Попытался посмотреть Марии в глаза. Хотелось сказать ей: "Ты вспомни, как мы вместе сидели в каменоломне". Хотелось сказать Джорди: "Ведь ты всегда был моим лучшим другом". Но Мария только хихикала и в глаза не смотрела. Джорди осклабился. Я сжал кулаки. Джорди махнул рукой - ну, поехали.
- Давай, - говорит. - Поглядим, кто кого.
Я заколебался.
- Давай-давай, - говорит. - Или чего? Струсил?
Я бросился на него, и началась драка, и вокруг собралась целая толпа, они орали и скандировали:
- Бей его! Бей! Бей его! Бей!
Джорди двинул мне в солнечное сплетение, дыхание перехватило, но я устоял. Выбросил кулак, попал ему по носу, хлынула кровь. Он пискнул и ринулся на меня. Я схватил его за горло. Мы рухнули на пол, кряхтим, кричим, ругаемся.
- Падла! - выкрикиваем по очереди. - Змея подколодная!
Тут примчался Трёп - орет, чтобы мы прекратили. Я высвободился, встал. Нагнулся к Джорди, проревел:
- Ненавижу тебя!
И бегом прочь.
29
Выходя из школы, я плюнул на землю. Проклял их всех. Череп сидел на скамейке у кладбища, неподалеку от "Лебедя". Пьяный, полусонный - беспомощный ком. Я подошел ближе. Он глянул на меня остекленелыми глазами. Похоже, не признал.
- Рыборожий, - прошипел я. Сжал кулаки. - Думаешь, я тебя боюсь?
Он что-то пробурчал. Я наклонился ближе:
- Рыборожий. Рыборожий.
Он качнулся вперед, попытался встать, рухнул обратно на скамью.
- Рыборожий жирный тюфяк, - говорю.
Ухмыльнулся и дальше пошел. Прямо мимо него. Вдохнул его запах - ненавижу его.
- Свинья, - говорю. - Думаешь, я тебя боюсь?
Взял камень, взвесил на руке, представил, как он шмякает Черепу в висок, услышал его стон, увидел, как он оседает на землю и корчится, увидел, как из виска хлещет кровь. Искушение прошло. Я осторожно выпустил камень.
Постучал в дверь Дурковатой Мэри. Впустил меня Стивен.
- Достал, - говорю.
- Молодчина!
И обнял меня. Я отстранился.
- Ну, показывай, - сказал Стивен.
- У меня не с собой.
Он повел меня в кухню. Дурковатая Мэри сидит за столом с чашкой чая.
- Здравствуйте, мисс Дунан, - говорю.
Она молчит. Стивен ухмыльнулся.
- Привет, дурында старая, - говорит.
Мэри сидит как мертвая. Молчит.
- Сделаем все в выходные, - говорит Стивен. Ухмыляется. - В эти выходные мы, Дейви, создадим монстра, - говорит. - Следующей ночью. Да?
Взял мое лицо в ладони.
- Да? - говорит.
- Да!
Я глянул на Мэри. Разобрала она чего из наших слов?
Стивен хихикнул.
- Гляди! - говорит.
Джинсы расстегнул, они съехали. Повернулся к Мэри голой задницей. Она сидит. Он подтянул штаны на место.
- И ты попробуй! - говорит. - Давай! Сбрасывай штаны, покажи ей! - И расхохотался мне в лицо: - Это фокус такой, дружище. Гляди.
Он вытянул руку к ее лицу, щелкнул пальцами и сказал:
- Пять, четыре, три, два, один. Мэри, проснись!
Дурковатая Мэри моргнула, дернулась.
- Глядите-ка, - говорит Стивен. - А у нас гость, тетя Мэри.
Она на меня смотрит.
- Мой приятель Дейви, - говорит Стивен.
Мэри разулыбалась:
- Славный он служка. И мамочка у него славная. Хочешь хлеба с вареньем, лапушка? - Потрясла головой. - А я и не слышала, как он вошел.
- Вы задремали, тетя Мэри, - подсказывает Стивен.
