Однако комиссар продолжал поддерживать связь с Вермоном и сам пометил на карте ключевые точки поиска - места обнаружения обоих трупов, университетский городок, склад Серти и все альпийские приюты…
Усилился также дорожный контроль. Вместо восьми кордонов теперь было выставлено двадцать четыре. Все шоссе, национальные и департаментские дороги на огромном пространстве вокруг Гернона были взяты под наблюдение полиции, так же как окрестные города и деревни.
Кипучая "бумажная" деятельность разворачивалась под руководством капитана Барна. Факсы шли сплошным потоком: свидетельства очевидцев, ответы на вопросники, комментарии специалистов… Рассылались запросы на все окрестные лыжные курорты.
Начиная с середины дня полиция непрерывно допрашивала тех, кто в последние недели имел контакты с первой жертвой.
Еще одна бригада вела опрос самых опытных местных альпинистов, особенно тех, кто ходил по Валлернскому леднику. Не обошли вниманием и "туземцев"; они жили не в Герноне, а в высокогорных деревушках на склоне хребта со стороны университетского городка. Помещение жандармерии не пустовало ни минуты.
Работа кипела вовсю, обстановка напоминала боевые действия, однако Ньеман не принимал в них активного участия. Больше чем когда-либо он был уверен, что найдет убийцу, лишь раскрыв мотивы его преступлений. А мотив был, скорее всего один - месть. Вот только высказывать эту гипотезу не следовало. Ни власти, ни широкая общественность не желали вдаваться в тонкости криминальных дел. Официальная версия звучала так: злодей убивает невинных. А он, Ньеман, пытался теперь доказать, что жертвы тоже были виновны.
Но как продвигаться вслепую? Кайлуа и Серти погибли, унеся тайну с собой. Софи Кайлуа не скажет ни слова, а слежка за ней не дала никаких результатов. Что же до матери Серти и его коллег по больнице, то все они знали обычного, вполне заурядного парня, и только. Матери даже не было известно о существовании склада, хотя он принадлежал ее мужу, Рене Серти.
Так что же делать?
Но в данный момент Ньеман не мог думать ни о чем, кроме одного загадочного обстоятельства. Включив свой телефон, он спросил Барна:
- Есть новости о Жуано?
Юный лейтенант, безупречный полицейский, горевший желанием приобщиться к опыту "мэтра", все еще где-то пропадал.
- Да, - пробасил капитан. - Я послал одного из моих парней в клинику слепых, чтобы узнать, куда Жуано собирался идти после.
- И что же?
Капитан устало сказал:
- Жуано покинул клинику около семнадцати часов. Похоже, он отправился в Аннеси, чтобы увидеться с одним офтальмологом, профессором Гернонского университета, который практикует и в этой клинике.
- Вы ему звонили?
- Да, конечно. И по рабочему номеру, и по домашнему. Ни один не отвечает.
- Адреса у вас есть?
Барн продиктовал только название улицы: врач держал кабинет в том же доме, где и жил.
- Я подскочу туда, - решил Ньеман.
- Но… зачем? Жуано рано или поздно появится и…
- Я чувствую себя ответственным за него.
- Как это?
- Если малыш сделал какую-то глупость, пошел на ненужный риск, то, я уверен, лишь для того, чтобы поразить мое воображение, отличиться передо мной, понимаете?
Жандарм возразил успокаивающим тоном:
- Да вернется ваш Жуано, куда он денется! Знаем мы эту молодежь. Небось забрал себе в голову какую-нибудь чушь и теперь копает в ложном направлении.
- Согласен. Но он может оказаться в опасности, сам того не подозревая.
- В опасности?
Ньеман не ответил. Наступила пауза: Барн как будто пытался осмыслить слова комиссара. Неожиданно он воскликнул:
- Ох, совсем забыл: Жуано еще звонил в больницу. Ему нужны были какие-то справки в архивах.
- В архивах? Что за архивы?
