Эмбер долго хранила молчание.
- Да, да, послужила. Знаешь, я всегда так ее стыдилась! Одна из причин, по которой в шестнадцать лет я ушла из дома, заключалась именно в нежелании стать такой, как она. А сейчас. Расс, когда я произношу эти слова, я снова чувствую себя... до того... мелкой, глупой и чудовищно эгоистичной.
"Вылитая мать своей дочери", - подумал я, но промолчал.
- А что же было в ней такого плохого?
- Сейчас-то я понимаю, что ничего, но тогда, когда я была маленькой девчонкой, ну...
- Ну?..
Эмбер глубоко вздохнула.
- Даже и не знаю, как так получилось, но с самого раннего возраста я почему-то стыдилась собственной семьи. И отец, и мать, и Элис... казались мне такими... такими... чужеземцами, что ли, или существами с другой планеты. Одна фамилия чего стоит, Фульц. Какая грубая, деревенская фамилия. Элис была на два года старше меня. Папаня работал кровельщиком, всегда был перепачкан в гудроне, который набился даже в трещинки на его пальцах и который невозможно было оттуда изъять никаким мытьем. Мама с утра до ночи занималась уборкой, стиркой и прочими домашними делами. До сих пор помню ее платье - такой балахон, смесь хлопка и синтетики - с вертикальными зелеными и розовыми полосками, маленьким розовым бантом наверху и короткими рукавами, плотно обтягивающими ее руки. Оно было всегда безупречно чистое. Мне казалось, только в этом платье мать и ходила. Я же ненавидела его уродливость, его бесформенность, то, что делало мою мать старой, безнадежно несимпатичной. Элис стремилась во всем походить на мать: помогала ей стирать и гладить, носила того же покроя платья, одинаковые сандалии из кожзаменителя - знаешь, с перемычкой над пальцами и подошвой, которая, износившись, начинает при ходьбе шлепать тебя по пяткам. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп - это значит, Элис и мама идут от стиральной машины к бельевой веревке. Опять шлеп-шлеп-шлеп-шлеп - это значит, они развесили белье и возвращаются к крыльцу. Или то, как мать держит в зубах прищепки... они торчат изо рта как деревянные сигареты. Ну и Элис, конечно, тоже чавкает своим набором. А потом снова шлеп-шлеп-шлеп-шлеп - это значит, гладить пошли. Помню, как-то раз сидела я в тени на крыльце и наблюдала за ними. Они как раз стояли рядом перед бельевой веревкой и, вынимая изо рта прищепки, защепляли ими мокрое белье. Мама к тому времени сильно располнела, а Элис оставалась все такой же худющей, но клянусь, именно тогда, хотя тогда ей было лет двенадцать, не больше, осанка ее начала делаться какой-то старческой. Я листала журнал, кажется, "Космополитен". И вдруг увидела фотографию женщины с дочерью. Они перебегали парижскую улицу. Мать придерживала шляпку, а дочка размахивала крохотной лакированной сумочкой. Обе улыбались, а сидевшие в кафе мужчины весьма одобрительно смотрели им вслед. Вот тогда-то я и осознала, что хочу стать одной из таких. И когда-нибудь стану. Я понимаю, Расс, это может показаться верхом тщеславия, но - еще будучи совсем девчонкой, рассматривая добротный, тяжелый журнал, вдыхая аромат его гладкой бумаги, видя перед собой красивых женщин и красивые рекламные объявления, я почувствовала: вот к какому миру принадлежу я. Уже тогда я была в этом уверена. И никаких тебе - шлеп-шлеп-шлеп-шлеп. Помню, как горько плакала я тогда, что нахожусь далеко от Парижа. И сейчас, Расс, плачу. Но сейчас плачу, когда думаю, какой паршивой соплячкой я уродилась. И когда думаю об Элис. Как можно было с ней сделать подобное? Она же... так невинна, Расс!.. Я выписала ее к себе, чтобы попытаться начать все сначала, стать ей сестрой, которой я никогда не была. А получается, выписала, чтобы ее убили.
- И что же ты собиралась делать с ней?
