Рисунков было действительно много, на разных листах: тетрадных и альбомных, и даже на салфетках пара штук. Карандаши, разноцветные ручки, в одном случае - мелки. И нет, Пауль не был карикатуристом. Тут, подумала Марта, что-то сложнее, глубже. Интересно, насколько он точен в своих… диагнозах?
Это ведь просто: назвать человека подлецом или жадиной, или завистником. Кто-то поверит, кто-то усомнится. А если нарисовать, и убедительно… тех, кто поверит, будет намного больше.
Какой, интересно, он нарисовал бы Марту?
Белка снова спросила её насчёт правописания ("надевать" или "одевать", вечный вопрос), Марта ответила и на полуслове запнулась. Белка переспросила, Марта взяла себя в руки и пояснила про "надевать одежду/одевать Надежду".
Последний рисунок, тот, что лежал в самом низу пачки, был старый, затасканный. Его хранили, сложив вчетверо, и Марта, развернув, поняла - почему.
И тоже сложила, и, оглянувшись на вредов, поднялась:
- Я отлучусь. Если буду нужна - через пару минут… Вы там как?
- Сейчас Хобот перенаберёт стихи Утюга и начнём верстать, - отозвался Жук. - Со стихами засада, строчка не влазит. А сокращать Утюг не хочет.
Утюг вскинулся и начал объяснять - явно не в первый раз, - что в последней строчке самый смысл, нельзя без неё, а кто этого не видит, тот бесчувственный чурбан, а не редактор; Марта слушать дальше не стала и выскользнула в коридор. Рисунок она сунула в карман джинсов, как только вышла за дверь.
А ещё через мгновение столкнулась нос к носу с возвращавшимися Штоцем и Паулем.
- О! - Смешалась она на секунду, слишком была взвинчена и зла, чтобы стыдиться или извиняться. - Господин Штоц, можно вас?..
Он как будто всё знал заранее: движением руки отправил мальчика обратно в "редакционную" и кивнул Марте:
- Пойдём.
- Откуда он вообще взялся?
Они вышли на лестничную площадку, сверху, с этажа, на котором комнаты сдавали под офис, доносилось жужжание принтера, кто-то орал по телефону, чтобы покупали, покупали, вашу мать, немедленно, потом будет поздно и дорого!..
- Извини, - сказал Штоц. - Мне следовало убрать тот рисунок, не сообразил. Господин Вакенродер сегодня рвал и метал, я случайно заглянул к нему - и вовремя, надо признаться. Мальчику пришлось бы несладко, невзирая ни на что. Отчислили бы - и дело с концом.
- Но как… как он может всё это знать? Кто он такой?
Штоц с деланной небрежностью махнул рукой:
- Просто очень талантливый ребёнок, никакой мистики, если ты об этом. Талантливый и наблюдательный. У него мать умерла с год назад. Тогда, похоже, он и начал рисовать. Я сейчас созванивался с его отцом, тот просил, чтобы я хоть как-нибудь… поддержал, понимаешь? Мальчику это необходимо. Вдобавок ко всем прочим невзгодам он вчера лишился любимой собаки.
- Его отец… это видел? - уточнила Марта. Она потянулась к карману, развернула листок.
Наверное, подумала, отец у мальчика недурно зарабатывает, если водит его стричься к Элизе в парикмахерскую. Ну да, откуда бы ещё Пауль мог её знать. И там же, наверное, он видел этого хряка Людвига. Видел или слышал, как они…
Она поглядела на рисунок - очень живописный и убедительный, в стиле каких-нибудь древних распутных мозаик. Двуспинное чудовище с узнаваемыми лицами.
Вот бы этот рисуночек попал к сослуживцам Элизы. Или Людвига. Или просто в интернет.
Но тут она снова подумала об отце, о позоре, который тогда придётся ему пережить…
Ей нужно поговорить с Паулем. Обязательно поговорить и всё узнать!
- Надеюсь, - тихо сказал Штоц, - его отец не видел, но утверждать не возьмусь. Думаю, самое правильное - просто уничтожить рисунок.
Учитель протянул руку, и Марта, лишь на миг запнувшись, - да, отдала ему листок.
Штоц зачем-то ещё пару раз сложил его и спрятал в боковой карман пиджака.