- Да у нас под зданием клинического центра есть огромные подвалы, где хранится вся история нашего края: документы о рождениях, болезнях и смертях здешних обитателей.
Комиссар ощутил неясный страх: значит, этот белокурый мальчик ведет какие-то поиски в одиночку. Значит, он взял след в клинике, и тот повел его сперва к офтальмологу, а затем в архивы центральной больницы. Он спросил напоследок:
- Кто-нибудь видел его там, в больнице?
Барн ответил отрицательно. Ньеман выключил телефон, но тотчас раздался новый звонок. Теперь участникам расследования было уже не до паролей, кодов и прочих предосторожностей, все переговоры велись в открытую. Голос Коста дрожал от волнения:
- Я получил тело, комиссар.
- Это Серти?
- Это он, без всякого сомнения.
Комиссар глубоко вздохнул. Итак, предположения о гибели Филиппа Серти подтвердились. Теперь он мог в официальном порядке послать бригаду для тщательного обыска склада.
Кост продолжал:
- Есть одно важное отличие в характере пыток первой и второй жертвы.
- Какое?
- Во втором случае убийца ампутировал не только глаза, но и кисти рук. Вы не увидели этого, потому что тело находилось в позе зародыша: культи были спрятаны между коленями.
Глаза. Руки. Между этими анатомическими элементами Ньеману чудилась оккультная связь. В том, как убийца изувечил обе жертвы, крылась какая-то дьявольская логика, но полицейский ее пока не улавливал.
- Это все? - спросил он.
- Пока все. Я приступаю к вскрытию.
- Сколько тебе нужно времени?
- Минимум два часа.
- Начни с глазниц и позвони мне, как только обнаружишь что-нибудь интересное. Я уверен, что там найдется знак для нас.
- Комиссар, у меня такое чувство, будто я работаю посланником ада.
* * *
Ньеман пересек библиотечный зал. У двери сидел кряжистый полицейский, усердно изучавший диссертацию Реми Кайлуа. Ньеман обогнул ряд и занял место напротив, в одной из застекленных кабинок.
- Ну, как дела?
Офицер поднял голову.
- Тружусь, как видите.
Комиссар с улыбкой кивнул на толстую стопку:
- Ничего нового? Тот пожал плечами.
- Сплошная Греция, Олимпиады, спортивные состязания и прочие штуки: бег, метание копья, борьба, кулачные бои… Кайлуа пишет о сакральном характере физических испытаний. И еще о связи… нет, общности с высшими силами. По его мнению, высокий результат в соревнованиях рассматривался в те времена как путь к общению с богами… Например, атлет - по-гречески "athlon" - мог, превзойдя самого себя, пробудить силы природы - плодородие земли, ее изобилие. Заметьте, что он частично прав: иногда смотришь на этих бешеных футболистов на поле и веришь, что спорт способен пробудить в человеке сверхъестественные силы.
- Что еще важного ты заметил?
- Кайлуа пишет также, что в античную эпоху атлеты были еще и музыкантами, философами и поэтами. На этом пункте наш тихоня библиотекарь прямо-таки зациклился. Он искренне сожалеет, что прошли времена, когда тело и дух были спаяны воедино, в одном человеческом существе. Вот чем объясняется заглавие "Ностальгия по Олимпии". Ностальгия по эпохе сверхлюдей - и мыслящих и мощных, и духовных и спортивных. Кайлуа противопоставляет тому времени наш век, когда интеллектуалы не в силах поднять пару килограммов, а спортсмены все, как один, безмозглые. Он видит в этом разделении духа и тела знак полного упадка.
Ньеману вспомнились атлеты из его кошмарного сна. Слепые движущиеся изваяния. Софи Кайлуа объяснила, что, по словам ее мужа, берлинские атлеты ставили перед собой задачу возродить пресловутую глубинную связь физического и духовного начал.