- Любить ее! Хорошо обходиться с ней. Заботиться о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Начать все заново! Боже правый, Рассел, неужели это так трудно понять?
- И многих парней ты у нее отбила?
- Пошел ты к черту, Рассел!
- Как мне представляется, и одного было вполне достаточно. Одного, Эмбер? Одного любимого парня Элис, да?
Она снова отвесила мне пощечину, причем довольно смачную.
- Он сам все начал. Я никогда не стала бы... Впрочем, какое сейчас это имеет значение?
- Именно поэтому ты перестала доверять дочери, когда она повзрослела? Потому что твоя сестра тебе уже не доверяла?
Она надолго уставилась в окно.
- Пожалуй, в этом есть доля правды, - сказала она.
- Большая доля?
- Тебя не касается какая. Тебе достаточно знать то, что я начала гордиться Элис. Она стала настоящей красавицей, если судить по тем фотографиям, которые она мне присылала, хотя так и осталась бедной и не сумела найти себе приличную работу. И знаешь, что еще? В последние месяцы я вдруг стала гордиться всеми нами. Гордиться нашей бедностью, гордиться уродливыми платьями, гордиться тем, что мы такие, какие есть. И больше всего на свете мне хотелось обнять Элис и сказать ей, какой же дурой я была и что я горжусь своим именем - Флорида Фульц. В последнее время Элис работала барменшей в кегельбане, неподалеку от Орландо. Я чертовски возгордилась от сознания, что у меня есть сестра, скромная настолько, что может позволить себе работать барменшей в каком-то чертовом кегельбане. Я так верила в то, что смогу многому у нее научиться. Я нуждалась в ее... прощении.
После этих слов Эмбер снова расплакалась.
- И ты знаешь, кто послужил началом моей перемены? Грейс. Как-то я оглянулась на прожитую нами жизнь и увидела все те модные школы, куда я ее то и дело запихивала, всех тех дорогих учителей, которых нанимала ей, все те роскошные обеды, которые мы закатывали в европейских столицах, вспомнила все то внимание, которое мы получали, все путешествия, развлечения, и - деньги, деньги, и сногсшибательные наряды, и солнечные и грязевые ванны, и обтирания - и не могла припомнить ни одного момента, когда мы стояли бы с ней у бельевой веревки с прищепками во рту или делали бы что-либо еще - вместе, - потому что это действительно нужно было делать, и делать как следует. Как-то я в самом деле попросила ее называть меня не мамой, а просто Эмбер. В итоге же, Рассел, я потеряла Грейс в гораздо большей степени, чем потерял ее ты. В тот день она уставилась на меня этими твоими карими глазищами, и я почувствовала, что она далеко от меня, что она стыдится меня так же, как я стыдилась своей матери, и что она для меня навсегда потеряна. Единственное, что могло прийти мне тогда на ум, - это постараться как-то удержать ее, покрепче привязать к себе. Не сработало. Тебе известно, например, что за последние полгода она ни разу сама не позвонила мне? Я для нее просто не существую. Это разбивает мне сердце.
Слова Эмбер казались мне такими чужими, хотя голос, как ни странно, звучал искренне.
- Ну что ж, спасибо за пересмотренную и дополненную биографию семьи Фульц, - сказал наконец я. - А то в последний раз ты мне говорила, что папа у тебя банкир, а мама - королева красоты.
- Мне... мне было легче жить, веря в подобные иллюзии.
- А какая же иллюзия позволила тебе удалить от меня мою же собственную дочь, когда она была еще ребенком?
- О, Рассел, не надо об этом.
- Ну, если уж ты решила исповедоваться, то включи в этот процесс и меня тоже.
Она многозначительно вздохнула, вполне возможно, чуть наигранно.
- Ну, мне тогда подумалось, что в скучном Апельсиновом округе мою дочь ожидает участь... Окруженная тупыми, заурядными, прагматично мыслящими людьми, она вырастет замкнутой и консервативной. Неопытной, неискушенной... Что, не повидав ничего... она станет ограниченной... Господи, что за чушь я несу! Но мне в самом деле хотелось, чтобы она была настоящей принцессой мира.
