Когда Игорь с Роськой ушли, мы решили пробраться к беседке Отцов и послушать, что там будет происходить, но не тут-то было. Немой Хвост, крепко взяв нас за плечи, вернул в шалаш. Но нам позарез надо было к Роське! Максим молча показал мне на заднюю стенку шалаша, где у нас была лазейка.
Совет Отцов собирался в круглой беседке, совсем не похожей на другие сооружения анулейцев. Семь столбов упирались в деревянную крышу, увитую плющом и вьюном, пол был земляной, а вокруг беседки густо разрослись шиповник, малина, боярышник. Около каждого столба стояла каменная скамейка, украшенная затейливым орнаментом. В беседке даже в самый жаркий день было прохладно и сумеречно.
Хвост довел Роську до входа, почтительно поклонился и ушел. Все Отцы были уже в сборе, Игорь стоял у входа, скрестив руки на груди.
- Кажется, он волнуется, - шепнул Максим.
Мы с ним нашли укромное местечко в зарослях. Отсюда было все отлично видно и слышно. Правда, приходилось лежать на земле и не шевелиться, но нам было не до комфорта. Замерев и почти не дыша, мы смотрели на то, что происходило в беседке.
Роська переступила порог. Все Отцы смотрели на нее, но она смелая, она не испугалась, не растерялась, она смотрела на Вождя не опуская глаз. И правильно! Почему мы должны бояться? Мы пришли к ним с миром. Пусть Игорь боится.
Вождь наконец-то перестал рассматривать Роську, оглядел всех Отцов, вздохнул и сказал:
- Солнце и Дождь вашим словам и мыслям.
Потом повернулся к Роське:
- Мы слышали, тебя зовут Роса?
- Да, - сказала Роська. - Роська, Ярослава.
Вождь досадливо покачал головой, не понимая.
- Ты дочь Дождя?
Все внимательно смотрели на Роську. Мы с Максимом переглянулись. Она была в замешательстве. Ведь от ее ответа сейчас зависит, быть может, что с нами будет. Может, если она скажет "да", нас отпустят? Если, конечно, поверят. Слишком уж много вестников Богов свалилось в последнее время на анулейцев. Роська, наверное, тоже об этом подумала, потому что решительно вскинула голову и сказала правду:
- Нет, я просто девочка. Меня зовут Ярослава Осташкина, я живу в Поселке. Я не хочу вам зла, мы надеялись подружиться с вами. И я не стану обманывать вас, как это делает он!
И она бросила гневный взгляд на Игоря. Он прикрыл глаза и стиснул зубы. Может быть, от злости, а может быть, подумал: "Глупая девчонка, я же тебя предупреждал". Вождь поднял руку, и шепот стих.
- Ты знаешь этого человека? - спросил Роську Вождь.
- Да.
- Кто он?
- Его зовут Игорь Онтов. Его родители тоже живут в Поселке, а он… он специально пробрался к вам, чтобы… чтобы… Я не знаю для чего, но хорошего от него не ждите!
Вождь сдвинул брови, а Игорь вдруг рассмеялся, и мы поняли, что Роська сказала что-то не то.
- Девочка, - вздохнул Вождь. - Этот человек ведет нас к морю, а это главное для анулейского народа. У тебя божественное имя, но, видно, оно досталось тебе по ошибке.
- Нет! - раздался звонкий голос. И на широкие перила беседки вскочил Лойко.
2
Он был совсем тощий, будто ничего не ел целый месяц. На голове - ежик волос непонятного цвета, кожа выскоблена, правда, еще серая от въевшегося гуталина. Одет он был не в шорты, а в анулейскую одежду из мешковины. Он спрыгнул с перил, приложил руку к сердцу и сказал почтительно:
- Да пребудут с вами Дождь и Солнце, мудрые Отцы. Выслушайте меня.
Все всполошились. Они, конечно, понимали, что видят ведуна Ньюлибона, но теперь не могли не узнать в нем Лойко. У Игоря исказилось и побелело лицо, он сделал шаг назад, собираясь уйти, пока все были заняты Лойко. Но за его спиной неслышно выросли два Хвоста, и Игорь замер.
Лойко сказал величественно, как будто сам был Вождем:
- Прошу вас всем сердцем: выслушайте меня. А я приму любое ваше решение.
