* * *
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
- Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону - к башне - инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
- Ну как она?
- Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
- О Рассел, как же я рада слышать это! - Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. - Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, - сказала она смущенно.
- Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
- Нет. Я пришла по делу. - Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел - заброшенный и до сих пор не отремонтированный.
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
- Смотри, - сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. - Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
- А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
- Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
- Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
- Да.
- И ты представляешь, что они могут означать?
- За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
- Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
- Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, - сказал я.
- Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
- Да.
- Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
- Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
- Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из "Эквитебл".
- Мы можем поговорить?
- Давайте выйдем, - сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
- Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, - сказала она. - Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.
- Я не мог.
- Я понимаю. Мне хотелось лишь проинформировать вас о том, что только что сделанная вашей жене операция не может быть оплачена страховкой.
- Почему же, страховка как раз полностью покрывает ее.
- Нет. Мистер Монро, как вам известно, мы не можем покрыть расходы по вживлению радиоактивных изотопов, поскольку это не входит в число санкционированных нами процедур. В соответствии с нашим контрактом мы также не можем покрыть издержки, являющиеся результатом специфической косметической или непредусмотренной страховкой хирургии. Увы, сегодняшняя операция как раз подпадает под данную категорию.
- Иными словами, я залетаю еще на восемьдесят штук?
- Боюсь, мистер Монро, сумма приближается скорее к ста тысячам. Я не думала, что вы решитесь на операцию, не узнав, на какую сумму вы можете рассчитывать. Если бы связались со мной заранее, это не стало бы для вас таким потрясением, какое, я знаю, постигло вас сейчас. Во всяком случае, я пыталась связаться...
Я посмотрел на Тину Шарп. А ведь она могла бы быть и, возможно, была чьей-то матерью. И - дочерью.
- Ну что ж, - сказал я. - В последнее время я пережил немало потрясений. Спасибо, что пришли.
Она протянула мне руку, которую я пожал. Рука эта была суха и холодна.
- Мне очень жаль, мистер Монро. Уверена, наша организация постарается согласовать с вами способы возмещения понесенных расходов, которые удовлетворят обе стороны.
- Спасибо, мисс Шарп. В столь трудный час ваш приход пролил истинный бальзам на мою душу.
- Мне очень хотелось бы, чтобы "Эквитебл" все же смог поддержать вас, - сказала она. - Извините, что это оказалось не так.
Она повернулась и пошла по холлу к лифтам.
Вернувшись к Иззи, я сел на стул и уставился на фотографию в рамке, которую Иззи возила с собой по больницам, считая: она приносит удачу! Фотография стояла на тумбочке, прислоненная к цветам, принесенным Теодором. Это всего лишь любительский снимок, хотя цвета получились яркие, а сама Иззи была заснята в тот самый момент, когда смотрела прямо в объектив, как бы разглядывая фотографа из-под черных завитков волос и рубчатых полей своей широкой черной шляпы.
Ее шея и плечи - в платье без бретелек - обнажены. Улыбка - сдержанная, спокойная, уверенная. Зубы не видны, хотя уголки губ радостно приподняты, а глаза - для любого, кто знает Изабеллу, и в этом я готов поклясться - отражают такое глубокое удовлетворение жизнью, какое может исходить лишь из глубин сердца.
Для большинства людей это всего лишь фотография женщины в самом расцвете ее красоты. Для меня же это символ единой жизни, которую мы так и не смогли прожить вместе. Это - напоминание о едином будущем, которое так и не станет таким, каким мы его себе воображали. Это - посланник нашей мечты, которая умерла. Именно поэтому стоящая на тумбочке фотография для меня - символ великой красоты и великой боли.
В то время мы были всего лишь молодоженами, и друг, снимавший нас, постиг суть Изабеллиного счастья, поскольку на обороте карточки красуется простая надпись: "Миссис Монро!!"
В тот час, сидя в больничной палате рядом с Изабеллой, хотел ли я вернуться назад, в солнечный день, когда нас фотографировали? Ну конечно же. Но остаться там я все равно не мог, потому что, каким бы хорошим ни было то место, где ты гостишь, никто на всю жизнь в гостях не задерживается. Я бы скорее согласился заново пережить тот момент - перенеся его в настоящее, со всеми его стандартными разочарованиями, смятением и традиционными восторгами, которые могут ожидать влюбленных, со всей той простотой надежды, которую несет в себе этот снимок.