Полицейский подумал также о чемпионах университета - профессорских детях, которые, по словам Жуано, добивались наилучших результатов по всем дисциплинам, в том числе и спортивным. Эта сверходаренная молодежь тоже, хотя и на свой манер, пыталась приблизиться к античному идеалу атлета. Когда Ньеман разглядывал в приемной ректора фотографии награжденных студентов, он приметил на их лицах торжествующее выражение молодой, всесокрушающей силы - силы и телесной и духовной, но какой-то особенной, вызывающей тревогу. Он улыбнулся полицейскому, уныло глядевшему на него.
- А ты недурно разбираешься в этой философской мешанине, - заключил он.
- Да что вы, это же темный лес! Хорошо, если половину просек. - И он похлопал себя по носу. - Но у меня есть нюх. Я этих правых издалека чую!
- Ты думаешь, Кайлуа был фашистом?
- Ну, точно не скажу… Тут дела посложнее… Но вот этот миф о суперменах и чистых духом атлетах попахивает знакомыми лозунгами о высшей расе и прочей чуши в этом роде…
Ньеману снова вспомнились кадры фильма о Берлинской Олимпиаде, висящие в квартире Кайлуа. За этими изображениями и спортивными рекордами Гернона скрывалась какая-то тайна. Может, между ними есть связь? Но какая?
- Там нет никаких намеков на реки? - спросил он офицера. - На пурпурные реки?
- Что-что?
Пьер Ньеман поднялся.
- Ничего, это я так.
Полицейский взглянул на высокого человека в синем плаще и громко сказал ему вслед:
- Слушайте, комиссар, ей-богу, поручили бы вы это дело кому-нибудь поумнее меня, например из студентов, а?
- Мне нужно мнение профи. Такое, чтобы оно укладывалось в рамки расследования.
Офицер скептически поморщился.
- Неужели вы думаете, что весь этот словесный понос может что-нибудь дать для нашего расследования?
Ньеман подошел и, взявшись за стекло кабинки, наклонился к полицейскому.
- В нашей профессии играет роль каждая мелочь. Нельзя упускать ни одной случайности, ни одной якобы бесполезной детали. Любое преступление построено как атом, понимаешь? Так что продолжай читать.
И он ушел, оставив своего собеседника в сильном недоумении.
Выйдя на улицу, он заметил посреди кампуса яркие огни телевизионных юпитеров. Прищурившись, он различил среди них тощий силуэт ректора Венсана Люиза, который, стоя на ступеньках главного корпуса, вероятно, лепетал что-то успокаивающее. В толпе телевизионщиков мелькали характерные логотипы региональных и национальных французских компаний, а также студий романской Швейцарии. Журналисты теснились вокруг ректора, засыпая его вопросами и отталкивая друг друга. Процесс пошел: все масс-медиа ринулись в Гернон. Сообщение об убийствах неминуемо должно было распространиться по всей Франции, а паника - по всему маленькому городку.
И это было только начало.
37
С дороги Ньеман позвонил Антуану Реймсу:
- Есть новости об англичанине?
- Я сейчас как раз в Отель-Дьё. Он все еще не пришел в сознание. Врачи настроены весьма пессимистично. Посольство Соединенного Королевства натравило на нас целую свору адвокатов. Они явились прямо из Лондона. И журналисты тоже, конечно, на стреме. В общем, представь себе наихудший вариант и помножь его на десять.
Спутниковая связь работала безупречно: Ньеман прекрасно слышал каждое слово Реймса.
Он представил себе директора в Отель-Дьё, на острове Ситэ, и вспомнил самого себя, прежнего, в коридорах парижских больниц, где он допрашивал проституток, пострадавших от кулаков сутенеров и щеголявших кто разбитым носом, кто синяком под глазом. Припомнились ему и окровавленные лица задержанных, которых он сам "разукрашивал" у себя в кабинете, их руки, прикованные наручниками к кровати, и разноцветные огни бордельных вывесок, озаряющие мертвенную белизну жалких каморок.