- Договоримся вот как: ты отправишься к ребятам и поможешь им с газетой, а я схожу во двор и сожгу эту ерунду. И забудем о ней. Уверен: у вас в семье всё наладится, раз уж отец вернулся. А насчёт Пауля: он ведь не виноват, понимаешь?
- Никто не заставлял его это рисовать! - Марта покачала головой, пряча взгляд. - Простите, господин Штоц, я не уверена, что смогу… просто не знаю, как себя вести с ним.
Учитель похлопал её по плечу - жест поддержки, который в исполнении кого-нибудь другого оскорбил бы Марту.
- Обычный ребёнок, самый обычный, поверь мне. Именно так и нужно с ним себя вести. Он одинок, ему больно. Он напуган.
- Обычные дети не рисуют… такое!
- Одарённые дети не перестают быть детьми, Марта. Давай, иди к ним, а то они решат, что ты испугалась. И… Марта, - бросил Штоц, когда та уже развернулась и шла к коридору. - Не забывай, пожалуйста: он - это он, а его отец - это его отец.
- А при чём тут его отец?..
- Вот именно, - кивнул учитель. - Господин Будара даже не знал, что ты работаешь у меня помощницей в кружке. А я… ну, решил не утомлять его по телефону лишними подробностями. Понимаешь?
Он улыбнулся ей чуть смущённой улыбкой и начал спускаться по лестнице, а Марта смотрела в никуда и пыталась сообразить, что может быть общего между этим пухлощёким Паулем и хряком Людвигом?.. - ну, кроме фамилии, само собой, - ведь ничего, совершенно же, совершенно ничего!..
Глава седьмая. Большие скидки
- Голос у тебя какой-то странный, - сказал Стефан-Николай. - Проблемы?
- Не дождётесь, - отозвалась Марта, может, слегка резковато.
Интересно, подумала, - то, что я собираюсь уволиться нафиг из Инкубатора, это проблемы? Или их решение?
Штоцу она ничего не сказала, с вредами своё отработала и даже с Паулем, кажется, вела себя нормально. Но для себя всё решила. Виноват он там или нет, а присматривать за егеревым отродьем - это уж увольте! Надо в буквальном смысле - пожалуйста, валяйте в буквальном.
Самое обидное, что ведь Штоц не поймёт. Сл о ва не скажет, но огорчится, это уж наверняка. Слишком хорошо думает о других. По себе судит. А Марта - не Штоц! И не надо ждать от неё смирения или там, блин, прощения! Не надо!
Проблема - да, проблема! - заключалась, однако, в том, что с деньгами тогда наступит полный крандец. Если б хоть Губатый не спалился… или они не пообещали господину Клеменсу избавиться от костей…
Но Губатый спалился, и они пообещали. Всё, точка. Думать не о чем.
- Ты сейчас где? - аккуратно спросил Стефан-Николай.
- На кладбище, - ответила Марта. - Как и договаривались, иду к Кирпичам. А вы что?.. вы вообще на месте хоть?
- Тут такое дело, - сказал Стефан-Николай. - Облом-с. Непруха.
- Только не говори, что рыбки снова передохли и Жаба послала вас за следующей порцией!
- Передохли - да, но за порцией нас никто не посылал. Так что я даже успел вытащить свёрток из подсобки и перепрятать.
Марту так и подмывало заявить, что идея с подсобкой ей сразу не понравилась. Но ведь неправда: во вторник она, как и Чистюля, считала её гениальной. Подсобка за кабинетом биологии выводила на чердак, от которого у Стефана-Николая имелись ключи. Так уж получилось, что юный Штальбаум был в школе - и вполне заслуженно - на хорошем счету; ему разрешалось многое из того, чего другим бы в жизни не позволили. На чердаке, конечно, хранился телескоп, и была устроена школьная обсерватория, но, во-первых, телескоп разбили ещё в прошлом году, во-вторых, астрономию с позапрошлого года преподавала Жаба, которая славилась ленью и клаустрофобией. Так что чердак использовали именно как чердак - складировали там всякий хлам: поломанные парты, разбитые аквариумы да истрёпанные учебные пособия времён как бы не Первой крысиной войны…
"Отнести туда кости - всё равно что заныкать лист посреди леса", - восхищался Чистюля.
Ну… заныкали.