Но я выбрал себе в жены женщину, а не мечту, и потому постараюсь пройти тем путем, которым идет она. Я дал ей это обещание и должен сдержать его.
Однако, пока я смотрел на Изабеллу и на фотографию, где-то в глубине меня уже поднималась, вздымалась волна лютой и вполне конкретной ненависти - к Мартину Пэришу - за то, что тот начал с ночи третьего июля и что теперь пытается завершить, но уже за счет Изабеллы.
Никогда еще я не был так нужен ей. Никогда снова не понадобятся ей так остро, как в ближайшие дни, мои любовь, забота и понимание. А что же я смогу предложить ей, сидя за решеткой? Какой залог могу внести за себя, чтобы задержаться на свободе, если у меня в банке нет денег, а в доме - при самом скромном имуществе - того, что можно продать? А что мне делать с медицинскими счетами?
Я уже начал подумывать о том, чтобы нанять адвоката - недостатка в которых не испытывал.
Но если я сознательно суну себя в пасть уголовно-правовой системы, то когда же смогу выйти на свободу - все судопроизводственные процессы в нашей стране такие долгие?!
И еще. Если я найму адвоката, то не признаю ли тем самым, пусть даже косвенно, что моя вина возможна и что я готов принять участие в смертельной игре на условиях Мартина Пэриша?
Нет. В тот вечер я не стал звонить адвокату. Вместо этого я начал разрабатывать план контрнаступления, ключевым моментом которого должна быть именно - дерзость, которая, как полагал Мартин, являлась исключительно его прерогативой. Если уж мне и предстоит иметь дело с Мартином Пэришем, то я предпочитаю не протаскивать его через болезненно медлительный бюрократический механизм официального судопроизводства, а действовать быстро и - наверняка.
Где-то часам к восьми меня сменили медсестры. Я уходил от Изабеллы с чувством отчаянной решимости и при этом ни в малейшей степени не чувствовал себя подлецом.
Джо и Коррин по-прежнему сидели в комнате ожидания (Грейс и Тео недавно уехали), а напротив них - Эмбер!
По-видимому, между ними ослабло напряжение - их вполне можно было бы принять за членов одной семьи. Но лишь очень ненаблюдательный человек мог не заметить того, с каким покаянным видом, сложив руки на коленях, сидела Эмбер, как нарочито пряма спина Коррин и с каким подчеркнутым вниманием вчитывается Джо в журнал для автолюбителей.
- Где ты была? - спросил я, пристально всматриваясь в серые глаза Эмбер, словно безошибочно мог отличить правду от лжи.
- Занималась делами.
- Грейс и твой отец уехали, - сказал Джо то, что я и сам хорошо знал.
Наступившая короткая пауза позволила Эмбер включиться в разговор.
- Я просто хотела... чтобы вы все знали... я очень беспокоюсь об Изабелле. А теперь я пойду.
- Нет, ты поедешь со мной.
Все уставились на меня.
Я посмотрел на Коррин, потом на Джо.
- Так надо.
- И все же... я не понимаю, - сказала Коррин.
- Расс, что ты собираешься делать? - спросил Джо.
- Я собираюсь попытаться спасти себя от тюрьмы.
* * *
Я взял Эмбер за руку и вывел из больницы. Вечер был жаркий и душный, а воздух мне показался тяжелым.
Напротив медицинского центра в ярко-красной светящейся вывеске "Отель мира" потухли две последние буквы, и теперь слово "отель" читалось как "жара".
- Судя по всему ты задался какой-то целью, - сказала после долгого молчания Эмбер.
- В ночь убийства Элис Мартин Пэриш был в твоей спальне. Он до смерти забил ее. И мы должны доказать это.
- Ты чертовски прав, мы должны. И ты сам видел его.
