- Ты просто меня обманул. - Она на всякий случай схватила меня за руку. - Ты и не думал никому посылать телеграмму. А я всю ночь не спала, ходила по вагону, боялась, кто-нибудь свалится из вас с верхней полки.
У меня горело лицо, точно я стоял перед теми кострами, которые мы разжигали в поле. Нужно было как-то объяснить ей, что я на самом деле хотел отправить телеграмму. Она даже на "Детектива" не обиделась, и мне совсем не хотелось, чтобы она думала, что я её дразню.
- Я не думал вас обманывать, - сказал я.
- Если бы я тебе могла поверить!.. - сказала Наташа. - У меня предчувствие, что ты меня обманешь.
Можно было попытаться договориться с ней. Но тогда надо было выложить всё про отца, и про то, как мать тоскует о нём, и какая она гордая, и ещё многое, что словами не расскажешь. К тому же я не любитель выкладывать свою биографию каждому встречному-поперечному. Скажешь, к примеру, отца нет, и тут же тебя начинают жалеть, и сиротой называют, и бедненьким.
Противно слушать, не понимают они, что ли, что никому их жалость не нужна.
- Я выпью воды, - сказал я. - У меня в горле пересохло.
- Ну ладно, - согласилась она. - Пей. - Она всё ещё держала меня за руку. Боялась, видно, что меня куда-нибудь в сторону занесёт.
Мы подошли к автоматам с газированной водой. Их было тут восемь штук, но все они не работали. Они стояли, как в строю, большие, красные, пузатые, и все не работали.
- Уже тридцать восемь, - сказал я.
- Что - тридцать восемь? - не поняла Наташа.
- Тридцать восемь автоматов я насчитал в дороге, и все не работают. Порядки.
- Пошли обратно. Напьёшься в вагоне.
- Хорошо, - сказал я. - Только разве сравнишь обыкновенную воду с газировкой из автомата.
И тут я увидел на витрине киоска большую разноцветную глиняную вазу. Она была ярко-оранжевая, а в центре красовался чёрный петух с жёлтым глазом.
- Подождите. Мне надо купить эту вазу, - сказал я. - В подарок одному человеку.
Она смотрела на меня, как на ненормального. А я подошёл и купил вазу. Отгрохал за неё два рубля. По-моему, продавец был очень доволен, потому что он даже мне её упаковал.
Когда он её упаковывал, я увидел, что на другой стороне вазы нарисован второй петух. Этот был жёлтый с чёрным глазом.
Я взял вазу из рук продавца и сразу как-то почувствовал себя неуютно, неспокойно, ну вроде сделал что-то не совсем так.
- Ваза тому же человеку, что и телеграмма? - спросила Наташа.
- Да, - ответил я.
Теперь она меня уже не держала за руку. Поняла, что я никуда не собираюсь убегать. Раз покупаю вазы, значит, бежать не собираюсь.
Когда я вернулся в вагон, Гелий ещё спал. И двое других мальчишек в нашем купе спали. Я поставил вазу на свою полку и вышел в коридор.
В коридоре был настоящий цветник, клумба с цветами разных сортов, потому что все девчонки были в цветных платьях. Они бегали, суетились, пищали, хихикали и заплетали косы. Они очень гордились своими косами: то бросят их небрежно за спину, то положат на грудь.
Я стоял и смотрел на них. Интересно смотреть на незнакомых девчонок. Это меня немного развеселило. И тут я понял, почему у меня было такое плохое настроение: просто я потерял надежду, что увижу отца. А теперь у меня снова появилась надежда. Может быть, оттого, что светило солнце, может быть, оттого, что Наташа стерегла нас всю ночь, чтобы мы не упали с верхних полок и не разбились, а может быть, оттого, что все девчонки были в цветных, ярких платьях. В общем, неизвестно отчего, но у меня появилась надежда, что у нас с отцом всё закончится удачно.
Конечно, Гелий счастливый. У него вон какой отец: учёный. Во время опытов взрывается, а всё равно продолжает работать. Гелий сказал, что он одержимый. Он сказал, что самые счастливые люди - это одержимые. А мой? Опытов никаких не ставит, жизнью ради других не рискует. Ну и что же? Он мой отец. Шерстнёв правильно говорил: "Главное - быть человеком". А ведь он человек. Ну, а недостатки есть у каждого, без недостатков нет ни одного человека.
Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем больше я волновался. Телеграмму я отцу не стал давать. Дело в том, что у меня созрел новый план: я решил съездить к нему домой. Наташа сказала, что у нас в Москве будет несколько часов свободного времени между поездами, вот я и решил съездить к нему.
Надо было подготовить к этому Гелия, а то я уйду, а они поднимут панику.
- Я с вами на экскурсию не пойду, - сказал я. - У меня одно важное дело.
- А Наташа тебя отпустила? - спросил Гелий.
- Нет, - ответил я. - Я не спрашивал, мне по личному делу надо.
Ему не понравились мои слова, и он не постеснялся это показать. Он не любил, когда обманывают.
- У меня нет другого выхода, - сказал я.
- Нехорошо причинять людям страдания, - сказал он. - Знаешь, что будет с Наташей, когда ты убежишь?
- А что будет со мной, если я не пойду, ты знаешь? - спросил я. - Я, может быть, только из-за этого согласился поехать в Артек, потому что, если по-благородному, я должен был отказаться от путёвки. Я узнал, здесь все отличники, только я один не отличник, а я не отказался.
- Ладно, я тебя поддержу. Из солидарности… А что мне сказать Наташе, когда она узнает, что ты сбежал?
- Что хочешь… У меня отец в Москве, и я его не видел восемь лет.
Вот была новость для него! Он просто проглотил язык, и даже лицо у него побледнело. С этой минуты, я заметил, он перестал рассказывать про своего отца, точно он так же, как его любимый газ гелий, испарился в одну секунду. Он всё время говорил о матери, но тут-то я уж с ним мог посоперничать.
Мы разговаривали о матерях и вовсю расхваливали их, со стороны могло показаться, что мы их перехваливали.
Но разве мою мать можно перехвалить? Вот если бы мне сказали: теперь твоя мать будет вон та женщина, она знаменитый академик или чемпион мира по горнолыжному спорту, - я бы отказался. Ведь эти женщины никогда не отгадают моих мыслей и никогда не будут стирать бельё до полуночи, если я сделаю что-нибудь не так.
7
Когда мы приехали в Москву, оказалось, что поезда на Симферополь надо ждать целых восемь часов. И Наташа сказала, что мы пойдём на прогулку по Москве: поедем на Красную площадь, потом на Ленинские горы, а потом во Дворец пионеров. Но я уже ничего этого не слышал, у меня в груди затрепетало, а в голове запрыгало. Я был готов в ту же секунду броситься на поиски отца.
Мы вышли на вокзальную площадь. Это была большая круглая площадь, и по этой площади, как по гигантскому колесу, крутились сотни машин. А людей столько, что вообще не протолкнёшься, и у всех разные лица. И все они спешат, и никто не обращает друг на друга внимания.
- Ребята, - сказала Наташа. - Вот это и есть Москва. Имейте в виду, здесь легко потеряться. Поэтому возьмитесь за руки.
Ребята построились парами и взялись за руки, как малыши из детского сада. Видно, их всех напугал этот московский шум: потоки машин и троллейбусов и толпы людей.
Я тоже чувствовал себя не очень уверенно. Им-то что: они поедут на Красную площадь и во Дворец пионеров, а я должен один броситься навстречу этим автомобилям и людям. А людей в Москве, Гелий сказал, шесть миллионов.
Хорошо жить в совхозе: если у тебя какая-нибудь неприятность, знаешь, куда идти; если у тебя радость, тоже знаешь, куда идти. А тут - шесть миллионов, и все чужие.
Мы с Гелием стали в строй последними, чтобы мне удобнее было убегать. В руке я держал свою вазу.
- Ты почему не сдал вазу в камеру хранения? - спросила Наташа.
- Я боялся, что её там разобьют, - соврал я.
- А где же тот человек, которому ты привёз подарок?
- Почему-то не пришёл.
