Несмотря на то, что название звучало несерьезно, общество "Чоубар" зиждилось на тех же принципах (в том числе устав и свод строжайших правил), что и закрытые элитарные клубы, наводнявшие эдвардианские здания в центре Калькутты, соперничавшие со своими лондонскими тезками. Эти салоны, где протекала приятная жизнь с бокалом бренди в руках, были вотчиной сливок англо-саксонской аристократии. Конечно, мы не могли похвастаться блистательным антуражем, зато цели преследовали самые благородные.
Общество "Чоубар" являлось своего рода братством. Оно было призвано решить две основные задачи. Во-первых, обеспечить каждому из семи его членов помощь, защиту и безусловную поддержку всех остальных в любой ситуации, в опасности и невзгодах. И, во-вторых, поделиться знаниями, которыми обладал каждый из нас, сделав их общим достоянием, чтобы во всеоружии встретить день, когда придется противостоять большому миру поодиночке.
Каждый член общества поклялся своим именем и честью (у нас не имелось близких родственников, кем можно было бы поручиться) свято соблюдать эти две заповеди и хранить тайну о нашем клубе. За семь лет существования мы не приняли в наши ряды ни одного новичка. Нет, неправда, мы сделали одно исключение, но чтобы не забегать вперед, об этом пока лучше не говорить.
Наверное, на свете не существовало еще клуба, члены которого демонстрировали бы такую сплоченность и верность клятве. В отличие от обеспеченных юношей Мэйфера, ни у кого из нас не было своего дома или близкого человека, ждавшего нашего возвращения из Дворца полуночи. Кроме того, в отличие от заслуженных институтов взаимопомощи для выпускников Кембриджа, общество "Чоубар" принимало в свои ряды женщин.
Поэтому я, пожалуй, начну с первой женщины, приносившей клятву как член-основатель общества "Чоубар". Правда, в момент торжественной церемонии никто из нас (включая упомянутую даму девяти лет от роду) не воспринимал ее как женщину. Нашу подругу звали Изобель, и, по ее собственным уверениям, она была рождена для сцены. Изобель мечтала стать преемницей Сары Бернар, повергая в экстаз зрителей от Бродвея до Шефстбери, а также отобрать хлеб у примадонн зарождавшейся киноиндустрии в Голливуде и Бомбее. Изобель собирала газетные вырезки и театральные программки, а также писала собственные пьесы ("монодрамы", как она их называла) и с большим успехом разыгрывала перед нами свои спектакли. Замечательные монологи она писала от лица роковой женщины на грани падения. Помимо своеобразного драматического дарования, Изобель была наделена самым острым умом в компании, кроме, возможно Бена.
Однако самые быстрые ноги принадлежали Рошану. Никто не бегал так, как Рошан, выросший на улицах Калькутты под крылышком воров, попрошаек и прочей фауны, расплодившейся в джунглях нищеты, каковыми являлись городские кварталы, протянувшиеся с востока на юг. Томас Картер привел Рошана в приют Св. Патрика, когда тому исполнилось восемь лет. После череды побегов и возвращений Рошан решил остаться с нами. В числе его дарований значился и талант к слесарному делу. Не было на свете замка, способного устоять перед его мастерством.
Я уже упоминал о Сирахе, специалисте по домам с привидениями. Сирах, невзирая на астму, тщедушное тело и слабое здоровье, обладал энциклопедической памятью, особенно когда дело касалось таинственных и мрачных легенд города, которых он знал сотни. Когда наступало время фантастических историй, которые скрашивали наши ночные посиделки, Сирах выступал документалистом, а Бен - сказочником. В истории города не существовало ни одного страшного события или предания, которое ускользнуло бы от внимания, анализа и архива Сираха - начиная от призрачного всадника Гастингс-Хауса, вплоть до духа мятежного вождя восстания 1857, включая леденящую кровь историю о "Черной дыре Калькутты", где задохнулись за одну ночь больше ста человек, плененных после взятия осажденного Форт-Уильяма. Следует отметить, что остальные ребята с восторгом относились к способностям и увлечению Сираха. К своему несчастью, Сирах питал пылкую любовь (на грани помешательства) к Изобель. Каждые полгода его предложения пожениться когда-нибудь (которые девочка неизменно отклоняла) вызывали в нашей компании бурю романтических разговоров и приступ астмы у несчастного отвергнутого влюбленного.