И Лойко рассказал свою историю, которую мы уже знали. А когда закончил, открыто посмотрел Игорю в глаза:
- Прости, ты спас мою жизнь, но ты хочешь смерти моих друзей и зла моему народу. Я много думал все эти дни, пока отмывал твою черноту, и я понял. Когда ты прервал мой путь в Небесный Дом, ты сказал, что это Боги послали тебя мне на выручку, потому что мне суждено вернуть вместе с тобой энко нашего народа. Ты сказал, что Богам больно смотреть на мои мучения. Я поверил тебе тогда, но теперь знаю, что это не так. Ты, наверное, жил в Старом городе, подкрадывался к нам, как дикий зверь, смотрел на нас, принюхивался. Когда зверь охотится, он осторожен. И ты был очень осторожен. Нет, не Боги пожалели меня. Но и ты не пожалел.
Ты просто увидел, что если спасешь от огня меня, то сможешь сжечь на огне весь мой народ.
Отцы поверили Лойко. Но они почему-то ни о чем не стали спрашивать Игоря. А когда тот хотел заговорить, Вождь жестом велел ему замолчать, приказал Хвостам взять Игоря под стражу и отвести в его палатку. Роське Вождь сказал:
- Ты и твои братья не можете быть гостями в нашем городе, и вы должны нас понять. Лойко, ты будешь наказан, и, надеюсь, не надо объяснять почему. Пусть Ино, отец твоего семейства, придумает наказание, которое будет тебе по силам и послужит во благо народу. Твоих же друзей мы просим уйти завтра к себе и забыть дорогу в наш город. Так будет хорошо всем. А теперь… - и Вождь улыбнулся, - беги к деду, малыш, да смотри, чтобы он не умер от счастья.
3
Вечером на площади разожгли огромный костер. Весь город собрался здесь. Вождь рассказал народу про Лойко и Игоря. Что делать с Игорем, никто не знал. Пока он сидел под стражей в своей палатке. Анулейцы не были злы на него, ведь он не успел сделать ничего плохого, только обманул их.
- Надо отпустить его, пусть уходит, - сказал Вождь. - Но дети из чужой земли и наш Лойко боятся его; говорят, что он хочет сжигать в огне дельфинов. Мне трудно в это поверить, но дети клянутся, что говорят правду. Что ж… завтра Совет Отцов соберется вновь и решит, что делать с этим странным человеком.
Нам не разрешили подойти к священному костру, но мы сидели на камне у Белой дороги и смотрели, как медленные хороводы плывут вокруг костра под звуки тростниковых дудок. Они то распадались на линии и полукруги, то собирались вновь. Это было очень красиво. Похоже на смену узоров в калейдоскопе. Потом дудочки умолкли, большой хоровод замер - весь анулейский народ стоял в одном кругу у костра.
- И-и-и-йо! Ки-и-й-и-о! - вскричал Вождь, и тут же тишина взорвалась бешеным ритмом - это заиграли десятки бубнов и барабанов. Началась невообразимая пляска, и мы еле усидели на месте - ух как хотелось танцевать! Так анулейцы прогоняли обман из своего города.
Когда костер погас и люди стали расходиться по домам, к нам подбежал разгоряченный, счастливый Лойко.
- Какой камень лежал на моей голове и на моем сердце! - сказал он. - Так трудно обманывать людей, которых любишь! А они всё простили, стоило мне вернуться. И за это я люблю их еще сильнее!
Он заглянул каждому из нас в глаза.
- Вы сделали для меня то же, что и Посланник, - спасли мою настоящую жизнь. Что вы попросите взамен?
Мы с Максимом рассмеялись, а Роська рассердилась:
- Нечего сравнивать нас с ним! - и, увидев, как ее гнев огорчил Лойко, смягчилась. - Нам ничего не надо. Только бы домой поскорее.
- Я вас завтра сам провожу! - пообещал счастливый Лойко.
Уснули мы успокоенные и радостные. Утром Хвосты и Лойко проводят нас до Старого города, и скоро мы будем дома! Даже страшно подумать, что там творилось все эти дни.