Я врал с трудом, обычно мне это даётся легче. Я даже иногда нахожу в этом удовольствие, ну вроде чувствуешь себя прямо артистом, когда ловко соврёшь учителю или сочинишь какую-нибудь историю для ребят. А сейчас мне было неудобно врать. Может быть, потому, что рядом стоял Гелий, и он знал правду, и осуждал меня за враньё, и только из солидарности молчал. И ещё эта Наташа: хороших людей всегда труднее обманывать.
- Ничего, - сказала Наташа. - Не волнуйся, он придёт к поезду.
- А я и не волнуюсь, - ответил я.
Наташа прошла вперёд, и мы направились в метро.
- Пора, - тихо сказал Гелий. Он снова побледнел, как тогда в поезде, во время моего рассказа об отце.
Я поставил вазу на тротуар и наклонился, точно мне было остро необходимо перевязать шнурок на туфлях. Решил, буду завязывать, пока они не скроются в метро. Но мне пришлось тут же вскочить, потому что какой-то мужчина чуть не сбил мою вазу. Я еле успел её подхватить, а он обругал меня ещё размазнёй. А потом я пошёл в противоположную сторону…
У меня было три рубля. Целое состояние. Это я понял, когда подошёл к продавщице мороженого и приценился к московским ценам. Там было мороженое в бумажных стаканчиках, которое стоило семь копеек. Я подсчитал, что смогу купить сорок три порции такого мороженого. Сорок три стаканчика - это ли не богатство? Можно было бы накормить весь наш класс, и ещё осталось бы матери и Шерстнёву. Но я не имел права сейчас тратиться. Неизвестно, что ждало меня впереди.
Ух, до чего у меня пересохло во рту, точно я пересек пустыню Сахару и не пил десять дней! А я всего-навсего перешёл вокзальную площадь.
Это, правда, тоже не такое лёгкое испытание. Во-первых, я тут рисковал жизнью не меньше, чем отец Гелия во время опытов, потому что московские шофёры совсем не обращают внимания на людей. Катят прямо на них, а сами прохожие тоже норовят попасть под машину. Я просто очумел от всего этого. А во-вторых, у меня Наташа не выходила из головы.
Честно говоря, я согласился бы в одиночку пересечь Сахару или полжизни не есть мороженого, но чтобы мне не нужно было обманывать Наташу и чтобы мой отец жил вместе с нами. А я сейчас с ребятами в своё удовольствие гулял бы по Москве.
Может быть, тогда бы я даже отвык от своих дурацких привычек: не приклеивал никому обидные прозвища и не считал бы про себя телеграфные столбы, окна в домах и прочую ерунду. Может быть, тогда у меня в голове было бы пусто и легко, как бывает иногда по утрам, когда я забываю про все неприятности?..
Я подошёл к троллейбусной остановке и сел в первый троллейбус. Надо было как можно быстрее уехать подальше, чтобы Наташа не спохватилась и не подняла тревогу.
При современной технике меня могли выловить на площади в одну секунду. Объявят, например, по вокзальному радио, что пропал мальчик двенадцати лет, и опишут приметы, и какой-нибудь сознательный гражданин обязательно меня подцепит. Это точно, и я об этом читал в газетах. Нет, меня не так-то легко провести, хотя я и не москвич.
Москвичи думают, что они самые хитрые и умные, но мы на целине тоже в курсе всех событий. И про объявления по радио знаем, и про то, что в одну минуту по фототелетайпу могут передать мою фотографию во все отделения милиции, а через час она будет в руках у каждого постового милиционера. Это я тоже знаю.
В троллейбусе кондуктора не было. Каждый бросал монету в кассу-копилку и отрывал билет. Я бы тоже бросил монету и оторвал билет, но у меня ведь было три рубля. Постоял, посмотрел, неизвестно, что делать, а потом сел у окна. Поставил вазу на колени и сижу. Смотрю по сторонам. Даже немного успокоился.
- Мальчик, твой билет?
Я поднял голову и увидел перед собой женщину. Тут мне так и ударило - билет-то я не купил.
Все в троллейбусе сразу стали смотреть в нашу сторону. Можно было выкрутиться и сказать, что я выронил билет в окно, но я почему-то ответил:
- У меня нет билета.
- Может быть, тебе ещё нет семи лет? - елейным голосом спросила контролёр.