- Не оскверненной заурядным помощником шерифа с окладом в двадцать шесть тысяч годовых.
- Да.
- Но ты все же вышла замуж за Мартина Пэриша, который позже поднял тебя настолько высоко, что даже попытался убить.
- Марти был всего лишь временным явлением. Средством убрать тебя из моей жизни.
- Господи Иисусе.
- Я знаю.
Я задумался.
- Ну что ж, спасибо, что призналась. В общем-то, я догадывался. Но это подчеркивает идиотизм моей затеи - вытащить из тебя правду... ну... это признание.
- Давай, Рассел, бей. Настал твой великий час.
- Но скажи, почему все реальное и естественное никогда не приходится тебе по вкусу?
- Я всегда считала это своим недостатком.
- Навыдумываешь всякой всячины, а потом - шмяк лбом о стену своих же собственных фантазий!
- Это я уже поняла. И должна признать, Рассел, что голова от этого чертовски болит.
- Ты до сих пор не ответила на мой первый вопрос. Где ты была вчера, прошлой ночью и сегодня?
Эмбер покачала головой.
- Бог мой, Рассел. Я встречалась со своим адвокатом, чтобы переписать завещание. Ну как, достойно твоего одобрения?
- На это не могло уйти полтора дня.
Она закурила и выпустила в окно дым.
- У меня состоялась встреча с генеральным прокурором штата - Аленом Бостером, в Сакраменто. Там же я провела ночь.
При мысли о возможности организации процесса "Народ против Мартина Пэриша" у меня учащенно и как-то легче забилось сердце.
- И что же?
- Не исключено, он начнет следствие... по поводу Мартина.
- Что ты ему рассказала?
- Все. Скоро он получит от меня официальные показания под присягой. Потом и тебя вызовут.
- Нам по-прежнему нужны улики.
- Ну так поехали за ними, Расс.
Я посмотрел на нее, но так и не понял, приведет ли этот новый поворот в событиях к моей реабилитации или же обернется еще большим давлением со стороны Мартина?
Единственное, что я мог предположить уже сейчас, это то, что Эмбер вычеркнула Мартина Пэриша из списка претендентов на пятьсот тысяч долларов. Как, возможно, и меня. Но я ее не винил ни за то, ни за другое. К тому же, чтобы добиться своего, она забралась на самую верхотуру. Очень умно. Типичная Эмбер.
* * *
В ее доме стояла затхлая, удушающая жара.
Чувство страха с новой силой всколыхнулось во мне. Как же отчетливо я помнил все события той ночи третьего июля, свое предвкушение тайной жизни, свою невинность, свою глупость, свою страсть! Как же ясно помнил тот, такой сильный, запах человеческой плоти, вид Элис... а потом - выкрашенные стены, глухое эхо безумия!
Комната Эмбер.
На четвереньках ползал я по ковру, подсвечивая фонариком и помогая себе расческой. Ковер оказался неправдоподобно чистым. Чтобы заглянуть под кровать, я отодвинул ее в сторону, хотя едва ли стоило рассчитывать на то, что там окажется кусочек Мартина Пэриша. Его там и не оказалось.
Я обследовал свежий слой краски, из-под которого все еще смутно проступала нанесенная красным аэрозолемуже знакомая фраза: "ПРОБУДИСЬ ИЛИ УМРИ В НИВЕЖИСТВЕ".
В надежде найти ключ к разгадке - следы орудий преступника - банку с краской, кисть, палочку для размешивания, заляпанную рубаху или тряпку - я обыскал все мусорные баки во дворе, но так и не нашел ничего полезного для себя. Побывал в гараже и тоже не нашел ничего. Видимо, к тому моменту, как я увидел Мартина в ту ночь, он уже погрузил необходимый "инвентарь" в свою машину - ну, разумеется, он ведь стирал с ручки калитки последние отпечатки своих пальцев! - а по пути домой наверняка остановился за каким-нибудь универмагом и выбросил в урну.
Смог бы я найти нечто общее в пятне засохшей краски на обшивке багажника машины Пэриша и в краске на стене Эмбер? Нет, я не смог бы отличить и хрена от морковки и отнюдь не заблуждался на этот счет. Кто-то вроде Чета Сингера с этим прекрасно справился бы. Но Чет Сингер не захотел.