Вспомнил он и Отель-Дьё, откуда выходил иногда в три часа ночи, измочаленный вконец, и портал собора Нотр-Дам, освещенный ярко, как днем. Пьер Ньеман был воителем по натуре. И воспоминания его всегда сопровождались блеском стали и огнями пожаров, звоном щитов и кличем бойцов. Ему вдруг стало грустно при мысли о странности такого существования, на которое мало кто согласился бы, хотя для него самого оно было единственным смыслом жизни на этой земле.
- Ну, как твое расследование? - спросил Реймс.
Его голос звучал не так агрессивно, как во время предыдущего разговора: видимо, профессиональная солидарность и общее прошлое все-таки возобладали.
- У нас уже два трупа. И ни единой зацепки. Но я продолжаю действовать и, мне кажется, иду верным путем.
Реймс не ответил, но в этом молчании Ньеман почувствовал доверие. Он спросил:
- Ну, а что там со мной?
- С тобой?
- Я хочу знать, не затевают ли у нас в конторе какую-нибудь гадость из-за этого моего хулигана?
Реймс злорадно ухмыльнулся.
- Ты имеешь в виду ГИПС? Они слишком долго ждали такого случая. Пускай подождут еще.
- Чего подождут?
- Пока твой ростбиф отдаст концы. Чтобы обвинить тебя в убийстве.
* * *
Ньеман прибыл в Аннеси около двадцати трех часов. Он долго ехал по длинным, ярко освещенным улицам, сплошь засаженным деревьями, пышная листва которых мерцала и переливалась в свете фонарей. Чуть ли не на каждом углу стояли, подсвеченные снизу, небольшие скульптуры - каменные беседки, фонтаны, статуи. Издали, с расстояния нескольких сот метров, они выглядели крошечными фигурками из музыкальной шкатулки или детскими игрушками. Казалось, город понаставил на своих площадях и скверах затейливые ларчики из камня, мрамора или плюща, чтобы хранить в них свои сокровища.
Ньеман миновал каналы - бледную копию амстердамских, - текущих к озеру Аннеси, обрамленнному цепочкой сияющих огней. Комиссару даже не верилось, что он отъехал всего на несколько десятков километров от Гернона с его трупами и кровавым убийцей. Наконец он оказался в жилом квартале города. Проспект Вязов. Бульвар Зеленой Долины. Тупик Морских Ветров.
В этих названиях аннесийцы воплощали, вероятно, свои мечты о беломраморных дворцах, о былых символах могущества.
Ньеман поставил машину на въезде в тупик, круто спускавшийся вниз. Высокие дома, одновременно и нарядные и мрачные, стояли почти вплотную друг к Другу, их разделяли лишь крошечные садики, скрывающиеся за одетыми плющом изгородями. Дом, который искал комиссар, оказался особнячком из тесаного камня с полосатым тентом над дверью. Полицейский дважды нажал на звонок в виде ромба с кнопкой-зрачком посередине. Под звонком была привинчена табличка: "Д-р Эдмон Шернесе. Офтальмология. Хирургия глаза".
Ответа не было. Ньеман взглянул на дверной замок. Он был несложен, а комиссар сегодня уже не раз позволил себе проникать в дом без спросу. Спустя несколько секунд он стоял в коридоре с мраморным полом. Стрелки на стенах указывали путь к приемной; она была слева, но полицейский заметил справа другую дверь, обитую кожей.
Это была смотровая. Повернув ручку, он вошел в длинную комнату, которую вернее было бы назвать верандой: ее потолок и две стены были полностью застеклены. Где-то в углу, в темноте, слышался шум льющейся воды.
Ньеману понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть в дальнем конце помещения человека, склонившегося над раковиной.
- Доктор Шернесе?
Человек обернулся. Ньеман подошел ближе. Первое, что он отметил, были руки врача - смуглые, блестевшие в струях воды, они напоминали старые корни, испещренные коричневыми пятнами и вздутыми синеватыми венами, которые извивались под кожей от основания пальцев до крепких запястий.
- Кто вы?
