Сегодня вечерний туман медленно пробирается в гавань, скрывая из виду красную дорогу, до конца которой хочет дойти маленькая Элизабет. Во всех садах городка горят сорняки и листья, и дым, мешаясь с туманом, делает переулок Призрака заколдованным, жутким и чарующим местом. Становится совсем поздно, и моя кровать говорит: "У меня есть для тебя сон". Я привыкла взбираться на кровать по лесенке… и спускаться тоже. Ох, Гилберт, я никому не рассказывала, но это слишком забавный эпизод, чтобы продолжать держать его в тайне. Когда я проснулась утром после первой ночи, проведенной в Шумящих Тополях, я совсем забыла про лесенку и, бодро выскочив из постели, приземлилась на полу "как воз кирпичей", если воспользоваться выражением Ребекки Дью. Ни одной кости я, к счастью, не сломала, но целую неделю ходила в синяках.
С Элизабет мы уже стали большими друзьями. Она каждый день приходит за молоком сама, так как Женщина прикована к постели тем, что Ребекка Дью называет "браньхит". Я всегда нахожу Элизабет возле двери в стене. Она ждет меня, ее большие глаза полны полусвета вечерних сумерек. Мы разговариваем, а между нами калитка, которая не открывалась много лет. Элизабет пьет молоко маленькими глотками, как можно медленнее, чтобы продлить нашу беседу. И каждый раз, как только выпита последняя капля, раздается требовательное "тук-тук" в невидимое за елями окно.
Я узнала, что одно из тех приятных событий, которым предстоит произойти в Завтра, - это то, что она получит письмо от отца. До сих пор она ни одного не получала. Хотела бы я знать, о чем думает этот человек!
- Понимаете, мисс Ширли, ему невыносимо меня видеть. - сказала она, - но, может быть, он ничего не имеет против того, чтобы написать мне.
- Кто сказал, что ему невыносимо тебя видеть? - негодующе спросила я.
- Женщина. - (Всякий раз, когда Элизабет говорит "Женщина", я представляю эту старуху в виде большой и грозной буквы Ж - сплошь углы и выступы.) - И это, должно быть, правда, иначе он приезжал бы иногда, чтобы повидать меня.
В тот вечер она была Бесс - только когда она Бесс, ей хочется говорить об отце. Когда она Бетти, она строит рожи бабушке и Женщине за их спинами, но, сделавшись Элси, жалеет об этом и думает, что должна бы признаться, но боится. Очень редко она становится Элизабет, и тогда у нее лицо той, что вслушивается в волшебную музыку и знает, о чем шепчутся розы и клевер. Она удивительнейшее создание, Гилберт, - такая же чувствительная ко всему, как трепещущие листья шумящих тополей, и я очень люблю ее. Я прихожу в ярость, едва лишь вспомню, что эти две ужасные старухи заставляют ее ложиться спать в темноте.
- Женщина сказала, что я уже достаточно большая, чтобы засыпать без света. Но, мисс Ширли, я чувствую себя каждый вечер такой маленькой, потому что ночь такая громадная и страшная. А еще в моей комнате стоит чучело с вороны, и я его боюсь. Женщина сказала, что ворона выклюет мне глаза, если я буду плакать. Конечно, мисс Ширли, я не верю в это, но мне все равно страшно. Все вещи шепчутся в темноте… Но в Завтра я ничего не буду бояться - даже того, что меня украдут!
- Но и сейчас, Элизабет, нет никакой опасности, что тебя украдут!
- Женщина сказала, что это может случиться, если я пойду куда-нибудь одна или заговорю с кем-нибудь незнакомым. Но ведь вы не незнакомая, правда, мисс Ширли?
- Конечно, дорогая. Мы с тобой всегда знали друг друга в Завтра, - сказала я.
4
Шумящие Тополя,
переулок Призрака,
Саммерсайд
10 ноября
До сих пор самым противным человеком на свете был для меня тот, кто портил кончик моего пера. Но я не могу сердиться на Ребекку Дью, несмотря на ее привычку брать, когда я в школе, мое перо, чтобы переписать какой-нибудь кулинарный рецепт. Она только что снова сделала это, и в результате ты (любимейший!) на сей раз не получишь ни любовного, ни просто длинного письма.
Отзвучала последняя песня сверчка. Вечера такие холодные, что в моей комнате теперь стоит маленькая, толстенькая, продолговатая железная печечка. Ее установила Ребекка Дью. За это я прощаю ей мое испорченное перо… Нет ничего, чего эта женщина не могла бы сделать! И она всегда разводит в ней огонь к моему возвращению из школы. Это крошечнейшая из печечек - я могла бы взять ее в руки. На своих четырех кривых железных лапах она выглядит в точности как веселый маленький черный песик. Но когда наполнишь ее хворостом и зажжешь, она расцветает, словно красная роза, и льет чудесное тепло - ты представить не можешь, как с ней уютно! Вот и сейчас я сижу перед ней, поставив ноги на край маленькой каменной плиты, на которой она стоит, и, положив бумагу на колени, "царапаю" тебе это послание.