Симпатии Изобель принадлежали исключительно Майклу, высокому, худощавому и молчаливому юноше, который имел обыкновение впадать в затяжную меланхолию без видимой причины. Он обладал сомнительной привилегией знать и помнить родителей, утонувших во время крушения в дельте Ганга, когда перевернулся перегруженный баркас. Майкл мало говорил и умел слушать. Узнать, о чем он думает, можно было единственным способом: просмотреть десятки рисунков, которые он успевал сделать в течение дня. Бен частенько говорил, что если бы в мире нашлось несколько таких Майклов, то он вложил бы все свое состояние (которое еще предстояло нажить) в акции бумажной промышленности.
Лучшим другом Майкла считался Сет, крепкий и сильный бенгалец с серьезным выражением лица, улыбавшийся раз шесть в году, да и то неуверенно. Сету нравилось учиться, он прилежно овладевал всеми доступными знаниями, без конца зачитывался классиками мистера Картера и любил астрономию. Все свободное время (когда он проводил его не с нами) Сет в поте лица трудился над созданием причудливого телескопа. По оценке Бена, с помощью изобретения Сета невозможно было бы разглядеть даже носки ботинок. Сет никогда не относился к поклонникам несколько ядовитого юмора Бена.
Итак, мне осталось только представить Бена. И хотя я приберег его характеристику напоследок, мне все же очень трудно говорить о нем. Каждый день это был новый Бен. Его настроение менялось через полчаса: то он надолго погружался в молчание и ходил со скорбным выражением на лице, то его охватывала жажда бурной деятельности. Под конец периода гиперактивности он доводил всю компанию до изнеможения. Сегодня он хотел стать писателем, завтра - изобретателем и математиком, а послезавтра - моряком и водолазом, в остальные дни он желал заниматься всем и сразу. Бен придумывал математические теории, которые даже сам был не в состоянии запомнить, и сочинял приключенческие рассказы настолько нелепые, что в итоге собственноручно их уничтожал, едва закончив, и устыдившись, что написал подобную ерунду. Он постоянно сыпал оригинальными остротами и сложными каламбурами, которые никогда не повторял дважды. Бен напоминал бездонный сундук, полный сюрпризов - а также загадок, света и тени. Бен был моим лучшим другом и, думаю, остается им и теперь, хотя мы не виделись десятки лет.
О себе же мне почти нечего сказать. Меня зовут просто Йен. Я лелеял только одну скромную мечту: выучиться медицине и стать практикующим врачом. Судьба проявила ко мне благосклонность и дала возможность осуществить ее. Ко мне очень подходят слова, которые однажды написал Бен в своем письме: "Я проходил мимо и видел, что происходит".
Помню, что в конце мая 1932 года семеро членов общества "Чоубар" готовились справить шестнадцатилетие. Шестнадцать лет - роковой рубеж, внушавший трепет, и вместе с тем все ждали его с большим нетерпением.
В шестнадцать лет приют Св. Патрика возвращал нас обществу (формулировка из его устава), чтобы мы обрели самостоятельность, превратившись во взрослых мужчин и женщин. Эта дата имела и другой смысл, который мы очень хорошо понимали: она означала роспуск общества "Чоубар". Летом наши пути расходились, и несмотря на клятвенные обещания и сладкую ложь, которой мы себя убаюкивали, каждый понимал, что связующая нас нить порвется так же быстро, как рассыплется замок из песка на берегу моря.
У меня сохранилась масса приятных воспоминаний о годах, проведенных в приюте Св. Патрика. Даже теперь я иногда ловлю себя на том, что улыбаюсь, когда в памяти всплывают остроты Бена или фантастические истории, заполнявшие наш досуг во Дворце полуночи. Но, наверное, из множества образов, отказавшихся тускнеть с течением времени, отчетливее всего я запомнил призрачную фигуру, которая часто являлась мне в общей спальне для мальчиков в приюте Св. Патрика. Спальня представляла собой длинную сумрачную комнату с высокими сводами и напоминала больничную палату. Я все же думаю, что дело в бессоннице. Я страдал ею почти всю жизнь (волшебным образом она отпустила меня два года назад, когда я путешествовал по Европе) и научился замечать, что происходит вокруг, пока другие мирно спят.
