- Однако это становится интересным, господа! Может быть, дадут новые инструкции? А то сил нет бездействовать дальше и только слушать эту дурацкую музыку, - горячился Громов.
- Терпение! - усмехнулся Гудимов. - Терпение! Ведь здесь не петроградские салоны, и неприятеля разбить - это вам не за барышнями ухаживать в гостиной. Тут горячкой ничего не возьмешь, Малюточка!
"Малюточка" весь нахохлился от этих слов, как молодой петушок.
- Господин штаб-ротмистр, я, кажется, не дал повода думать о себе, как о салонном шаркуне, негодном ни для чего другого.
- О, нет, Боже сохрани! - отвечал князь. - И мне жаль, если вы именно так поняли меня, голубчик. Вы - храбрец и герой, не раз уже доказали это на деле и, несмотря на молодость, успели зарекомендовать себя в боях с самой лучшей стороны. И сам я ничего большего не прошу у судьбы, как того, чтобы мой Володька (вы ведь знаете моего мальчугана?) сделался когда-нибудь впоследствии хоть отчасти похожим на вас, - совершенно серьезно заключил ротмистр.
- Благодарю за лестное мнение, Василий Павлович! - и Малюточка, как прозвали за юный возраст корнета Громова товарищи-однополчане, покраснел теперь уже совсем по иной причине.
Его тонкие пальцы незаметно погладили пушок над верхней губой, отдаленный намек на будущие усы.
В эту минуту к находившимся в столовой офицерам присоединился еще один. Его узкие глаза искрились. Он махал зажатыми в пальцах несколькими конвертами и возбужденно кричал:
- Письма, господа, письма! Фон Дюн, тебе… Князинька, и тебе тоже имеется, и тебе, Толя, есть тоже. А Громову открытка с хорошенькой женщиной. Берегись, Малюточка! Пропадешь без боя, если будешь продолжать в этом роде.
- Давай, давай сюда, нечего уж!
Анатолий первый бросился к Луговскому и почти вырвал у него из рук конверт.
Знакомый, быстрый, неровный почерк. О, милые каракульки, милая небрежная манера писать! Но какое короткое письмо! Что это значит?
Он быстро пробежал строки и замер от радости, словно в нежные объятья заключившей сердце.
- Никс, пойди сюда, пойди сюда, Николай!
- Ну, что такое? Что у тебя сейчас за глупая, за счастливая рожа!
- Может быть… я не знаю. Да, да, я счастлив, Никс. Пойми: она здесь и любит меня!
- Где здесь? Ты, кажется, бредишь, миленький!
- Брось свой юмор, Луговской! Друг мой, она здесь - понимаешь? - всего в каких-нибудь двадцати верстах отсюда, и ждет меня… И просит увидеться… Только на минутку… И я поеду, Никс, конечно, поеду. Мы все равно бездействуем, стоим на месте и раньше завтрашнего утра не двинемся вперед. А к утру задолго до восхода буду уже здесь. Моя Коринна домчит меня в два часа туда и обратно. Да говори же, отвечай и посоветуй мне что-нибудь, Николай!
Луговской улыбнулся.
- Вот чудачище, право! Да что мне еще советовать тебе, когда ты все сам уже решил и помимо моих советов?
- Да, ты прав, Никс. Конечно, решил и теперь бегу просить командира о двухчасовой отлучке.
- Ну, вот видишь!
- Послушай, Николай: ведь это - счастье? Да?
- По-видимому, так, хотя я и не знаю, что привело тебя в такое состояние.
- Она любит меня… Пойми, пойми, Никс! Я теперь готов буду горы сдвинуть с места, - и Анатолий так сжал Луговского, что тот чуть не вскрикнул.
- Сумасшедший, пусти!.. Гора я тебе, что ли? Их и сдвигай, коли охота, а я не мешаю, меня оставь.
Анатолий только махнул рукой и отошел сторону. Здесь он тщательно разгладил смявшуюся бумажку и принялся читать письмо вторично.