- А перепрятывали зачем? - хмуро спросила Марта. - Решили растянуть удовольствие? Или собираешься-таки искать остальную челюсть и потом уже?..
- Нет, - сказал Стефан-Николай. - Не собираюсь.
И что-то в его голосе отбило у Марты охоту острить дальше.
- Вынести мы не могли, - объяснил Стеф. - Приехали егеря, с собаками. То ли Жаба заподозрила неладное, то ли кто-то ещё - в общем, решили, что рыбки дохнут не просто так.
- Нашли?
- Вроде бы нет…
Тут уж Марта не выдержала:
- Что значит "вроде"?! Блин, это что, такая игра, типа угадайки?!
- Это значит, - спокойно ответил Стефан-Николай, - они приехали и уехали. И сделали вид, что ничего не нашли. Но, Марта, им ведь одних костей будет мало. Если найдут - они захотят узнать, кто принёс. И зачем. А после того, как взяли Губатого, сама понимаешь, никому в голову не придёт, будто это чья-нибудь шутка: подложить и смотреть, как дохнут гуппии.
- Ладно, - сказала Марта. - Ты прав, извини. Где вы сейчас?
- Сидим у меня дома. Думаем вот, как признаться деду. Слово мы не сдержали - и не сдержим, чего уж. Хотя Чистюля храбрится.
Марта Чистюлю понимала: признаться деду Стефа - значит, вернуть деньги, иначе выйдет не по-человечески. Нечестно. А Чистюля - он, конечно, трепло и раздолбай, но подличать не станет. Даже жалко его. Даже больше, чем себя: у него вообще ни шанса тогда. Разве только где-нибудь в далёком зарубежье обнаружится далёкий же и богатенький родственник. Такой, чтоб всё завещал Чистюле и стремительно помер.
Проще выловить в колодце трёхжеланьевую щуку. Или слетать на Юпитер.
- Не признавайтесь пока, - сказала Марта. - Отвезти на свалку - это не продать, что-нибудь придумаем.
- Ты хоть понимаешь…
- Всё, хватит ныть. Приеду - обсудим.
Она оборвала связь и как-то даже приободрилась. Можно было не думать насчёт Штоца и мелкого Будары, хотя бы сколько-то времени. Когда заботишься о других, это здорово помогает отвлечься от собственных проблем.
Марта медленно шагала по аллейке между могилами - теперь она никуда не спешила. Кладбище лежало пустое, безжизненное, только где-то у дальнего входа передавал прогноз погоды врубленный на полную радиоприёмник. Обещали сухую и ясную, местами незначительные осадки, ветер порывистый, спонсор программы - магазин "Необходимые вещи".
Ей вдруг дико захотелось, чтобы мама лежала всё-таки не в Рысянах, на тамошнем полузаброшенном погосте, а здесь. Чтобы можно было в любой момент взять и прийти к ней. Просто посидеть рядом, а то и поговорить. Хотя, конечно, Марта давно поняла, что мамы там нет, там только тело, а душа… душа где-то далеко. Просто иногда человеку нужно место, куда он может прийти и поговорить. И знать, что его поймут. Что молча выслушают.
Но мама так решила, и отец не посмел пойти против её воли. Наверное, и к лучшему. А Марте не надо быть эгоисткой и думать только о себе. В Рысянах спокойно и тихо, поют птицы, растёт трава, и даже сгоревшая старая церковь не портит пейзажа.
Неужели ты хотела бы, чтоб мама лежала здесь - рядом с горлопанящим приёмником, а, Марта?
Вдруг - как будто в ответ на её мысли - впереди раздались звук осыпающейся земли и чьё-то тяжёлое дыхание, этакое размеренное, молодецкое подхекивание, - а потом Марта увидела справа, рядом с часовенкой, под самым забором, яму. Вдоль забора желтели крышки, высокие, сводчатые, от них пахло свежим деревом.
Это была самая старая часть кладбища, здесь стояли заброшенные склепы времён Второго Змия, а то и более древние. Потомки тех семей давно уже в городе не жили: одни сбежали между Первой и Второй крысиными, другие угодили под Большое переселение. В склепах ночевали бомжи, и жили бродячие собаки. Потом что-то выгнало их - или, как подозревала Марта, кто-то: вскоре после этого склепы облюбовали клиенты Губатого. И все остались довольны - ну, кроме, бомжей и собак, и ещё местных малолеток, которым пришлось искать новые места для проверки собственной безбашенности. В городе стало если не чище, то спокойнее, и егеря могли наконец-то с облегчением закрыть глаза на делишки Губатого и тех, на кого он работал.