4
А ночью случилось то, что опять перевернуло все с ног на голову. Сбежал Игорь. Он поджег палатку, взорвал беседку Отцов и часть городской стены и устроил в городе настоящий фейерверк. Видимо, у него был запас взрывчатки, петард и ракетниц, чтобы при случае было чем удивить или напугать анулейцев. А может быть, это взорвались все разом синие шары у него в палатке. От этого заполыхали кусты и деревья, загорелась пожелтевшая на жарком солнце трава. Если бы дома анулейцев были не из камня, то к утру от Города осталось бы одно пепелище. Лес вокруг Города охватил пожар, и много бы его сгорело, если бы не внезапно начавшийся ливень. Этот ливень лил стеной два дня. Трудно, наверное, пришлось Игорю в лесу.
Эти два дня никто не приходил к нам в чудом уцелевший шалаш, даже Лойко. Даже еду не приносили, и от голода сводило желудок. Шалаш стал протекать, и, как мы ни старались найти сухое место, к вечеру второго дня все было мокрое и внутри и снаружи. Впрочем, наружу нас не пускали. У входа опять застыли Хвосты, их поливал дождь, но они даже не переговаривались между собой, стояли как каменные идолы. А когда Максим попытался выйти из шалаша, молча скрестили перед его носом свои здоровенные дубинки. В туалет приходилось выбираться через лазейку, но и о ней прознали Хвосты, и после первой же такой вылазки мы ходили с провожатыми.
Мы ничего не понимали и негодовали.
- Может, они дождя боятся, как вертолета? - предположила Роська.
- Да плевать я хотел! - взорвался всегда спокойный Максим. - Я домой хочу! Помыться, поесть, и вообще, меня шуршуны ждут!
- И научные достижения… - закончил я.
Я тоже хотел поесть и помыться. И мама меня ждала. И папа. И Гаврюша.
Все объяснилось, когда кончился дождь. Пришел Лойко с запавшими, потемневшими глазами. Встал посреди шалаша, опустил голову и уставился куда-то вбок.
- Все люди были сегодня в доме Вождя. Одни кричат, что Дождь разгневался, что мы так обошлись с его Посланником. Другие кричат еще громче, что Дождь спас нас от злого огня, который отпустили на волю. Но есть те, что кричат громче всех. Говорят, Боги сердятся, что чужеземцы еще в Городе. Вождь не знает, как успокоить народ.
Лойко всхлипнул.
- Вождь сказал: отправим чужих детей к Богам, пусть сами разбираются.
"Отправим к Богам"?! Это… Это как Лойко тогда? На костер! Не может быть!
- Не имеете права! - крикнул я. Роська с Максимом молчали.
- Раньше я думал как все, - сказал Лойко. - Но теперь знаю, что отправиться к Богам - это умереть. От огня умирают так же, как от стрелы или подлой змеи. Ты же сам говорил, Максим.
Но Максим не слушал. Он возился с чем-то у стены шалаша, что-то бурчал себе под нос, а когда развернулся к нам, пустые ладони его словно кого-то держали. И мы услышали знакомое шуршание, похожее на шелест полиэтиленовых пакетов.
Больше всех удивился Лойко. Во все глаза смотрел он на ушастого-пушистого-шуршащего на коленях у Максима. Максим гладил его и мурлыкал:
- Ты мой Репейник, умница! Как же ты меня нашел?
Максим гладил Репейника от носа до хвоста, и шуршание становилось тихим и ласковым, как мурлыканье котенка. Сам Репейник стал видимым, как только очутился у Максима в руках, но, стоило кому-то из нас протянуть руку, он тут же становился невидимым. Это так впечатлило Лойко, что он тут же признал шуршуна божественным зверем, а Максима, конечно же, полубогом, покровителем зверей-невидимок.
- Вождь хочет видеть вас, - прозвучал над нами голос неслышно вошедшего Хвоста.
- Надо же, - проворчал Максим, - ты, оказывается, умеешь говорить!
Он по-прежнему прижимал к себе Репейника, но никто теперь его не видел и даже не слышал.
Нас привели в обвалившуюся беседку Совета, но на этот раз там был один Вождь. Он сказал сурово:
- Мое сердце изнывает от печали, что я вынужден изменить слову, данному мною на последнем Совете, но Вождь не может препятствовать решению народа. Завтра, в час Солнца, на коло разведут священный костер, который проводит вас к Богам. Пусть Боги вас рассудят. Довольно с нас чужаков! От вас одни несчастья! То умирает ведун и самая красивая девушка, то мор, то огонь и дождь! Когда вы оставите нас в покое?