"Я не могу больше молчать, маленький Толя! - стояло в неровно набросанных строках. - Думайте обо мне, что хотите, но я должна видеть Вас, сказать Вам. Я приехала сюда с транспортом белья и теплых вещей и сейчас нахожусь только в двадцати верстах от Ваших позиций. Дальше меня не пустят. Приходится вызвать Вас сюда. Сделайте все возможное, чтобы прискакать хоть на минуту. Я должна сказать Вам, глядя в глаза честно и прямо, что я люблю Вас, маленький Толя, что я - Ваша. Зина".
Глава 7
Давно отпили чай, съели все, что можно было съесть на бивуаке, и кто как мог и где мог стали устраиваться на ночь. Во дворе фольварка окопались солдаты. В глубоких рвах прятались они от неприятельских снарядов вместе с лошадьми. Это было много безопаснее, нежели оставаться в доме, куда главным образом и метили австрийцы. Короткие осенние сумерки быстро переходили в ночь. Но и ночью здесь было светло, как днем, от пылающего гигантским костром селения.
- Господа, немыслимо больше оставаться в доме, - сурово произнес фон Дюн, когда новый снаряд с грохотом и воем разорвался позади окопов, обдавая людей его эскадрона осколками и землей.
Кого-то задело таким осколком, и он со стоном опустился на траву; другой как лежал, так и остался лежать, приникнув лицом к земле.
- Готов… еще один… И Бог знает, скольких они перебьют еще, пока не скомандуют нам в атаку! - чуть слышно прошептал, незаметно крестясь, юный Громов.
- Командир, господа, сам командир идет. Авось что-нибудь новенькое услышим, - произнес князь Гудимов.
Действительно, своей кавалерийской походкой с развальцем приближался командир части. За ним следовал адъютант-кавказец с горячими и печальными глазами. Высокий генерал с моложавым лицом быстро шагал вдоль линии окопов, негромко здороваясь с солдатами и не обращая внимания на ложившиеся кругом снаряды. Солдаты также негромко, но радостно отвечали на приветствие. Командира любили за "человечность" и беззаветную храбрость. Офицеры окружили начальника и двигались за ним.
- Что, господа, неважная позиция? Гм… гм… приходится переносить неприятности. Получены инструкции, господа. Завтра поздравляю с наступлением. Но прежде необходимо вызвать охотников, чтобы взорвать мост, дабы пресечь им путь.
- Наконец-то! - вскрикнул фон Дюн.
- Осмеливаюсь спросить ваше превосходительство, кого вы командируете? - спросил Гудимов.
Генерал сказал.
- Господа, не хочу скрывать от вас, поручение крайне опасно, почетно и ответственно в одно и то же время. Блестящее выполнение плана повлечет за собой несомненную награду, неудача же, малейший промах могут стоить смельчакам жизни. Поэтому, господа, прошу бросить жребий между собою; ни отличать, ни обижать никого не хочу. Необходимо нарядить одного офицера и пять нижних чинов. Кого именно, выберите сами. Вы что-то желаете сказать мне, господин корнет? - генерал обратился в сторону Анатолия, вытянувшегося в струнку.
- Так точно… то есть… никак нет, ваше превосходительство. Теперь не время… После жребия, если разрешите.
- Ну, конечно, конечно, - произнес генерал, окидывая ласковым взглядом офицера, которого ценил за безукоризненную службу в мирное время и за лихую отвагу на войне.
Бонч-Старнаковский обрадовался. Ласковый тон начальства многое обещал ему. Там, за окопами, ждала его уже оседланная Коринна, темно-гнедая красавица-кобыла, а он знал быстроту своей любимой лошади, знал, что в какой-нибудь час она домчит его в расположение штаба, где его ждет Зина.
- Тольчик, ты что это задумался, братец, да еще под снарядами? Невыгодная как будто позиция для раздумья и грез! Не годится, братец ты мой, мечтать под пулями, - и Никс Луговской, красный от зарева пожара, улыбнулся Бонч-Старнаковскому.
- Господа, я написал билетики и бросаю в фуражку, - крикнул князь Гудимов, вырывая из своей записной книжки одну страничку за другой. - Кому идти - написано кратко: "С Богом", остальные билетики пустые. Малютка, встряхните хорошенько фуражку и подходите! Прошу, господа!
Все окружили юного корнета и протянули руки к бумажкам.