Она явно хотела меня унизить.
- Нет, что вы, - сказал я. - Мне двенадцать, по-моему, я не такой уж маленький.
- Современная молодежь! - сказала какая-то старуха. - Ни стыда у них, ни совести. А ещё пионер. Соврал бы что-нибудь для приличия.
- А зачем мне врать? - сказал я.
А сам начал лихорадочно думать, как выпутаться из этой истории. Сейчас бы надо было всех разжалобить, заплакать, что ли. Это всегда действует на людей, но я не любил унижаться.
- Вот и мои внуки так же, - сказала старуха. - Говорю им: сходите за хлебом, а они - "неохота". Сказали бы: у нас срочное дело, а то "неохота". Никакого уважения.
- А вот мы его сейчас за воротник да в милицию! - сказала контролёр.
- За что? - спросил я.
- За то самое, там разберутся.
- Просто я привык ездить без билета, - сказал я.
- Ах, он привык ездить без билета! Приятная откровенность, - сказала контролёр. - Да ещё с багажом.
- Какой же это багаж! - возмутился я. - Обыкновенная глиняная ваза. Я её в подарок везу.
- В чём дело, товарищи? - раздался чей-то бас. - Почему не проходите?
- Безбилетника поймали. Мальчишку.
- Воришку? - откликнулся бас. - В милицию его.
- Тихо, тихо, - сказал старик, который сидел рядом со мной. - На мальчишку все готовы орать, а вот если бы тут стоял взрослый бандит, вы бы живо кулаки спрятали в карманы.
- Ну, знаете, только не я, - ответил бас. - Товарищи, разрешите пройти! Разрешите.
Перед нами появился толстый маленький мужчина.
- Где здесь правонарушитель? - спросил он.
- Это я, - ответил я. - Только я не виноват. Просто привык ездить без билета. У нас автобусы бесплатные.
- Где это у вас? - снова спросил толстяк.
- Алтайский край, совхоз "Новый".
- Силён заливать. Из коммунизма притопал, что ли? - засмеялся старик, который сидел рядом со мной. - А еда у вас тоже бесплатная?
- Нет, - ответил я.
- Ну, хватит веселить публику, - сказала контролёр. - Пошли в милицию. Там составят протокол и сообщат куда надо по всем правилам.
- Никуда не пойду! - сказал я. - Я правду говорю.
- Однако каков хулиган! - крикнул толстяк. - Вырастет, будет бандитом. Определённо…
- Тихо, тихо! - перебил его старик. - Это уже слишком.
- Честное слово, дяденьки, я говорю правду! - закричал я.
Я посмотрел на их лица: на старика, на толстяка, у которого от возбуждения нос покрылся капельками пота, на старуху, которая рассказывала про внуков. Ещё в троллейбусе сидели молодой парень с девушкой - но, по-моему, они ничего не слышали и не видели - и пожилая женщина, похожая на артистку.
Я смотрел на них и думал: ну как объяснишь этим чужим людям, если они ничего не хотят знать! Им что, они придут домой, и всё у них дома в порядке, а наша семья разбросана на два конца.
- Честное слово, я из совхоза. Честное слово! Вот, пожалуйста, у меня есть деньги, я сейчас куплю билет.
- Скажи-ка, три рубля! - пропела старуха. - Не иначе, стащил у родителей.
- Почему обязательно стащил? - сказала женщина, похожая на артистку. - Как вам не стыдно!
- Вы меня не стыдите, - ответила старуха. - Ишь какая! Нацепила шляпку и думает, что умнее всех.
- Тётя, - сказал я, - но вы-то мне верите, что я не безбилетник?
- Конечно, верю, - ответила женщина.
- Ну ладно, - сказала контролёр. - Плати штраф пятьдесят копеек, и делу конец.
Я нехотя подал три рубля. Пятьдесят копеек ни за что ни про что - это было просто возмутительно. Но в милицию я тоже не мог идти, не было у меня времени бороться за справедливость. И потом, легко сказать - в милицию: они там сразу во всём разберутся. Могут сообщить в совхоз или в Артек - и возникнет "международный скандал".
- Возьмите, - сказал я. - Денег мне не жалко, только это несправедливо.