Все - или почти все - остальные на танцах у Харди Прингля. Меня не пригласили, и Ребекка Дью так сердита из-за этого, что я не хотела бы оказаться в шкуре Василька. Но как подумаю о дочери Харди, Майре, красивой и тупой, пытающейся доказать в контрольной работе, что квадрат гипопотамузы равен сумме квадратов катетов, я прощаю весь принглевский клан. На прошлой неделе она совершенно серьезно включила в перечень пород деревьев и генеалогическое дерево. Но, справедливости ради, надо сказать, что забавные ошибки делают не только Прингли. Блейк Фентон недавно определил аллигатора как "разновидность крупных насекомых"… Таковы радости нашей учительской жизни.
Похоже, что пойдет снег. Мне нравятся вечера перед снегопадом. Ветер веет "средь башен и дерев", и от этого моя уютная комнатка кажется еще уютнее. Сегодня с тополей слетит последний золотой лист.
Теперь я, кажется, отужинала по приглашению во всех домах - я имею в виду дома моих учеников - как в самом городке, так и в его окрестностях. И - ох, Гилберт! - мне надоел тыквенный джем! Давай никогда-никогда не будем держать его в нашем доме мечты!
Почти везде, где я была в гостях в прошлом месяце, к ужину подавали этот джем. Когда я впервые попробовала его, он мне очень понравился - он был такой золотой, что мне казалось, будто я ем варенье из солнечного света, и я имела неосторожность выразить свой восторг. Пошел слух, что я очень люблю тыквенный джем, и, приглашая меня к себе, хозяева заботились о том, чтобы он непременно был в доме. Вчера вечером я шла в гости к мистеру Гамильтону, и Ребекка Дью заверила меня, что уж там-то мне этот джем есть не придется, - никто из Гамильтонов его не любит. Но когда мы сели за стол, из буфета появилась неизбежная вазочка из резного стекла, наполненная тыквенным джемом.
- Своего-то тыквенного джема у меня не было, - сказала миссис Гамильтон, щедрой рукой накладывая мне целое блюдечко, - но я слыхала, что вы его ужасно любите. Ну и когда я была в прошлое воскресенье у моей кузины в Лоувэйле, то и говорю ей: "Слушай-ка, я на этой неделе жду к ужину мисс Ширли, а она большая охотница до тыквенного джема. Одолжила б ты мне баночку для нее". Она и одолжила. Вот он, пожалуйста, а что останется, можете взять домой.
Видел бы ты лицо Ребекки Дью, когда я вернулась от Гамильтонов со стеклянной банкой, на две трети заполненной тыквенным джемом! В Шумящих Тополях его тоже никто не любит, так что нам пришлось глубокой ночью тайно закопать банку в огороде.
- Вы ведь не вставите это в рассказ, нет? - с тревогой спросила Ребекка Дью. С тех пор как случайно выяснилось, что я иногда пишу рассказы для журналов, ее не покидает страх - или надежда, не знаю, что именно, - что я "вставлю" в какой-нибудь рассказ все происходящее в Саммерсайде. Она хочет, чтобы я "расписала и допекла" Принглей. Но, увы, до сих пор не я "допекаю" их, а они меня - и из-за них и моей работы в школе у меня почти не остается времени для литературного творчества.
В огороде теперь только увядшие листья и побитые морозом стебли. Ребекка Дью обмотала розовые кусты соломой, а сверху надела на них мешки из-под картошки, и в сумерки они выглядят как группа сгорбленных стариков, опирающихся на посохи.
Сегодня я получила открытку от Дэви с десятью поцелуями-крестиками и письмо от Присиллы на бумаге, которую прислал ей "знакомый из Японии", - тонкая, шелковистая бумага с изображенными на ней бледными, словно призрачными, ветками цветущей вишни. Я начинаю питать некоторые подозрения относительно этого "знакомого". Но твое большое, толстое письмо было лучшим из подарков, какие принесла мне эта неделя. Я прочитала его четырежды, чтобы впитать аромат каждого слова… точно пес, старательно вылизывающий свою миску! Конечно, это не романтичное сравнение; просто оно неожиданно пришло мне в голову… Но все равно письма, даже самые чудесные, не могут принести удовлетворения. Я хочу видеть тебя и очень рада, что до рождественских каникул остается только пять недель.