Анатолий спокойно развернул свой билетик, и легкий возглас изумления вырвался у него из груди.
- Мне, - произнес он не то радостно, не то смущенно.
- Счастливец! - с завистью, чуть не плача, выкрикнул юный Громов.
- Это называется везет! - хлопнув себя по колену, проворчал князь Гудимов.
Луговской отвел в сторону все еще продолжавшего стоять в нерешительности, с развернутой бумажкой в руке, Анатолия.
- Послушай, если Зинаида Викторовна, действительно, ты понимаешь… я всегда смогу заменить тебя, - произнес он так тихо, что другие офицеры не могли его услышать.
- Благодарю тебя, Никс, - ответил Анатолий, - от души бдагодарю, но я перестал бы уважать себя, если бы свое личное дело поставил выше того бесценного, святого, на которое позвала меня судьба. Я - прежде всего солдат, Николай, и, где дело идет об успехе, хотя бы и частичном, нашей армии, там ни любви, ни женщине нет места. Ну а теперь иду, благо Коринна оседлана, а люди уже, по всей вероятности, готовы в путь. Готовы, Вавилов? - обратился он с вопросом к вахмистру, почтительно ожидавшему приказаний невдалеке.
- Так точно, готовы, ваше высокоблагородие.
- Ну, а кого ты выбрал, братец? Нашего эскадрона, небось?
- Так точно, нашего. Сам я да Сережкин взводный, Пиленко, Никитин и доброволец напросился, ваше благородие, заодно с нами.
- Какой доброволец?
- А к командиру барин приехамши. Во второй эскадрон назначили. Дюже просился и его захватить в дело.
- Вольноопределяющийся?
- Никак нет, доброволец. Видать, что из господ, не иначе.
- Да как же ты его так сразу? И не испытал, каков он в деле может быть?
- Так что евонный эскадронный, ротмистр Орлов, приказали просить ваше высокоблагородие, чтобы…
- Ну, коли так, то ладно; давай нам и твоего добровольца. А сам ротмистр Орлов где сейчас?
- Они у командира, сейчас только пришли.
- Ладно! Зови людей и подавай Коринну!
- Слушаю-с, ваше высокоблагородие.
Новое, радостное волнение охватило сейчас Анатолия. Такое же чувство ожидания скорой и близкой радости наполнило все его существо, как и то, что он испытывал, отправляясь еще мальчиком со своими родителями к пасхальной заутрене. Тогда, в те далекие годы, он, маленький Толя, знал: вот подъедут в экипаже к церкви, войдут в храм он, родители, сестры, нарядные, возбужденные по-праздничному, и услышит он, как запоют "Христос Воскресе" на клиросе, и мгновенно ликующая, почти блаженная радость затопит его умиленную душу. А дома ждут уже пасхальный стол, розговенье, поздравление, подарки. А сейчас что ждет его там, в этом близком, но неведомом будущем? Что он может ожидать от опасного предприятия, которое так же легко несет с собою гибель, как и награду храбрецам? Так почему же в груди у него такая сладкая, острая радость?
Теперь он уже не думает о Зине, о грядущей возможности повидаться с нею. Как он далек от нее сейчас.
- Николай, голубчик, - отзывает он в сторону Луговского, - на два слова.
- Что, братец?
- Николай, послушай! Мы с тобой - давнишние друзья, и если я не вернусь оттуда, если, ну, понимаешь, все может случиться… Так вот передай ей, Никс, что я любил ее одну и любил беззаветно.
- Ну, братец, - пробует отшутиться Луговской. - Я думаю, Зинаиде Викторовне будет во сто раз приятнее услышать от тебя самого столь нежные слова.
- А если убьют?
- Ну что за ерунда! Почему непременно убьют, а не явишься за наградой, за "Георгием"? - возражает Николай.
- Возьмите меня, Старнаковский, умоляю, возьмите! - просит Громов.
- Нельзя, Малютка! Вы слыхали: командир назначил офицера и пять нижних чинов, и только.
- О, почему я не нижний чин в таком случае!
Повернувшись к сгруппировавшимся в стороне пяти кавалеристам, Анатолий командует негромко: "Рысью, марш, марш!"