На лице Вождя были и гнев, и боль, и усталость.
Вернувшись от него в свой просохший шалаш, мы даже не обсуждали свалившуюся на нас беду. Это было слишком страшно и неправдоподобно.
5
После захода солнца опять пришел Лойко. Мы слышали, как он спорит с Хвостом, доказывая ему, что ведун может пройти к пленникам, несмотря на то что Вождь приказал никого не пускать.
- Я должен приготовить их к встрече с Богами, - сказал он наконец твердо и, проскользнув под рукой Хвоста, оказался в шалаше. Хвост не посмел его выгнать. Лойко поманил нас к себе и, когда мы сели тесным кругом, сказал шепотом:
- Вечером я дам Хвосту сон-траву, он уснет, но заставу у стен Города всем не пройти. Ночью один из вас сможет нарядиться Ботко, и я его проведу. Но только одного, всем не пройти. Хвосты догадаются. Кто пойдет со мной?
Мы с Максимом переглянулись и дружно сказали:
- Роська.
Роська тряхнула головой:
- Вот еще!
Лойко заулыбался:
- Ты почему всегда говоришь наоборот? Двое сказали - ты. Я тоже говорю - ты. Нас больше. Поведу тебя.
Роськины глаза стремительно намокли:
- А они пусть умирают, да?
- Ну Рося-я… - начал Максим.
- Мы что-нибудь придумаем, - быстро сказал я, а у самого холодок по спине: а если не придумаем?
Роська разозлилась:
- Что вы придумаете? Ну что тут придумаешь? Такая чушь! Никто ничего не придумает. Завтра в полдень костер, и все тут. Боже мой, Средние века какие-то!
- Язычество, - поправил Максим.
- Какая разница! Все равно умирать… Я считаю, должен пойти Максим!
- Ой-ля-ля! - развеселился Максим так, что Лойко приложил палец к губам - "тише!" - Почему это я?
- Ну… - замялась Роська. - Это же ты открыл шуршунов, никто о них не знает столько и никогда не узнает, если… И вообще… ты умный, ты будешь ученым. Нет, Листик, ты тоже умный, конечно, не обижайся, но ведь шуршуны слушаются только Максима. И еще ты единственный мужчина из Осташкиных остался. Будешь род продолжать.
Ну… меня Роськина речь убедила. Но ни на Максима, ни на Лойко она впечатления не произвела. Максим только посмеялся (особенно мысль о продолжении рода его развеселила), а Лойко сказал:
- Я приду в самый темный час, решите сами.
И он ушел. Мы остались втроем. Роська смотрела воинственно. Мы молчали. Не знаю, что думал Максим, а на меня вдруг навалилась такая усталость, что стало все равно. К тому же… выбираем-то из Осташкиных, обо мне даже речи нет. Моя жизнь ценности не представляет…
…Я сам не заметил, как заснул. Разбудил меня Максим. Он крепко тряс меня за плечо.
- Спишь как убитый, - проворчал он.
- Скоро буду.
- Дурак. Слушай, я тут подумал: должен ты уходить. Лойко ведь до Поселка не проводит. Но он может отвести до той стороны Холмов, он говорил, что знает туда дорогу. А ты там лучше всех ориентируешься.
- Ну и что?
- Ты дойдешь до Поселка, а потом прилетите к нам на помощь.
Отходя ото сна, я пробормотал:
- У Степанова есть вертолет. Правда, там вечно нет горючего… Ну, достанет. Да, можно, только… сколько идти по Холмам, я не знаю, Максим. А вдруг целый день или два?
Из Роськиного угла послышалось хихиканье. Роська повернула к нам смеющееся лицо.
- Ой, мальчики, все это как в кино. И разговариваете вы как в кино.
В такой ситуации смеяться могла только Роська. И тут я понял, какие мы глупые! Ведь все гораздо проще!
- Максим! А "Ласточка"! Слушайте, ведь это ближе, чем Холмы, и это… Ну, надежнее, да и быстрее по воздуху. А в Холмах заплутать ничего не стоит, и неизвестно, попаду ли я вообще в Поселок. А тут Лойко выведет тебя к самолету, ты через час в Поселке, отыщешь Степанова и…
Максим нахмурился.