Вот только, подумалось Марте, - чего ж сейчас-то за него взялись?
Но мысль эта мелькнула и пропала - потому что из ямы вдруг вылетела очередная порция свежей земли. Упала на солидную уже гору, сразу же чуть осыпалась обратно. Хеканье между тем прервалось, две ладони хлопнули по краю ямы, упёрлись, впились пальцами в почву. Наружу явилась сперва плешивая голова с сосульками сизых волос, затем тощие - кожа да кости - руки…
Не мертвец, конечно, хотя Марта не сомневалась: кое-кто был бы рад, окажись этот человек именно мертвецом. Вот Чистюля, например.
- "А теперь мы начинаем трансляцию с товарищеского матча между урочинскими "Хлеборобами" и нижнеортынскими "Вепрями"", - сообщило радио.
Восставший из могилы в ответ сплюнул и объявил:
- Шабаш, рабы не мы! Перекур.
Говорил он этаким бормочущим шепотком, сразу стало ясно, что обращается к себе или - в крайнем случае - к какому-нибудь воображаемому другу. Марта не знала, насколько далеко там всё зашло в этом плане.
Он похлопал себя по карманам спецовки, вскинул брови, когда обнаружил пачку в нагрудном, постучал по донышку, чтобы одна сигаретина выглянула наружу, и по-обезьяньи ухватил её обкусанными, цепкими губами.
Потом поднял взгляд на Марту и спросил:
- Есть огонёк?
- Здравствуйте, господин Трюцшлер, - сказала она.
- Здрасьте-здрасьте. Зажигалку-то дай. Ты почему не в школе?
Было начало седьмого, уроки заканчивались в полвторого, максимум в три. Отец Чистюли об этом, конечно, знал. Может, и не прямо сейчас, но когда-то - наверняка.
Марта вдруг вспомнила один из рисунков Пауля Будары. Только сейчас она сообразила, что там был изображён господин Хильберт Трюцшлер - но господин Трюцшлер лет двадцати, молодой, красивый, с дурацким романтическим блеском в глазах. И с чёрной тенью, которую он пытался поймать на удочку. С собственной оскаленной тенью.
Марта бездумно щёлкнула застёжкой и выудила из сумки зажигалку. Курить она не курила, если не считать трёх или четырёх месяцев в девятом классе. Тогда Марта по уши втрескалась в одного старшеклассника… даже имени его не узнала, дурища, но втюрилась намертво и искренне верила, что курение сделает её загадочней и привлекательнее. Верила ровно до того дня, когда - проходя по школьному двору, вроде бы случайно мимо него и трёх его приятелей, - услыхала, как парень её мечты делится впечатлениями от… ну, её имени Марта тоже так и не узнала. Вряд ли её звали Клёвая Няха. "Клёвая, - говорил он, - няха, но, блин, целоваться с ней - типа как взасос с пепельницей, я чуть не сблевал".
Марта не дрогнула, не взглянула, прошла мимо. И дальше всё, как отрезало. И курить больше не тянуло, хотя при чём тут, казалось бы, курение.
Но глаза у него были… нельзя, чтобы у людей, которые говорят подобные вещи, были такие глаза. Несправедливо это, подло.
У господина Трюцшлера на рисунке, кстати, были похожие глаза. Интересно, курил ли он в молодости? Или, как Марта, просто носил с собой зажигалку на всякий случай?
Она протянула ему дешёвый пластиковый корпус, отец Чистюли щёлкнул колёсиком, затянулся. Бросил зажигалку Марте и сказал, щурясь:
- Школу прогуливать нельзя. Сколько раз я Бенедикту вдалбливал. Но ты ж вроде умнее. Должна понимать.
Господин Трюцшлер взял сигарету указательным и средним, сплюнул, провёл тыльной частью запястья по губе. Облизнулся.
Сейчас, подумала Марта, спросит про карманные деньги. Про одолжить до понедельника.
Надо было всё разыграть так, чтобы он поверил. Иначе влетит Чистюле или госпоже Трюцшлер. Или ещё кому-нибудь. Хотя, если он не найдёт, где взять, - всё равно кому-нибудь да влетит.