- Ладно, ладно, - ответила контролёр. - Теперь будешь внимательней.
Она взяла у меня три рубля и стала рыться в карманах, чтобы сдать сдачу. В это время троллейбус остановился, и женщина, похожая на артистку, вышла.
Из кабины выскочил водитель, молодой парень, очень похожий на наших совхозных трактористов.
- Граждане, прекратите базар! - крикнул он. - Ну, чего вы ругаетесь?
- Безбилетников возите, - сказал толстяк. - Народную копейку не бережёте.
- Кто здесь безбилетник? - спросил водитель. - Ты?
- Да, - ответил я.
- Штрафуете? - спросил он у контролёра.
- Штрафую, - ответила она.
Он внимательно посмотрел на меня.
Пока я тут ворочался, вскакивал и садился, разорвалась обёртка на вазе. И теперь из обёртки выглядывал чёрный глаз жёлтого петуха.
- Братишке? - спросил водитель.
- Нет, - ответил я. - Отцу.
- Тоже неплохо, - сказал водитель. - Весёлый петушок!
Вдруг он выхватил три рубля из рук контролёра, сунул их мне и подтолкнул к двери. А я, вместо того чтобы бежать, стал упираться. Совсем обалдел.
- Иди, иди, - сказал водитель. - И больше не попадайся. Это пиратство - брать с мальчишки пятьдесят копеек.
- Я на вас акт составлю! - закричала контролёр.
Но тут-то я опомнился и выскочил из троллейбуса.
А троллейбус тронулся. Когда он проезжал мимо меня, я увидел, как толстяк и старуха открывали и закрывали рты. Они были похожи на рыб в аквариуме.
8
Всё окончилось хорошо, и я даже волноваться стал меньше. Иду, смотрю по сторонам. Неплохой всё же городок Москва. Машин много, это по мне. Придётся попросить отца, чтобы повозил по городу. А то вернусь в совхоз, ребята - ко мне, а я ничего не видел. И тут меня окликнула женщина, та самая, которая защищала в троллейбусе.
- Отпустили?
- Водитель заступился, даже штраф не взяли. Он сказал, это пиратство - брать с меня пятьдесят копеек.
- Я с ним согласна, - сказала женщина. - Если меня когда-нибудь выберут председателем Моссовета, я разрешу всем детям ездить в троллейбусах бесплатно. - Она на минуту задумалась. - Нет, не всем. Тогда они будут целыми днями раскатывать. Отличникам, да, отличникам. Им надо придумать значки, чтобы все знали: вот идёт отличник. И везде ему вход бесплатный: в троллейбус, в метро и даже в научно-популярное кино.
Вот это была идея! Я понял, что передо мной необыкновенная женщина. Здесь надо было действовать решительно.
- Знаете что, - сказал я, - приезжайте к нам в совхоз. Вам там понравится. У нас здорово! Шерстнёв вам руки будет целовать.
- Прости, прости, - сказала она неожиданно басом. - Кто такой Шерстнёв и почему он будет мне целовать руки? Он мне не муж и не жених. Я его имя слышу первый раз.
- Это директор нашего совхоза, - сказал я. - Совсем забыл, что вы его не знаете. У него такая поговорка. Если ему кто-нибудь по душе, он всегда говорит: "Передай ему - приеду, руки у него буду целовать". Ну, это вроде самого большого спасибо.
- Любопытный ваш Шерстнёв.
- Очень. Он у нас придумал закон: каждый, кто уезжает на запад, должен обязательно привезти с собой новенького.
- Ах, вот как! А ты, значит, меня наметил жертвой?
- Вас, - ответил я.
- Мило и неожиданно, - сказала она. - Чем же я тебе понравилась?
- У нас в совхозе нет ни одной такой, как вы.
- Выходит, я вроде ихтиозавра или носорога буду у вас в совхозе? Ты меня будешь демонстрировать в клетке?
- Нет, зачем же, - ответил я. - Вы будете работать. Чем вы занимаетесь?
- Преподаю немецкий язык.
- Шпрехен зи дейч? - обрадовался я.
- Умоляю, больше ни слова! - застонала она. - У тебя варварское произношение.