Я подумал о том, не проехать ли мне тем же путем, которым Пэриш возвращался тогда домой, и не попытаться ли осмотреть все мусорные баки, но тут же понял: к данному моменту они уже несколько раз опустошались.
Я почувствовал, что заболеваю.
Очень хотелось принять основательную порцию алкоголя. И я был голоден. Лицо чесалось.
Молча парила вокруг меня Эмбер.
В пещероподобной прихожей раздался звонок. Продолжительное, но постепенно ослабевающее эхо его просквозило мою спину сверху донизу.
Мы стояли в спальне. Я взглянул на часы. Было девять сорок пять вечера.
Эмбер встревоженно, почти панически смотрела на меня.
Я показал на ее сумочку, висевшую на спинке кровати. Она достала маленький револьвер тридцать второго калибра и протянула мне, а я кивком поманил ее за собой вниз, к входной двери.
Пока мы шли по мраморному полу, звонок повторился. Эмбер всмотрелась в дверной глазок и подняла на меня недоуменный взгляд. Я тоже посмотрел. Суженный до размеров карикатуры и казавшийся таким далеким, за дверью стоял толстенький и жалкий, а может и несчастный, Честер Фэйрфакс Сингер. Он держал в руке ветхий, совершенно утративший былую форму кожаный портфель.
Глава 23
- Ну, и насколько вы успели загадить место происшествия? - ворчливым тоном спросил он.
Я отступил и пропустил его в дом.
- Я очень рад видеть тебя, Чет. Знакомьтесь: Честер Сингер - Эмбер Мэй Вилсон.
Он лишь скользнул взглядом по фигуре и лицу Эмбер.
- Оказывается, в жизни вы несколько побольше, чем на бутылке с шампунем, - сказал он без тени юмора в голосе. - Да и покрасивее.
Надев новые резиновые перчатки, мы с помощью бумажных полотенец обследовали патрубки водостока - нет ли там следов крови. Не нашли ничего.
Разумеется, Пэриш основательно вымыл все здесь, спустил достаточное количество воды и позаботился о том, чтобы на решетках не осталось следов. Ручные и банные полотенца производили впечатление свежих, но Чет все же снял их, расстелил на кафельной стойке рядом с раковиной и осмотрел через лупу. Ничего.
Я чувствовал себя довольно глупо.
- Как насчет отпечатков пальцев? - спросила Эмбер.
- Уходя, он вытер даже ручку калитки, так что наверняка протер и все остальное, - сказал я.
- Ну, для очистки совести мы все равно попрыскаем и опылим что надо, - успокоил ее Чет. - Даже начальник отдела по расследованию убийств может промахнуться. Кстати, я помню первые дни Мартина в нашем управлении - он всегда был несколько нетерпелив и довольно презрительно относился к работе специалистов на месте происшествия. Никогда не принадлежал к числу тех, кто уважает мелочи. А потому я совсем не удивлюсь, если мистер Пэриш все же оставит что-нибудь... стоящее.
- А что насчет орудия убийства? - снова спросила Эмбер.
- Скорее всего он унес его вместе с телом, - терпеливо сказал Честер.
- Но как же он смог погрузить ее в машину и соседи ничего не заметили?
- Я могу лишь подтвердить тот факт, мисс Вилсон, что вы живете очень уединенно. Ближайшие соседи - по меньшей мере в двух сотнях ярдов от вас. Было темно. Было поздно. Кстати, каковы размеры вашего участка?
- Три с половиной акра.
- Рассел, ты осмотрел его?
- Нет.
- Ну что ж, возможно, мы должны сделать и это.
- А отпечатки шин на подъездной дороге? - спросила Эмбер.
- Ты же сама приезжала пятого числа, - сказал я. - Да и управляющий твой тоже был здесь, когда искал тебя.
Честер хмуро покачал своей большой головой.
- Рассел, обрисуй мне события той ночи, когда ты застал Мартина в этой комнате... в неформенном одеянии.