* * *
Они едут гуськом по лесной тропинке, обмотав тряпками с сеном копыта лошадей. Фольварк остался далеко позади. Впереди рысью скачет офицер, начальник крошечного отряда, за ним - вахмистр и четыре нижних, чина. Последним едет доброволец. Он погружен как будто в глубокую думу и не видит никого и ничего. А канонада не умолкает, не прерывается ни на одну минуту.
- Ваше высокородие, к самой переправе никак невозможно подобраться лесом, - шепчет Вавилов, весь вытягиваясь вперед. - Я лучше другою дорогою проведу вас к мосту. Мы уж тут были на разведках, а ежели крюка дать малость в сторону, так и вовсе в ихние позиции упремся.
- Есть, говоришь, другая дорога? Ближняя? - спрашивает Анатолий.
- Никак нет. А ежели ближняя, так придется ползти картофельным полем.
- Ну и поползем, эка невидаль! А коней в лесу оставим.
Теперь горящее селение осталось далеко сзади. Впереди уже редеет лес и переходит постепенно в мелкий кустарник. А там дальше поле, за ним река, по высокому берегу которой рассыпаны траншеи неприятеля. А у подножия этого берега, несколько в стороне, темнеет громада моста.
Проехали еще с добрых полверсты шагом. Теперь адский грохот орудий кажется оглушительными, непрерывными раскатами грома. Но снаряды летят в противоположную сторону, метя на фольварк и прилегающую к нему изрытую русскими окопами местность.
- Стоп! - командует Анатолий и первый соскакивает с коня.
За ним спешиваются и остальные.
- Братцы, одному из вас придется остаться при лошадях и провести их другою, дальнею, дорогой, а в случае тревоги броситься на мой свист навстречу к нам.
Анатолий оглядывает небольшую группу солдат. В полутьме не видно их лиц, но Анатолий чутьем угадывает, что каждому из этих лихих кавалеристов было бы приятнее идти за ним, нежели оставаться и ждать. Его взгляд, стараясь разглядеть пятую, оставшуюся как бы в стороне, фигуру, напрягается, но не может ничего разглядеть.
- Я думаю, что тебе, как новичку, лучше всего будет подежурить при лошадях, братец, - обращается Бонч-Старнаковский к добровольцу, лицо которого тщетно силится рассмотреть во мраке.
- Ради Бога разрешите мне следовать за вами, господин корнет! И если только моя жизнь может пригодиться вам, то я с восторгом пожертвую ее для успеха предприятия, - слышит он слегка взволнованный, донельзя знакомый голос.
Что такое? Или он ошибся? Не может быть! Анатолий выхватывает из кармана небольшой потайной фонарик, наводит свет в лицо говорящему и бросается к нему.
- Мансуров! Борис, голубчик! Какими судьбами?
- Такими же, как и все. Не мог устоять, как и многие. Вспомнил былое время, когда в дни молодости совершенствовался в верховой езде, рубке и стрельбе. Теперь это искусство пригодилось, как видишь. Был у командующего в Варшаве, просил, как особой милости, назначить в ваш полк, хотел служить с тобою вместе. Или ты не рад этому? - заканчивает Мансуров по-французски, чтобы не быть понятым окружающими солдатами.
- Рад, конечно, рад, дружище… так рад, что растерялся, как видишь, - тоже по-французски отвечает Анатолий. - Я всегда любил тебя, Борис, как родного брата, и, признаться, возмущался, когда узнал, что Китти…
- Оставим это. Твоя сестра была вольна поступать по своему усмотрению, - перебивает его Мансуров. - А вот лучше, будь добр, окажи мне услугу: захвати меня с собою к мосту. Может быть, я и смогу быть тебе полезен.
* * *
Пять человек бесшумно и быстро пробираются густым низким кустарником. Иногда сноп прожектора с неприятельских позиций быстрой и яркой стрелою прорезает тьму, но кустарник не дает возможности нащупать скрывающийся под его сенью отряд. А они все ближе и ближе продвигаются к цели.
Временное затишье, наступившее на неприятельских позициях, дает возможность слышать гул голосов австрийского лагеря, сигналы и перекличку караула. Махина моста, кажущаяся темным чудовищем, находится в стороне от позиций.