- Да, - говорит. - Да, похоже. - Уставилась на племянника, потом на меня и спрашивает: - Как ты думаешь, Господь нас оберегает, когда мы крепко спим?
- Верное дело, - кивает Стивен. - Он смотрит на каждого из нас и каждого оберегает. Работа у Него такая.
- Такое мой мальчик для меня утешение, - говорит Мэри.
Она достала нож, принялась кромсать буханку. Отрезала пару ломтей. Подняла к небу.
- Все на этой земле - Твое, - говорит.
Стивен застонал:
- Во ахинея. Придется ее усыпить обратно. Тетя Мэри!
Она обернулась. Он провел рукой у нее перед глазами.
- Хлеб положи, - говорит.
Она положила.
- Садись.
Она села.
- Ты сейчас заснешь, тетя Мэри, - говорит. - И не проснешься, пока я тебе не скажу.
Глаза у нее хоть и не закрылись, а свет в них погас.
Стивен ухмыльнулся.
- Фокус такой, - говорит. - Некоторые лучше поддаются, некоторые хуже. Она - просто шелковая.
Смотрит на меня.
- Хочешь, и тебя научу. - Подошел ближе, взмахнул руками, заговорил загробным голосом: - Спи-и-и-и… Спи-и-и-и-и…
Потом рассмеялся и щелкнул Мэри по носу.
- Давай, - говорит. - Попробуй, приятель.
- Отстань от нее, - говорю.
- "Отстань от нее", - пропищал он, как маленький. Подошел ко мне. - Я и с тобой так могу, и с любым, - говорит. - Захочу - и тебя усыплю тоже. И думать ты будешь то, что я тебе скажу.
Таращимся друг на друга. Я кулаки сжал - опять готов драться.
- А может, я уже так и сделал, - сказал Стивен, - просто ты сам этого не знаешь. Может, ты сидишь на стуле, прямо как Дурка, и видишь сон, и ты у меня в руках будто тесто. Спи-и-и-и… Спи-и-и-и…
- Да пошел ты, Стивен, - говорю. И хвать его за воротник: - Только попробуй - убью.
Он попытался улыбнуться. Покачал головой.
- Не буду, - говорит. - Не буду, Дейви. Честное слово.
Тогда я спросил:
- Что случилось с твоими родителями?
- Это-то при чем?
- Не знаю. При том.
Он плюнул на пол.
- Отца я убил, а мать довел до психушки, - говорит. - Ты это хотел услышать?
- Не знаю.
- Не знаю, не знаю… Сам себя послушай!
Я отпустил его. Отвернулся было, но он ухватил меня за локоть:
- Ты мне нужен, Дейви.
Я вырвался.
- Правда нужен, - говорит он.
Я повернулся обратно, мы заглянули друг Другу в глаза.
- Когда я с тобой, - сказал он, - я знаю, что могу быть другим. Знаю, что могу больше, чем мог бы в одиночку.
Я вздохнул. Он говорил правду. А еще я знал, что и сам с ним становлюсь другим. Знал, что с ним вместе могу больше, чем в одиночку. Знал, что мы встретились не случайно, что было в этом некое предназначение. Вернуться к прежней жизни уже невозможно. Не раньше, чем я пройду через все, через что должен пройти вместе со Стивеном Роузом.
- Значит, в субботу, - сказал он.
- Да, в субботу. А теперь разбуди Мэри.
Он и разбудил. Она улыбнулась, слегка в удивлении, в замешательстве.
- И больше так не делай, - говорю. - Она не игрушка.
- Не буду, Дейви.
- В субботу, - говорю.
- В пещере. В сумерки. Я там буду.
- И я буду. Всего хорошего, мисс Дунан.
И я пошел через комнаты к двери.
- А как же хлеб с вареньем? - спросила бедная Дурковатая Мэри мне вслед.
Часть третья
30
Суббота, вечер. Лежу в кровати, жду в темноте. Луны нет. Внизу бурчит телевизор. Иногда доносится папин хохот. В мыслях - ад, языки пламени, злобные черти: пихают, торкают, скалятся. Я слышу вопли и рыдания грешников. Представил себе вечность в аду, как время идет и идет, и нет ему конца, и нет ни избавления, ни утешения.