5
Поздним ноябрьским вечером Аня с поднесенным к губам пером и затуманенными мечтой глазами сидела у окна своей башни и смотрела на окутанный сумерками мир. Неожиданно ей захотелось прогуляться по старому кладбищу. Она еще ни разу не была там, предпочитая для своих вечерних прогулок другие места - рощу берез и кленов или дорогу, ведущую к гавани. Но в ноябре, после того как облетели листья, всегда наступал небольшой период, когда ей казалось, что вторгаться в леса - почти святотатство, ибо их земная слава прошла, а небесная слава духа, чистоты и белизны еще не сошла на них. И Аня решила отправиться не в рощу, а на кладбище. В эти дни она чувствовала себя такой удрученной и отчаявшейся, что даже кладбище представлялось ей сравнительно веселым местом. К тому же там, по словам Ребекки Дью, было полно Принглей. Их хоронили здесь не одно поколение, предпочитая старое кладбище новому, пока "ни одного из них больше уже нельзя было втиснуть". Аня почувствовала, что это будет весьма ободряющее зрелище - столько Принглей там, откуда они больше не могут никому досаждать.
В том, что касалось Принглей, Аня, как она ясно ощущала, исчерпала все свои возможности. Ситуация все больше и больше походила на страшный сон. Кампания неподчинения, искусно организованная Джен Прингль, достигла наконец своей критической стадии. На прошлой неделе Аня предложила ученикам старших классов написать сочинение на тему "Самое значительное событие недели". Джен Прингль написала блестящее сочинение - ума этому бесенку было не занимать! - злонамеренно включив в него оскорбление в адрес учительницы, причем столь явное, что оставить его без внимания было невозможно. Аня отправила Джен домой, сказав, что не позволит ей вернуться в школу, пока не получит от нее извинения. Явно заварилась каша, и теперь борьба между Аней и Принглями стала открытой. И у бедной директрисы не было никаких сомнений в том, чье знамя окажется победным. Попечительский совет поддержит Принглей, и она будет поставлена перед выбором: либо позволить Джен вернуться в класс, либо подать заявление об уходе с должности.
Ей было очень горько. Она сделала все, что было в ее силах, и добилась бы успеха, если бы его могла обеспечить воля к победе. "Это не моя вина, - думала она, чувствуя себе несчастной. - Кто мог бы устоять против такой когорты и такой тактики?"
Но вернуться в Зеленые Мезонины потерпевшей поражение! Выносить негодование миссис Линд и ликование Паев! Даже сочувствие друзей будет мучительно. А после того как слухи о ее саммерсайдской неудаче разойдутся по острову, ей уже не удастся получить должность директрисы ни в одной другой школе.
А все же в истории со школьным спектаклем им не удалось взять над ней верх! При этом воспоминании Аня чуть лукаво рассмеялась, а в ее глазах появилось озорное и радостное выражение.
Она основала школьный драматический клуб и поставила в нем небольшой, подготовленный в короткий срок спектакль с целью собрать средства на осуществление одного из ее давно лелеемых замыслов - покупки хороших гравюр для классных комнат. Она заставила себя, как это ни было неприятно, обратиться за помощью к Кэтрин, так как ей казалось, что ту всегда несправедливо оставляют в стороне от всех интересных затей. Впрочем, ей не раз пришлось пожалеть об этом, поскольку Кэтрин, хоть и согласилась помочь, была даже еще более резкой и язвительной, чем обычно. Редкая репетиция не сопровождалась ее колкими замечаниями, а уж ее брови - те работали без устали. И что еще хуже, Кэтрин настояла на том, чтобы роль Марии Стюарт была поручена Джен Прингль.
- В школе нет никого другого, кто справился бы с этой ролью, - заявила она не допускающим возражений тоном. - Никого, кто обладал бы необходимой внешностью и характером.
Аня не была столь уверена в этом. Она, скорее, склонялась к мнению, что Софи Синклер, высокая, с большими карими глазами и великолепными каштановыми волосами, была бы гораздо лучше, чем Джен, в роли королевы Марии. Но Софи никогда не играла ни в какой пьесе и даже не была членом клуба.
- Абсолютные новички нам ни к чему. Я не собираюсь принимать участие в деле, обреченном на неудачу, - заявила Кэтрин ворчливо, и Аня уступила. Невозможно было отрицать, что Джен очень хорошо справляется с ролью. У нее, несомненно, были природные актерские склонности, и она явно всей душой предалась подготовке к спектаклю. Репетировали четыре вечера в неделю, и внешне все шло гладко. Джен, казалось, была так заинтересована постановкой, что вела себя на репетициях вполне сносно. Аня не вмешивалась ни во что, касавшееся главной роли, предоставив Кэтрин готовить Джен к спектаклю. Раз или два, впрочем, она заметила озадачившее ее злорадное выражение на лице Джен, но не смогла догадаться, что оно означает.