Я рассказал ему все о странной встрече с Мартином ночью четвертого июля.
- И почему ты предположил, что он хотел забраться в постель мисс Вилсон?
- Он сказал мне об этом. И сказал - раньше делал так. Кровать, правда, была застелена.
- Наверное, успел застелить ее после себя?
- Вероятно, да.
Я окинул взглядом постель Эмбер - пухлые розовые подушки, повсюду надушенный атлас и шелк.
Чет обследовал подушки и обнаружил на наволочке два коротких рыжих с сединой волоса - принадлежали они явно не Эмбер и не Элис.
Положив их в пластиковые пакетики, Чет аккуратно надписал каждый. Я почувствовал, как по мне пробежала легкая рябь надежды.
Еще один волос мы сняли с верхней простыни, что - ближе к подушкам. Исследовав простыни целиком, Чет нашел короткий вьющийся волосок, который мог попасть туда с чьего угодно лобка. Чет и его упаковал в отдельный пакетик и надписал.
Потом мы осмотрели простыни на предмет наличия на ней спермы - должен признать, действия, которые мы совершали, заставили меня пережить большое унижение - и ничего не нашли.
Эмбер наблюдала за нами с легким ужасом.
- Не мог он совершить такое, правда ведь? - спросила она.
- Это уж тебе лучше знать, - сказал я. - Ты же была замужем за ним.
- Боже правый, а я ведь и в самом деле не уверена. Кстати, знаете что? Мы прожили с ним больше года, и никогда мне не доводилось встречать более брезгливого человека, чем он. Даже после малой нужды он каждый раз обливал унитаз дезинфицирующим средством.
Чет провел чистой салфеткой под краями унитаза, хотя я и не вполне понял, зачем он сделал это. Чисто.
Я вспомнил свежий порез, красовавшийся днем четвертого июля на кадыке Мартина, и осмотрел бритвенные станки - в шкафчике над раковиной. Все - пластмассовые, одинаковые.
"Мудак, - тут же подумал про себя. - Неужели человек, совершивший убийство и уничтожающий следы совершенного преступления, вдруг оставит после себя подобную улику?"
- У тебя есть что-нибудь выпить? - спросил я.
- Джин.
- Сделай мне легкий коктейль со льдом.
- А мне чуточку покрепче, - добавил Чет.
Мы продолжали постепенно обследовать дом. Ковер у входа оказался безукоризненно чистым. То же самое можно сказать про решетчатую раздвижную дверь, на которой был сделан разрез для того, чтобы придать происшествию почерк Полуночного Глаза.
Потом мы осмотрели стереосистему, в которой Пэриш оставил дубликат записи, смонтированной им из обрывков фраз с пленок Полуночного Глаза, найденных в домах Фернандезов и Эллисонов. Уж здесь-то он явно не оставил бы своих отпечатков.
Я мысленно представил себе его - перед убийством, с пленками, еще не включенными в багаж "вещдоков": сосредоточенно-угрюмого, выбирающего рваные фразы для монолога и записывающего их на каком-нибудь дешевом портативном магнитофоне.
Настороженно глядя мне в глаза, Эмбер подала напитки.
Войдя в кабинет, я взглянул на настольную лампу и журналы, которые сам же свалил со столика.
В кухне мы тщательно осмотрели пространство под раковиной, заглянули в закуток со щетками, в мусорный бачок и в шкафчики.
Постепенно во мне все больше крепла уверенность, что меня обманули, обвели вокруг пальца. Мартин проделал тщательную работу раньше нас - полностью уничтожил все следы своего пребывания. "Возможно, даже с пылесосом прошелся", - подумал я. И действительно, такой чистоплюй, как Мартин, должен был бы во что бы то ни стало сделать это.
- Пылесос у тебя где стоит?
- Там, в углу. За дверью.
Честер сдержанно улыбнулся.
- Подчас очевидное оказывается самым правильным.
Он вытащил из-под гладильной доски пылесос, откинул заднюю панель и пощупал мешочек для мусора.
- Пусто.
- Значит, он им не пользовался, - сказала Эмбер.
- Пожалуйста, принесите мне несколько чистых бумажных салфеток.