- Научи меня верить в ничто, - шепчу. - Пусть будет только жизнь, и ничего, кроме жизни. Пусть тело будет ничем, только глиной. Пусть Бога не будет. Пусть душа не будет ничем, только вымыслом. Пусть смерть не будет ничем, только гниющей плотью и рассыпающимися костями. - Дотронулся до медальона. - Пусть и это будет ничем, только пятнами, крошками, липкой лентой и лоскутком.
Снизу опять долетел папин хохот.
- Пусть ничто не имеет значения, - говорю. - Пусть все это окажется ничем, одной лишь глупой шуткой. Бог, мир, душа, плоть… Шутки, сплошные дурацкие шутки. Нет ничего, кроме ничего, этого паршивого ничего.
Вскоре родители поднялись наверх. Мама голову в двери просунула.
- Спокойной ночи, сынок, - говорит. - Спи с Богом.
Я делаю вид, что сплю. Не сказал ей "спокойной ночи", пока она не отошла, не затворила дверь, - а тут захотелось позвать, крикнуть: "Мамуля! Мамуля, вернись!"
Лежу. Попытался выгнать из головы все мысли, оказаться в таком месте, где нет ничего: ни мира, ни дома, ни комнаты, ни Дейви. Но этот самый Дейви через час встал с кровати, Дейви тихонько оделся, взял медальон, вышел из комнаты, спустился вниз, помедлил у входной двери. Дейви открыл эту дверь и придержал, запуская в дом холодный ночной воздух, Дейви очень хотелось, чтобы мама окликнула: "Ты куда, сынок?" Дейви хотелось, чтобы папа с топотом спустился вниз, остановил его, затащил обратно. Дейви закрыл за собой дверь, когда ничего этого не произошло, Дейви, совсем один, сделал шаг в ночь.
31
Спать все отправились рано. На улицах Феллинга никого. Лишь пара окошек светится на втором этаже. Фонари бледно-оранжевые. Едва пробиваются сквозь мрак под деревьями, которыми обсажены улицы. В "Лебеде" темнота. По невидимому окружному шоссе иногда проезжают машины. Издалека доносится пение - какие-то семейные посиделки затянулись до утра, не то свадьба, не то поминки. Я пытаюсь двигаться так, чтобы ничего не потревожить: дышу неглубоко, ноги ставлю осторожно, руками почти не размахиваю. Слышу из одного палисадника какое-то ворчание, удерживаюсь, чтобы не шарахнуться в сторону. Снова ворчание, уже ближе. Я все иду, осторожно ступая. Опять ворчание, по-прежнему непонятное, совсем близко за спиной. "Не беги", - шепчу самому себе. Ворчит снова, я поворачиваюсь и вижу его на мостовой - черный-пречерный силуэт на четырех лапах. Двигается впереди, а когда я подхожу ближе к саду, оборачивается ко мне от самых ворот. Стоит там: глаза сверкают, зубы поблескивают, из открытой пасти капает слюна.
- Тише, тише, - говорю. - Тише.
Он - ни с места. Я раскрываю пустые руки, показываю:
- Гляди! Ничего у меня нет. Ничего я тебе не сделаю.
А он ворчит, ближе подходит.
- Не надо, пожалуйста, - шепчу. - Тише, тише.
Он все ближе. Все ворчит.
Я присаживаюсь на корточки, провожу рукой по земле. Нашариваю шершавый камень - обломок Брэддокова дома. Ухватываю, выдергиваю из земли. Поднимаю - а он подходит еще ближе - и с силой опускаю ему на голову. Бью снова, снова. Он верещит, взвизгивает, отшатывается. Поворачивает голову, оглядывается на меня, я поднимаю камень повыше, он убегает.
Я отшвыриваю камень и чуть ли не бегом - в ворота.
32
- Стой! - говорит Стивен.
Он в пещере, вокруг - горящие свечи. Рука воздета.
- Все нужно делать как следует, - говорит. - Нужно превратить это место в святилище.
Я замираю у входа.
- Перекрестись, - велит Стивен. - И попроси об отпущении грехов.