Именно там, в длинной неуютной комнате мне нередко чудилось, будто я различаю бледное свечение, возникавшее в темноте. Я удивлялся и приподнимался, чтобы проводить взглядом светлый блик, ускользавший в противоположный конец спальни. И тогда перед моим взором представал знакомый образ, который мне грезился много раз по ночам. Туманный силуэт женщины, окутанный покровами спектрального света, который медленно склонялся над изголовьем кровати, где глубоким сном почивал Бен. Я изо всех сил старался держать глаза открытыми, и мне казалось, что дама, сотканная из света, по-матерински гладила моего друга по голове. Я вглядывался в ее овальное прозрачное лицо, окруженное сверкающим воздушным ореолом, и женщина поднимала голову и смотрела на меня. Ничуть не пугаясь, я тонул в омуте ее печальных глаз. Лучезарная принцесса улыбалась мне, а затем, погладив на прощание Бена по щеке, исчезала. Призрачная фигура растворялась в воздухе в потоке серебристых слез.
Я воображал, что видение было тенью матери Бена, которую он никогда не знал. И в потаенном уголке сердца я лелеял надежду, что однажды, когда я сумею заснуть, такой же призрак придет приласкать и меня. Это было моим единственным секретом, которым я не поделился ни с кем, даже с Беном.
Последняя ночь общества "Чоубар"
Калькутта, 25 мая 1932 года
Томас Картер, в течение многих лет возглавлявший приют Св. Патрика, мастерски преподавал литературу, историю и арифметику, причем делал это не как узкий специалист-предметник, но как человек, просвещенный во всех областях. Он не освоил лишь одну науку и был не в состоянии растолковать ее азы ученикам - как нужно прощаться. Год за годом он наблюдал за воспитанниками, кого закон выводил из-под его опеки, лишая защиты и вынуждая покинуть стены приюта. Картер читал на лицах детей всю гамму чувств, от надежды и предвкушения до печали и страха. Глядя, как юноши и девушки навсегда переступают порог приюта Св. Патрика, Картер сравнивал их про себя с чистой книгой, в которой судьба разрешала ему написать только первые строки рассказа и никогда не давала возможности его закончить.
Томас Картер производил впечатление человека строгого и сурового, не склонного к проявлению чувств и драматическим речам, однако никто больше него не боялся приближения роковой даты, когда "книги" были вынуждены покинуть его "шкаф". Им предстояло вскоре попасть в неведомые руки, и другие, бессовестные перья сочиняли продолжение истории. И в час, когда наступало время написать эпилог, он часто оказывался печальным и мало соответствовал грезам и ожиданиям, с которыми молодые люди когда-то пускались в самостоятельное плавание по улицам Калькутты.
По опыту он знал, что лучше не пытаться проследить путь своих учеников, когда они выходят из-под его опеки, и он больше не может оберегать их. Для Томаса Картера расставание с воспитанниками отдавало горечью разочарования, поскольку он рано или поздно убеждался, что жизнь, отняв у этих детей прошлое, похоже, отнимала у них также и будущее.
В ту знойную майскую ночь, укрывшись в своем кабинете, Томас Картер слышал веселые голоса детей, которые собрались на скромный праздник, организованный во дворе перед домом. Из темной комнаты он смотрел на огни города, сверкавшие под звездным куполом. По небу к горизонту бежала стайка черных туч, напоминавших пятна краски в бокале с прозрачной водой.
Картер как обычно - уже в который раз - отклонил приглашение на вечеринку и в молчаливом оцепенении сидел в кресле. Огня он не зажигал, довольствуясь разноцветными отблесками бумажных фонариков со свечками, которыми Вендела и дети украсили деревья во дворике и фасад дома, так что приют Св. Патрика теперь напоминал корабль, расцвеченный флагами по случаю спуска на воду. Картер знал, что успеет произнести прощальную речь. Оставалось еще несколько дней до даты, когда придется выполнить официальный приказ и выставить детей на улицу, откуда некогда он их вызволил.
По традиции, сложившейся в последние годы, Вендела вскоре постучала в кабинет Картера. На сей раз она не стала ждать приглашения и вошла, закрыв за спиной дверь. Картер взглянул на оживленное лицо старшей медсестры и улыбнулся в темноте.
- Мы стареем, Вендела, - промолвил директор приюта.
- Это вы стареете, Томас, - поправила Вендела. - Я взрослею. Не собираетесь все же пойти на праздник? Дети обрадуются. Я сказала им, что у вас невеселое настроение… Хотя, если они меня никогда не слушались, то с чего бы им делать это теперь.