- Я видел лишь то, как он выходил из дома. Теперь же нам нужны неопровержимые доказательства его вины. Он пытается повесить это дело на меня и на Грейс. Но он был там, и он должен был оставить после себя хоть какие-нибудь следы. Я должен найти их, чего бы это ни стоило мне.
- В твоем голосе звучит отчаяние.
- Сейчас уже не важно, что в нем звучит.
Она перехватила мою руку и остановилась.
- Расс? С ней все в порядке?
- Да, она чувствует себя прекрасно. - Снова всплыло передо мной видение распухшего, почерневшего лица Иззи. Она выглядела так, будто ее избили до полусмерти, а может быть, и до смерти. Ее боль теперь была вездесуща, даже в окружающем меня воздухе.
- Ты не должен лгать мне о ней.
- Повторяю, она прекрасно себя чувствует.
- А ты как себя чувствуешь?
- Садись.
Я распахнул перед ней дверцу, а когда она села, изо всей силы захлопнул, прищемив край ее платья. Он высунулся из-под дверцы как плененный зверек. Я приоткрыл дверцу, и Эмбер подобрала его, неотрывно глядя на меня.
В ее лице отчетливо читались страх и жалость - те две эмоции, которые я никак не хотел бы возбуждать в женщине. Волна стыда захлестнула меня - снова обдало жаром, и на какое-то мгновение перед глазами все поплыло.
Больше всего в тот момент мне хотелось бы, чтобы меня не знал ни один человек на земле.
Ехал я быстро.
Едва оказавшись на шоссе, я набрал номер домашнего телефона Чета Сингера и изложил ему суть дела. Я сказал ему, что нуждаюсь в его официальном присутствии на месте все еще не официального преступления, чтобы собрать доказательства, уличающие Мартина Пэриша в убийстве Элис Фульц.
Он отказался.
Я сказал ему: над невинной девушкой нависла серьезная опасность, равно как и над невинным - во всяком случае в данной конкретной ситуации - ее отцом. Я сказал ему: Пэриш с неслыханной наглостью и умением злоупотребляет своим служебным положением, чтобы обвинить двух невинных людей, основываясь лишь на том, что создает его воображение.
Честер ответил "нет".
Летя по шоссе номер пять, я сказал ему, что совершенно бессилен перед Пэришем и его официальной должностью и что только честный и полноправный сотрудник правоохранительных органов способен оказать сопротивление чудовищным - но весьма эффективным - махинациям Пэриша.
- Я не могу и не буду этого делать, - отрезал Честер.
Эмбер выхватила трубку у меня из рук и с красноречивой убедительностью стала умолять Честера. Пожалуй, это был лучший в мире спектакль, но я знал, что это не спектакль: сейчас Эмбер - серьезна, как никогда, и страстно желает покарать убийцу Элис, и это желание самым тесным образом связано с ее тайным желанием поверить в то, что она, Эмбер Мэй Вилсон, способна любить еще кого-то, кроме себя.
Чет, судя по всему, сказал "нет".
Эмбер буквально грохнулась о дверцу машины и уставилась на меня взглядом, полным жестокого неверия в происходящее.
- Мне очень жаль, - сказал Чет Сингер. - Мне очень, очень жаль. - И повесил трубку.
В наступившей тишине я отчетливо ощущал работу невидимого двигателя, шуршание шин по асфальту, бьющийся о стекло ветер и чувствовал на себе неотрывный, испытующий взгляд Эмбер Мэй Вилсон.
Пригородные поселки проносились по обеим сторонам дороги. В подавляющей массе домов горел свет, к вящему неудовольствию Полуночного Глаза. Я представил себе, сколько пальцев в эту минуту застыло в нескольких дюймах от спусковых крючков, сколько новых дверных запоров вделано, укреплено и еще раз укреплено, сколько ночных кошмаров закончилось резким и пропитанным потом пробуждением, сколько пар усталых глаз сонно устремлены в дешевые книжки или на узоры звукопоглощающих потолков, освещенных горящими лампами, сколько детей спит в постелях своих родителей, тогда как их матери и (или) отцы сквозь сонную одурь пытаются понять, что же стряслось с этим округом, некогда сулившим им процветание, безопасность и светлое будущее?