Я так и делаю - и тут же вздрагиваю, отшатываюсь. На земле лежит тело. Потом я понимаю: это не тело. Это ком глины, по форме напоминающий человека: туловище, ноги, руки, нелепая голова. Хочется убежать. Стивен хохочет:
- Это он и есть. Вернее, наполовину. Поздоровайся. И аккуратнее, не наступи.
Я перешагиваю через это, не решаясь смотреть вниз.
- Из дома нормально выбрался? - спрашивает Стивен.
- Угу. Там снаружи то ли собака, то ли еще что.
- Тут вечно собаки рыщут. Тело и кровь принес?
- Угу.
Передаю ему медальон. Он раскрыл, посмотрел, что внутри, вздохнул удовлетворенно.
- Целиком было никак, - говорю.
- Это неважно. И в малейшей частице та же сила. - Он положил медальон на каменный выступ. - Ты молодец. И тебя ждет награда. Надевай.
Передает мне белый саван. На нем нарисованы луна, солнце, звезды и крест. У него второй такой же, для себя.
- Вот так надевай, - говорит. - Я их смастерил из Дуркиной простыни.
Натягивает через голову. Тряпка свисает почти до колен.
- Давай, Дейви, - говорит Стивен. - Чтобы все получилось как следует, нужно все делать как следует.
Напяливаю балахон.
- Прямо, на хрен, два священника, - говорю.
- Угу, только древних священника.
- Как это - древних?.
- А так оно все начиналось, Дейви. Все, что теперь есть, - все эти церкви-балаганы и никому не нужные отцы О’Хреномахони. Не было тогда никаких Беннет-колледжей. Не было церквей Святого Патрика. Не было слезливых, сопливых месс, расфуфыренных прихожан, бормочущих глупые молитвы. В самом начале священники обретали свою силу в пустыне. Они были такие же, как мы, они обладали силой, они творили чудеса в пещерах, они были полудикарями и были по-настоящему близки к Богу. Ты сегодня станешь древним священником, Дейви. Сегодня и ты будешь творить волшебство. - Поднял глаза к небу, руки раскинул и говорит: - Ниспошли нам нынче всю силу мироздания. На колени, Дейви!
Потянул меня, чтобы я склонился с ним рядом. Взял мою руку, положил на тело полувылепленного истукана.
- Вот наше создание, Дейви, - говорит. - Сегодня мы сотворим его, вдохнем в него жизнь и отпустим его в мир.
Наклонился и заговорил у истукана над головой:
- Это Дейви. Он будет твоим повелителем, как и я.
Ухмыльнулся мне:
- Давай, Дейви. Тащи еще глины.
Мы накопали у пруда еще глины. Встали на колени и придали липкому, вязкому кому очертания человека. Увлеклись, иногда я даже забывал, кто я и где нахожусь, забывал, какой дурью все это предстало бы любому жителю Феллинга, забреди он случайно к каменоломне. Лепим и все говорим друг другу: "Сделаем его красивым". Добавляем и добавляем еще глины. "Сделаем его сильным", - приговариваем. Водим мокрыми пальцами по поверхности: "Сделаем его кожу гладкой, как живая". То и дело отрываемся от работы. Исправляем огрехи, добавляем детали, улыбаемся и вздыхаем, видя, как прекрасна наша работа. Прежде чем загладить ему грудь, Стивен засунул туда засохший плод шиповника вместо сердца. Мы заделали грудь и пальцами прочертили ребра. В голову сунули каштан - вместо мозга. Вылепили лицо. Вместо глаз - семечки платана, вместо ушей - крылатки от вяза, вместо ноздрей - сухие ягоды боярышника; волосы из сучков и сухих травяных стеблей.
- Засадим его, как сад, - говорит Стивен. - Наполним его источниками жизни. А это… - он приподнял медальон, - даст ему душу.
Стивен медлил. Сидим смотрим на истукана, тот чуть поблескивает в свете свечей.
- Где живет душа? - спрашивает Стивен.
- Когда я был маленьким, думал, что в сердце, - говорю.
- А некоторые считают, что в мозгу.