- Удачного дня вам, - небрежно произнесла Марта. - До свидания.
Он смотрел на неё не моргая, вообще.
- Не прикидывайся, что не слышала, - сказал, затянувшись. Выпустил струю серого, мутного дыма. - Я же тебе сказал: нельзя прогуливать. Не согласна?
- Я не прогуливаю, господин Трюцшлер. Уроки закончились, и я…
- Да плевать! Ты что, тупая?!
Он отшвырнул сигарету и подошёл вплотную. Марта не успела ни отбежать, ни крикнуть: господин Трюцшлер сжал её плечи и встряхнул, аж сумка слетела и ударила его по руке.
- Ты ж вроде как дружишь с ним! Или как это у вас теперь называется?! Не дёргайся, с этим пусть твой батя разбирается. Если захочет. Я про другое: чтобы мой сын учился как надо! Чтобы ни одного урока не пропустил! Чтобы все, сышишь, пятёрки в дневнике. Никто за него платить не будет! Вылетит из школы - пойдёт, сышишь, грузчиком.
Пахло от господина Трюцшлера… как надо пахло. Он сегодня уже успел порадоваться жизни на всю катушку и теперь щедро делился этой радостью с Мартой.
- Я за ним внимательно слежу, так и передай. Пусть не думает!.. Если только что-нибудь!..
Он снова тряхнул Марту за плечи, потом неожиданно отпустил.
- Уважение, - сказал спокойно. - Сколько вас ни учи, уважения ни грош.
Марта стояла, не смея шелохнуться. Сумка упала и лежала рядом, Марта чувствовала её ногой, но взглянуть не смела. Глаз не сводила с господина Трюцшлера.
- Что молчишь? По-твоему, я не прав?
- Правы, господин…
- Врёшь! Вы же все думаете, что самые умные. Лучше всех всё знаете! - Он чуть покачнулся, переступил ногами, чтобы сохранить равновесие, и кивнул Марте: - Сумку-то подбери.
Сам тем временем вытащил из заднего кармана плоскую фляжку, сосредоточенно свинтил крышечку и отхлебнул.
Марта перехватила сумку за ремень так, чтобы в случае чего можно было шарахнуть по голове. Что ж, подумала, Чистюля-то не предупредил? Раньше вроде бы его батя на кладбище не работал…
Хотя с этим было не угадать. Господин Трюцшлер официально числился сантехником, а на деле то сидел целыми днями дома, то нанимался куда попало. Готов был отлавливать бездомных собак для завода удобрений, сжигать мусор на свалке, грузить в вагоны подгнившую солому. Всё зависело от агрегатного состояния, которых у Чистюлиного отца было два: "ищет деньги на выпивку" и "нашёл их".
- Так ему и передай. - Господин Трюцшлер сделал очередной глоток, дёрнул кадыком. - Тискайтесь сколько влезет, но уроки чтоб!.. - Он потряс в воздухе белёсым пальцем. - Чтоб никаких проблем со школой, усекла?
Марта наконец сообразила, что он имеет в виду. Это было так нелепо - она и Чистюля?! Ох, блин, да кто бы вообще подумал!..
- И чтобы всё аккуратно. - Фляжка вернулась обратно в карман, из пачки вынырнула следующая сигарета. - Чтоб’ без последст… свий… Вас в школе как, учат ч’му-нибудь? Ну, хотя б’ про пес-стики-тычинки? Вы ж вроде как самые умные, а? Должны знать, что ни айсты, ни к’пуста з-здесь не при чём.
Он говорил всё неразборчивее и понимал это, и начинал злиться.
- …жгалку! - Протянул он руку. - Д’й з’жгалку! Н-н-ну!.. Мне йщё р’боту для Гыппеля з’канч’вать, н-н-ну!..
Это было бы проще и разумнее всего: швырнуть ему чёртову зажигалку и уйти. Просто развернуться и уйти, пусть бы догнал. Пусть бы погонялся за ней по всему кладбищу, ага, до первого столба или креста.
Марта так и сделала бы - не выдави он из себя эти последние слова.
Вот ведь как получалось: отца, с которым дружили с детства, добрый дядюшка Гиппель к себе взять не захотел. А этого… этого!.. взял!