- Так где ты все же была? - спросил я.
- Это не твое дело.
- Сейчас уже мое. Эмбер, пора прекратить заниматься ерундой. Ты послала двух головорезов, чтобы они до смерти запугали Грейс и снова вернули ее под твою власть. Посмотрела бы, что они с ней сделали! Ты пытаешься посредством денег снова привязать ее к себе. Она боится тебя хуже смерти.
- А я и не знала, - спокойно сказала Эмбер, - что фантазии Грейс могут достичь таких высот.
- Ну так вот, теперь знаешь.
- Ты не мог бы сказать мне, о каких таких головорезах идет речь?
- Очень мило. Сама же наняла их! Это ты расскажи мне.
- Я наняла действующего по лицензии частного детектива, чтобы он помог мне установить местонахождение собственной дочери и... ее привычки. Я наняла его, чтобы он попытался найти нэцкэ, которую у меня похитила Грейс. Я наняла его, чтобы он тактично, в обтекаемых выражениях объяснил ей: она рискует быть вычеркнутой из моего завещания, потому что не только не признает во мне человека вообще, но и относится ко мне не как к родной матери. - Наступила долгая тишина. Нарушила ее Эмбер. Спросила бесцветным голосом: - Могу я рассказать тебе историю из собственной молодости?
- Немного поздновато для подобных историй, ты не находишь?
Кулак Эмбер обрушился на мое плечо, потом - на бедро, а потом - крепко двинул меня в челюсть. Хорошо еще, что в этот момент я обеими руками сжимал руль. Она саданула меня по уху, потом снова по челюсти, потом пустила в ход уже обе руки, нанося короткие, резкие удары по лицу.
Перехватив руль левой рукой, я с силой двинул ее правой. Удар пришелся по лицу и отшвырнул ее к дверце.
Чуть поколебавшись, она снова сильно ткнула меня кулаком в плечо, а потом припала к дверце и тихо заплакала.
- Я не намерена нести ответственность за смерть Элис, - сказала она. - И не буду.
- Прекрасно.
- Ты должен наконец осознать, Рассел, Грейс почти все солгала тебе.
- Ну уж про ожоги на ступнях она определенно мне не солгала.
- Ожоги?
- Продолжай, Эмбер.
В течение последующих двадцати минут Эмбер возводила гору обвинений против нашей дочери: лгать Грейс научилась тогда же, когда и говорить; для нее никогда не существовало никого, кроме нее самой, - всегда думала только о себе; всегда была скрытной и способной на мелкие пакости; с четырех или с пяти лет она жила в мире грез и с годами все больше погружалась в него - часто разговаривала с невидимыми, выдуманными ею героями, сочиняла трагические истории для несуществующих друзей, распространяла несусветные выдумки про одноклассников и соседей, якобы попавших в нелепые ситуации, совершивших странные поступки... Причем казалось, она получала ровно столько же удовольствия, когда ее ловили на лжи, сколько и тогда, когда эта ложь сходила ей с рук.
- Расс, она может поменять местами правду с ложью быстрее, чем я успею изменить выражение лица перед камерой.
- Интересно, где она всему этому научилась?
- Давай, давай, верь ей! Но учти, это та самая игра, в которой она навязывает тебе свои правила. Я уже достаточное количество раз ездила по этой дороге, чтобы прекрасно изучить все ее повороты.
- И ты, разумеется, не намерена нести за это никакой ответственности.
- Ты стал жестоким, Рассел.
- Это придает мне сил.
Я продолжал ехать по шоссе, и во всех направлениях, насколько мог видеть глаз, простирались загородные поселки.
"Точнее, - подумал я, - насколько мог видеть Полуночный Глаз".
Каким же проклятым местом стал наш округ!
- Рассел, я не собираюсь обелять себя. Просто я пытаюсь втолковать тебе, что существуют вполне разумные объяснения тому, чем я занималась в... другой жизни.
- И что же ты делала такого в другой жизни?
- Во-первых, я совершенно не считалась с собственной совестью.
- И Элис послужила для тебя эдаким поворотным моментом, да?