- Может, везде.
- Может, оно и неважно. Засунем куда-нибудь, а она сама распространится повсюду.
Я вдавил пальцы истукану в живот, образовалось углубление.
- Давай сюда, - говорю. - Поближе к его сердцевине.
Стивен засунул глубоко-глубоко и заровнял истукана обратно.
Мы встали на колени и смотрим, ошеломленные тем, что сотворили. Истукан такой красивый, гладкий, сильный. Я чувствовал, как твердеет, подсыхая, глина на руках.
- И что теперь? - спрашиваю.
- Будем смотреть. И молиться. - Провел рукой у меня перед глазами. - И будем верить, Дейви. Верить в нашу способность сотворить человека. - Снова провел рукой перед глазами. - Ты сегодня увидишь поразительные вещи.
И поднялась луна, перелезла через кромку каменоломни, пропихнула свой луч в пещеру, осветила нас и все еще неживого истукана на полу.
- Шевельнись, мое творение, - говорит Стивен.
И я повторяю с ним в лад:
- Шевельнись, мое творение. Шевельнись, оживи.
33
Время идет, а мы все молимся, все просим и - ничего. Луна лезет все выше и вот зависла вмертвую, и отражение ее ярко светится в самом центре мертвой поверхности глинистого пруда. По поверхности проскальзывают летучие мыши, совы, мелкие блеклые мотыльки. А истукан лежит неподвижно, и блеск на нем истаивает, ибо он сохнет, а я часто прикасаюсь к нему и прекрасно знаю, каким он станет изумительным созданием, если оживет, и все молюсь, чтобы он ожил. А время идет, и шепот наш меняется, истаивает, превращается в какое-то странное пение, которое исходит из нас, но нам не принадлежит, а принадлежит ночи, воздуху, лунному свету, и слова в этом пении уже не слова, а звуки, которые мы вытягиваем откуда-то из самых глубин себя - будто зовы зверей, замысловатая трель ночной птицы. И сами мы уже себе не принадлежим, будто сделались тоньше, обезумели, почти утратили связь со своим телом, связь со своим именем. Я часто поглядываю на Стивена поверх истукана, и мне все кажется, что Стивен сейчас исчезнет, обратится в тень или в бесплотного духа. А он мерцает, покачивается и действительно то появляется, то исчезает; словом, мы нет-нет да и посматриваем друг на друга, будто чтобы удержать друг друга здесь, в каменоломне, здесь, в этом мире. А на земле между нами не происходит ничего, истукан все лежит мертвым грузом.
- В Беннете, - говорит Стивен, и голос у него слабый, зыбкий, далекий, - у нас была своя компания, маленькая тайная компания. Мы встречались по ночам, как вот с тобой сейчас. Однажды ночью один парень, Джозеф Уилсон, исчез. Был с нами в шкафу, в темноте, а потом раз - и нет.
Я еле смог выдавить:
- Исчез?
- На полночи и на полдня. Мы уж думали, насовсем. Решили, что и тело его, и душу унесли в свой мир духи. Священники утром сочли, что он ночью сбежал, пока все крепко спали. Но на следующий день он объявился - бредет через березовую рощицу на территории колледжа. Одежда разодрана, глаза выпучены. Ничего не помнит. Много дней очухивался, но и потом не смог объяснить, что с ним произошло, куда его унесло.
- За это тебя и выгнали?
- Нет, тогда как раз выгнали его, сказали, он оказывал на нас дурное влияние. Потом еще один парень, Дэнни Киган. Он вытащил из ночи одну штуковину.
Я только глаза вытаращил, молчу.
- Такую маленькую рогатую культяпку. Мы опять ночью собрались, молились и фокусничали, и тут Дэнни видит - эта штука бегает у него под ногами. Попробовали поймать, но она увернулась, потом видим в коридоре: машет крыльями, пытается улететь. Дэнни говорит, что молился: "Господи, подай мне знак".
- Вы таким в Беннете и занимались?
- Сейчас кажется, это было ужасно давно. Мы были совсем мелкие, нас забрали из дома. Да, мы чем только не занимались, пока нас не застукали.
- А как?