Однажды вечером, вскоре после того как начались репетиции, Аня обнаружила в дальнем углу раздевалки для девочек плачущую Софи Синклер. Сначала Софи, отчаянно моргая большими карими глазами, пыталась отрицать, что плачет, но потом не выдержала и разрыдалась.
- Я так хотела участвовать в постановке… играть королеву Марию, - всхлипывала она. - У меня никогда не было возможности попробовать свои силы… Папа не захотел, чтобы я вступила в клуб, потому что надо платить взносы, а у пас каждый цент на счету… И конечно, опыта у меня нет. Но мне всегда так нравилась королева Мария; само ее имя заставляет меня трепетать до глубины души. Я не верю - никогда не верила, - что она имела отношение к убийству Дарнли. И как было бы чудесно вообразить, ненадолго, что я - это она!
Впоследствии Аня пришла к выводу, что ответ в ту минуту ей подсказал ее ангел-хранитель.
- Я перепишу для тебя текст роли, Софи, и помогу отрепетировать ее. Это окажется хорошей подготовкой для тебя. К тому же, так как мы планируем, если премьера пройдет хорошо, показать спектакль в других городках и поселках, будет неплохо иметь дублершу, на случай если Джен не сможет поехать. Но пока мы никому ничего об этом не скажем.
Софи выучила роль уже к следующему дню. Каждый день после занятий в школе она шла с Аней в Шумящие Тополя и там репетировала в башне. Они очень весело проводили время вдвоем, так как Софи отличалась живостью ума и приятной скромностью. Премьера должна была состояться в последнюю пятницу ноября в здании городского правления. Спектакль широко рекламировали, и билеты, все до одного, были распроданы заранее. Аня и Кэтрин потратили два вечера на то, чтобы украсить зрительный зал, был нанят оркестр, а из Шарлоттауна, чтобы петь в антрактах, должна была приехать известная певица-сопрано. Генеральная репетиция прошла успешно. Джен была великолепна, и все остальные участники спектакля старались играть на том же уровне. В пятницу утром Джен не пришла в школу, а после обеда ее мать прислала записку: у Джен болит горло, они боятся, что это ангина. Все очень огорчены, но об ее участии в назначенном на сегодня спектакле не может быть и речи.
- Придется отложить спектакль, - медленно произнесла Кэтрин. - А это означает полный провал. Ведь начинается декабрь - рождественский сезон, когда и так много всяких развлечений. Я с самого начала считала, что глупо ставить пьесу в это время года.
- Откладывать не будем! - сказала Аня; глаза ее при этом были такими же зелеными, как у самой Джен. Она не собиралась говорить об этом Кэтрин, но знала как нельзя лучше, что ангина угрожает Джен ничуть не больше, чем ей. Это был хорошо продуманный коварный план - неважно, имели к нему отношение другие Прингли или нет, - обречь на неудачу постановку только из-за того, что инициатором ее была она, Аня Ширли.
- О, если вы так настроены, то конечно! - отозвалась Кэтрин, раздраженно пожимая плечами. - Но что же вы собираетесь делать? Найти кого-нибудь, кто прочитает текст по бумажке? Это испортит спектакль… На Марии держится вся пьеса.
- Софи Синклер может сыграть эту роль не хуже Джен. Костюм будет ей как раз. К счастью, его сшили вы, и он у вас, а не у Джен.
Спектакль прошел в тот вечер при переполненном зале. Совершенно счастливая, Софи играла Марию - была Марией, что никогда не удалось бы Джен, выглядела Марией в бархатном платье, круглом плоеном воротнике и драгоценностях. Ученики Саммерсайдской средней школы, которые никогда не видели Софи ни в чем другом, кроме некрасивых, безвкусных, темных саржевых платьев, мешковатых пальто и потрепанных шляп, смотрели на нее в изумлении. Все тут же настояли на том, чтобы включить ее в число постоянных членов драматического клуба - Аня сама внесла за Софи вступительный взнос, - и с тех пор она была одной из тех учениц, с которыми "считались" в Саммерсайдской средней. Но никто не знал и даже не подозревал - и сама Софи меньше всех, - что в тот вечер она сделала первый шаг на дороге, ведущей к славе. Через двадцать лет Софи Синклер предстояло стать одной из лучших актрис Америки. Но, вероятно, никакие рукоплескания не были приятнее для ее слуха, чем бурные аплодисменты, под которые опустился в тот вечер занавес в здании саммерсайдского городского правления.
Миссис Прингль принесла своей дочери Джен известие о премьере, от которого у этой юной девицы, несомненно, позеленели бы глаза, не будь они и без того зелеными. На этот раз, как прочувствованно заявила Ребекка Дью, Джен получила по заслугам. Это и привело, по всей видимости, к появлению в ее сочинении оскорбительных выпадов в адрес Ани.