- Как-то все не так получается, - вздохнул он наконец. - Что я скажу Степанову?
- Ничего не скажешь, - рассмеялась Роська, - просто завопишь: "Спасите!".
Теперь можно было смеяться, раз появилась хоть маленькая, но надежда на спасение. А Роська, кажется, радовалась еще и тому, что все вышло, как она хотела. И ночью Лойко увел с собой Максима. Теперь будет кому продолжать род Осташкиных.
С уходом Максима время стало двигаться еле-еле. Мне представилось, что шалаш превратился в огромные песочные часы и песчинки в них тяжелые, большие и еле-еле ворочаются. Роська то и дело говорила:
- Наверное, они уже дошли до Старого города. Листик, ведь с самолетом все будет в порядке? Он столько стоял без присмотра. И под дождем мок…
На рассвете пришел Лойко. Сияющий.
- Взлетел Максим! Сел в птицу и полетел. Наши бы все испугались. Но я понял: это такое устройство, да? Как мельница, да? Одно крутится, толкает другое, и все это взлетает, да? Только немножко похоже на громкую птицу…
Знаете, в эту минуту я никого так не любил, как Лойко.
От Старого города до Поселка лететь примерно час. Если все хорошо будет. Ну, еще час уйдет на то, чтобы найти Степанова или кого-нибудь другого, час будут собираться, топливо искать. Еще час лететь. Это в лучшем случае. В общем, к десяти утра мы ждали появления громкой птицы. Представляли, как она опускается на коло. Ох, что будет!
Максима хватились почти сразу после прихода Лойко. Вождь ничего не сказал, но лицо его было красноречивее слов. Он уже не сомневался, что нас надо отправить к Богам как можно скорее.
Но прошло утро, время неумолимо приближалось к полудню, вот уже пришли Хвосты и поверх нашей одежды натянули холщовые рубашки до колен, все расшитые, яркие. Вот уже люди собираются на священной дороге, но даже отдаленного гула вертолета не слышно. И Лойко не приходит. Застучали и смолкли барабаны. Откинули дерюгу, служившую дверью нашего дома-шалаша. Я посмотрел на Роську: она была очень бледной, губы сжаты, но глаза сухие. Я хотел испугаться, все спрашивал себя, почему мне не страшно. Но никак не мог поверить, что это всерьез. Было чувство, что мы с Роськой участвуем в каком-то представлении, в спектакле.
Нас вывели на коло. Весь город был здесь, даже дети. Стояли молча, смотрели. Вот та женщина, которая нас часто пирожками угощала, мать Олы. Вот Ботко с братьями и отцом, вот Хота, Вождь… А Лойко нет. Неужели все они спокойно будут смотреть, как мы умираем? Этого не может быть. Просто не может быть, и все.
Нас привязали за руки к столбу, в ноги положили хворост, потом дрова. Сердце мое почти остановилось. Еще минута, и поднесут факел.
Как тихо вокруг. Солнце в зените. Даже ветра нет. Глаза у Роськи такие темные… Я подумал, что хотел ей прочитать свое стихотворение, а почему-то не прочитал.
Вождь, окруженный Отцами Семейств, подошел к коло. Стало еще тише. Даже птицы умолкли, и трава перестала расти.
- Дети чужого народа, - сказал он негромко, для нас сказал, не для анулейцев. - Ну зачем вы пришли сюда? Теперь только Боги смогут рассудить ваш поступок. Сердце подсказывает мне, что путь к Богам будет для вас тяжел и труден. Вы дети, и я хочу облегчить вам этот путь.
Вождь повесил на шею Роське и мне по амулету - круглому камешку с продолбленной дырочкой и рисунком: дельфин с дельфиненком в треугольнике на фоне восходящего солнца.
- Передайте Богам, что мы ждем их совета, - сказал он и спустился с коло.
Отцы семейств последовали за ним. Мне показалось, что они прячут глаза.
- Это нечестно, - прошептала Роська.
Вдруг заиграла деревянная флейта. Тонко, жалобно, будто просила пощады. Я понял, что разревусь сейчас самым постыдным образом. Ведь все это - взаправду.
И вдруг… Пожалуй, это самое большое "вдруг" в моей жизни!