Низкий голос звучал спокойно. Человек был маленького роста, но мощного сложения. Он выглядел лет на шестьдесят с лишним. Надо лбом, высоким, смуглым и тоже усеянным темными пятнышками, вздымалась волнистая седая шевелюра. Суровый рубленый профиль и крепко сбитое тело делали врача похожим на древний долмен, несокрушимый, загадочный и тем более странный, что одет доктор был в майку и трусы белого цвета.
- Комиссар полиции Пьер Ньеман. Я звонил, но никто не ответил.
- Как же вы вошли?
Ньеман нарисовал в воздухе затейливую арабеску, точно цирковой фокусник:
- Да уж исхитрился.
Врач вежливой улыбкой дал понять, что извиняет непрошеное вторжение полицейского. Он нажал локтем на длинный рычаг крана, чтобы остановить воду, и, воздев мокрые руки, пошел через застекленную комнату к вешалке с полотенцами. На столе в темном конце помещения были разложены коробки с линзами для подбора очков, приборы, инструменты, на стене висели анатомические таблицы и муляжи глазного яблока. Шернесе спокойно заявил:
- Один полицейский уже нанес мне визит сегодня днем. А вам что угодно?
Ньеман стоял в нескольких метрах от врача. Внезапно полицейский осознал, что только сейчас видит главную характерную черту доктора, выделявшую его среди тысяч других людей. Глаза. У Шернесе они были почти бесцветными: светло-серая радужная оболочка придавала взгляду что-то змеиное. Зрачки походили на два крошечных аквариума; Ньеман ничуть не удивился бы, разглядев в них каких-нибудь хищных морских убийц, покрытых стальной чешуей.
Он ответил:
- Я как раз хотел спросить вас о нем.
Врач снисходительно усмехнулся.
- Оригинально! Значит, теперь у нас одни полицейские разыскивают других?
- В котором часу он приходил?
- Ну… примерно в шесть вечера.
- Так поздно? Вы не помните, какие вопросы он вам задавал?
- Конечно, помню. Он расспрашивал о больных из клиники в окрестностях Гернона. Там содержатся дети с нарушениями зрения. Я их регулярно осматриваю и лечу.
- Что конкретно он хотел узнать?
Шернесе открыл шкаф красного дерева, вынул оттуда светлую просторную рубашку и в несколько секунд надел ее.
- Его интересовали корни этих явлений. Я объяснил, что речь идет о наследственных болезнях. Тогда он спросил, можно ли допустить внешнюю причину таких заболеваний, например отравление или неправильное лечение.
- И что вы ответили?
- Что это полный абсурд. Генетические заболевания напрямую связаны с изолированным расположением города и как следствие - с браками между родственниками. При таких браках болезни передаются с кровью и встречаются все чаще и чаще. Такой феномен регулярно наблюдается в закрытых сообществах. Вот пример: округ Сен-Жан в провинции Квебек, коммуны амишей в США. То же самое и в Герноне. Жители этой долины не склонны к бракам на стороне. Так что не вижу оснований искать другие причины.
Не стесняясь гостя, врач стал натягивать темно-синие брюки из дорогой, слегка серебрящейся материи. Шернесе одевался на редкость элегантно. Полицейский продолжал:
- Он задавал вам еще какие-нибудь вопросы?
- Да, о пересадках.
- О пересадках?
Врач неторопливо застегивал рубашку.
- Вот именно. О пересадках глаз. Честно говоря, я так и не понял, зачем ему это нужно.
- А он объяснил вам суть расследования?
- Нет. Но я старался отвечать как можно подробнее. Он хотел знать, есть ли смысл удалять глазные яблоки у одного человека, с тем чтобы, например, пересадить роговицу другому.
Значит, Жуано решил проверить и этот, "хирургический" след!
- Ну, и?..
Шернесе покончил с рубашкой и провел тыльной стороной руки под нижней челюстью, словно проверяя, хорошо ли он выбрит. На стеклянной стене веранды плясали тени деревьев.