- Вавилов и ты, Борис, - говорит Бонч-Старнаковский, - вы обойдете кругом и снимете часовых. Старайтесь сделать это бесшумно. Когда будет готово, дадите нам знать, ну, хотя бы криком совы. По карте, в шестистах шагах от моста покинутый поселок. Задворками его вы подберетесь к караулу по берегу. Мы поползем полем; я сам заложу под мост взрывные шашки. Когда я свистну, всем бежать к поселку. Я приказал Никитину доставить туда лошадей. Ну, а теперь помогай Бог, братцы! Вперед!
- Все будет исполнено, - твердо произносит Мансуров и вместе с Вавиловым исчезает.
Малорослый, едва доходящий до пояса взрослому человеку, кустарник уже кончился. За ним лежит темное и влажное от ночной сырости картофельное поле. Приходится лечь плашмя на землю и ползти змеею, не отделяясь от мокрой травы. Холод и сырость дают себя заметно чувствовать Анатолию.
- Ваше высокоблагородие, никак, мы уже близко, - шепчет Анатолию Сережкин, - так что его дюже хорошо слыхать. Близехонько он, значит.
Действительно, неприятельская позиция находится всего в каких-нибудь пятидесяти шагах, и огромная махина моста неожиданно вырастает пред ними. Там дальше, на холмах, на левом фланге линии, там артиллерия и окопы. Здесь же как будто вымерло все вместе с покинутым маленьким поселком.
Анатолий приподнимается и смотрит внимательно, силясь разглядеть что-либо в полутьме. Низкорослый кустарник тянется до самого берега. Здесь река дает выгиб, и до моста теперь рукой подать.
- Не робей, братцы, за мною! - шепчет он.
Спина ноет от неестественного положения, руки закоченели от холода. Но это - вздор, пустое, в сравнении с тем, что им предстоит. Они уже не ползут дальше, а идут, скорчившись в три погибели. Вот уже совсем близко желанный мост. Чуть слышно поблизости плещет река. И опять гул голосов, долетающий слева, с неприятельских позиций, то и дело нарушает тишину ночи.
Они идут уже вдоль берега. Вот вошли в заросли камыша. Зашуршало что-то.
Остановились, замерли. Ничего как будто…
Снова тишина. Все трое с минуту прислушиваются. Все опять тихо.
Вдруг желанный крик совы нарушает тишину. Это значит, что часовые сняты…
"Экие молодцы!" - Анатолий первый быстро проползает под мост.
У него фитили, патроны, динамит и спички тоже. Лишь бы не отсырели. Он прятал, как сокровище, эти смертоносные орудия взрыва. Теперь можно и приступить.
Двигаясь в темноте между сваями по колено в воде, Бонч-Старнаковский нащупывает первый столб. Он осторожно закладывает динамит. То же самое проделывает, по его указанию, Сережкин у другой сваи. Еще минута, и фитили подожжены.
- А теперь марш обратно! Живо! - командует Анатолий.
- Скорее, скорее! - откуда-то с берега слышится приглушенный голос Бориса.
Опять резко - уже двоекратный - крик филина прорезает тишину. Это оставшийся при лошадях Никитин дает знать, что успел проскакать объездом и ждет их со стороны поселка.
Теперь, уже не соблюдая прежней осторожности, Анатолий и Сережкин несутся от обреченной на гибель громады моста.
К ним присоединяются вынырнувшие из мрака Вавилов и Борис.
- Справились с обоими: накинули веревки на шею - и не всрикнули даже, - докладывает на бегу первый.
- Молодцы! - начинает Анатолий…
Он не договаривает. Оглушительный гул раздается за их спиною, и мост взлетает, как щепка, вместе с огнем, дымом и осколками к небу.
Словно внезапно проснувшись, грохочут ему в ответ неприятельские пушки. И тотчас же вслед за этим сноп австрийского прожектора освещает поле, лес, русские позиции и фольварк, и крошечную группу людей, несущуюся стрелой от места взрыва.
Полуэскадрон мадьяр вылетает с австрийских позиций и несется вдогонку за этой горстью смельчаков.