуешь. Кот слизал твою честность!
- Ну ты, салага! Я могу и по-другому разговаривать. Видишь это? Такого кулака не пробовал? Тогда попробуешь. Приноси вечером монетки, а то завтра встречать приду.
Где достать денег? И надо было связаться с этим Пашкой! Я побежал разыскивать Витьку - только ему можно было рассказать об этом, спросить совета; Пашку он лучше знает, в одном корпусе живут.
- Этот Пашка - выжига, - сказал Витька. - И с меня хотел получить, да не отдам я, хотя и требует. Побьет - отстанет! Сам приглашал, я к нему не набивался. Не отдавай и ты: раз поколотит, два, а увидит, что без толку, и бросит.
Такой совет мог дать только Витька Голубин, больше никто. Не то страшно, что побьет, - сам себя презирать будешь, сознательно идешь на то, чтоб тебя били. Это, конечно, не выход. Попробовать занять? Но у кого? Я стал перебирать в памяти знакомых. У соседей нельзя: спросят, зачем понадобились. Да и дома потом узнают. Занять у Тольки Уткина? Отдать можно постепенно. У него деньги есть, он на фотоаппарат копит.
Услышав про деньги, Толька рассмеялся.
- Нету у меня. Спрашивал бы раньше.
- Толька, ты же на кинокамеру копишь, на "Киев". А мне, понимаешь, очень нужно.
- Коплю, а денег нету. Взял папа. Я, говорит, сам тебе после куплю. Понадобились ему зачем-то. На квартиру новую переезжать будем. Если хочешь, заходи вечером. Я расскажу, что тебе нужно, и он даст.