Картер зажег настольную лампу и жестом предложил Венделе сесть.
- Сколько лет мы уже работаем вместе, Вендела? - спросил он.
- Двадцать два года, мистер Картер, - уточнила медсестра. - Гораздо дольше, чем я терпела своего покойного мужа, Царствие ему небесное.
Картер посмеялся над шуткой Венделы.
- И как вам удавалось выносить меня столько времени? - поинтересовался Картер. - Не стесняйтесь. Сегодня праздник, и я добрый.
Вендела пожала плечами и потеребила красную полоску серпантина, запутавшуюся в волосах.
- Жалование совсем неплохое, и я люблю детей. Вы так и не спуститесь, да?
Картер медленно покачал головой.
- Не хочу портить детям удовольствие, - пояснил он. - Кроме того, я не в состоянии вытерпеть фокусы Бена.
- Бен сегодня тихий, - заметила Вендела. - Наверное, загрустил. А дети уже преподнесли Йену билет.
Лицо Картера просветлело. Члены общества "Чоубар" (о подпольном существовании которого, вопреки сложившемуся мнению, Картер давно знал) много месяцев подряд собирали деньги, чтобы купить билет на корабль до Саутгемптона. Они хотели на прощание сделать подарок своему другу Йену. С раннего детства Йен заявлял о своем желании учиться медицине. Картер, по просьбе Изобель и Бена, написал в несколько английских школ. В этих письмах он дал мальчику хорошие рекомендации и ходатайствовал о предоставлении ему стипендии. Уведомление о выделении стипендии пришло год назад, но стоимость путешествия до Лондона превосходила все мыслимые ожидания.
Столкнувшись с подобной проблемой, Рошан предложил ограбить контору мореходной компании, находившуюся в двух кварталах от приюта. Сирах выступил с идеей организовать лотерею. Картер же взял определенную сумму из своих личных накоплений, так же поступила и Вендела. Но денег все равно не хватало.
Тогда Бен решил написать пьесу в трех актах под названием "Призраки Калькутты" - фантастическую галиматью, где умирали даже рабочие сцены. Главную роль леди Уиндмар играла Изобель, персонажей второго плана исполняли остальные члены команды, и один эпизод в наиболее драматической сцене взял на себя Бен. С этим спектаклем импровизированная труппа гастролировала по разным школам Калькутты. Пьеса пользовалась большим успехом у зрителей, чего нельзя сказать о критиках. В результате набралась сумма, которой недоставало для покупки билета Йену. После премьеры Бен разразился пламенным панегириком в честь коммерческого искусства и безошибочного чутья публики, которая моментально распознает истинный шедевр.
- Взяв билет, он расплакался, - сообщила Вендела.
- Йен - прекрасный мальчик, немного неуверен в себе, но парень замечательный. Он с толком распорядится и билетом, и стипендией, - с гордостью заявил Картер.
- Он искал вас. Хотел поблагодарить за помощь.
- Ты ведь ему не проговорилась, что я вложил деньги из своего кармана? - с тревогой спросил Картер.
- Я ему сказала, но Бен тотчас внес поправку, утверждая, что вы растратили весь годовой бюджет на карточные долги, - уточнила Вендела.
Во дворике веселье било ключом. Картер нахмурился.
- Мальчишка - сущий чертенок. Если он отсюда не уйдет, мне придется его выгнать.
- Вы обожаете мальчика, Томас, - засмеялась Вендела, поднимаясь с места. - И он это знает.
Медсестра направилась к двери и у порога обернулась. Она не умела легко сдаваться.
- Почему вы отказываетесь спуститься?
- Спокойной ночи, Вендела, - остудил ее пыл Картер.
- Вы старый зануда.
- Не стоит касаться темы возраста, или мне придется повести себя не по-джентельменски…
Вендела пробормотала что-то неразборчивое, признавая свое поражение, и оставила Картера в одиночестве. Директор приюта Св. Патрика снова погасил лампу у себя на столе и тихо подошел к окну, чтобы в щелку между портьерами посмотреть на праздник. В саду сверкали бенгальские огни, и красноватый свет от фонарей ложился медными бликами на знакомые улыбающиеся лица. Картер вздохнул. Каждому из них полагался проездной билет в тот или иной пункт назначения, хотя никто и не подозревал об этом. Только Йен знал, куда лежит его путь.