Дед, не поворачивая головы, скосил на Димку насмешливые глаза и ответил:
– Чего-то я не помню, чтобы мы с тобой дрались когда-нибудь. А вот кто тебя так разукрасил, мой дорогой? – и дед, подняв руку с зажатым в ней окровавленным платком, ткнул указательным пальцем воздух в направлении основательно заплывшего синяком Димкиного глаза.
Димка еле удержался, чтобы не брякнуть в ответ: "Да, это ты мне, дедулечка, сам и засветил лет так пятьдесят назад!"
Но тут Димкину "блямбу" под глазом, наконец, заметила мама.
– Господи! – вскрикнула она, – где это тебя так угораздило? Ты с кем-то подрался?
"Сказать тебе, мамулечка, чистую правду, – подумал про себя Димка, одновременно хитро поглядывая на деда, – так ты же меня первым вруном назовешь!"
– Да нет! Что ты, мама! Это оса у меня под глазом уселась, а я ее сдуру кулаком кэ-э-эк треснул! А она меня еще и ужалить успела…
Мама стремительно поставила мисочку с водой на пол и, всплеснув руками, подлетела к сыну.
– Дай! Дай, посмотрю! – она схватила Димкину голову ладонями за виски и, повернув его к свету, стала всматриваться в опухшую, затекавшую сизым синяком глазницу.
– Ну, точно! – продолжила она очень обеспокоено. – Вот оно, место укуса, под самым глазом! Это ведь очень опасно! А вдруг аллергия? А вдруг отек Квинке? Может, его в больницу? – и она поглядела на деда тревожно-вопросительным взглядом.
Дед, не переменяя позы, вновь скосил глаз на внука и спросил:
– Э-э-э… Молодой человек! А когда с вами произошло сие прискорбное событие? Как давно?
– Минут десять назад… – сообщил Димка.
– Э-э-э… А вы убеждены, молодой человек, что это была именно оса, а не пчела?
– Так, деда! Я же ее дохлую… ну, почти дохлую видел!
– Ну, в таком случае, – обращаясь теперь к Димкиной маме, заключил дед, – поезд уже ушел. Э-э-э… В смысле, он и не приходил. Это в основном на пчелиный яд такая реакция случается. Кроме того, она развивается почти мгновенно. Если бы что-то такое имело место, то нашего Димона уже раздуло бы, как дирижабль!
– Господи! Какие ужасы вы говорите! – воскликнула мама, однако, по ее тону чувствовалось, что она начала успокаиваться.
Мнения деда пользовались у мамы авторитетом. Все-таки он был доцентом. Хотя и кафедры математики, а не медицины, но – доцентом же!
– Так вы думаете, – на всякий случай еще раз уточнила она у деда, – к врачу точно не нужно?
– Абсолютно! – отрезал дед.
– Кстати, Димка! – вдруг вспомнила о новой заботе мама. – Где это ты разгуливал столько времени? Часа четыре, если не больше. Давно обедать пора. Я уже волноваться начала! Звоню тебе на телефон, а он не отвечает. Отключен! Что я думать должна?
– Ой, мам! Да я его просто зарядить забыл! Аккумулятор сел!
– Бестолочь! – резюмировала мама, самым наимягчайшим тоном, какой имела в запасе, и ласково шлепнула сына ладонью по лбу. – А я тут с ума сходи!
Она усадила Димку на то самое место на диване, в ногах у деда, где еще недавно сидела сама, и вручила ему еще одно намоченное в воде полотенце, настрого приказав держать его прижатым к опухшему глазу.
– Потом зеленкой обработаем! – пообещала она и отправилась на кухню собирать обед.
Пройдя несколько шагов, она обернулась, окинула командирским оком представшую ее глазам картину и, удовлетворенно произнеся: "Лазарет!" – скрылась за углом.
* * *
– Деда! А, деда! Правда, а кто тебе нос разбил? – поинтересовался Димка, глядя на Дмитрия Сергеевича по-кутузовски, одним глазом.
– Я, мой дорогой внук, – велеречиво ответствовал дед из-под мокрого полотенца, – достиг того почтенного возраста, когда могу позволить себе пролитие крови из собственного носа без предварительного получения по морде.
Да. Дмитрий Сергеевич излагать умел. Много лет тренировался на студентах.
– Давление, наверное, скакануло, – продолжил он значительно проще, – вот и потекло. Прямо здесь уже, когда из машины вылезал. Жара, понимаешь, в этом июне июльская какая-то. Чувствую себя – не очень…
– А в детстве ты дрался? – приставал настырный внук.
– Ну, было, конечно… Не часто.
– А в лагере?
– Что в лагере? В каком еще лагере?
– Ну, в пионерском, в "Звездочке". Его еще потом переименовали в честь Терешковой. Которая в космос летала.
– Переименовали, говоришь? – засомневался вроде дед, а потом спохватился. – Ах, ну да, ну да! Действительно, помню… Было такое. А ты откуда знаешь?
Димка было стушевался, поняв что сказал что-то лишнее, но быстро сообразил и соврал совершенно искренно, как это умеют делать только десятилетние мальчишки:
– Да ты мне сам рассказывал! А то откуда бы мне знать? Дед на пару секунд приподнял полотенце с переносицы, подозрительно глянул на внука, но вынужден был согласиться:
– М-да… Действительно. Откуда бы? Эх! Что с памятью делается!
Пройдя этот неожиданный поворот, Димка снова вырулил разговор на интересовавшую его тему:
– Ну, деда! Так дрался ты в пионерском лагере?
– Ну, дрался, наверное… Кто же в детстве не дерется?
– А вот тот день, когда Терешкова в космос полетела, ты помнишь?
Дед снова оторвал уже почти высохшее полотенце от лица, с изумлением поглядел на Димку, но, по своему обыкновению, не посчитал возможным оставить вопрос представителя младшего поколения без ответа.
– Смутно, Димка, смутно… Я, кажется, как раз в лагере был… Точно! В лагере! Еще помню, линейка вроде была… Радовались все…
– А именно в этот день – дрался? – прервал Димка дедов заплыв по волнам ветеранской памяти.
Тут Дмитрий Сергеевич даже несколько ошалел. Он окончательно отбросил полотенце на сиденье ближайшего стула, выдернул из-за Димкиной спины ноги, сел на диване, упершись руками в колени и, в довершение всего, потряс головой, как будто отгонял надоевшую муху.
– Ну и задачки ты мне ставишь, любезный внук! Это-то тебе зачем, скажи мне, ради всего святого! Ну, как ты думаешь? Могу я все помнить?
– Ну, дедунечка! Ну, любименький! – взмолился Димка. – Ну, вспомни, пожалуйста! Ну, мне очень нужно! Очень, очень, очень!
– Ну, если только очень, очень, очень… – обреченно повторил Дмитрий Сергеевич. – Тогда попробую.
На какое-то время дед, задрав голову, уставился глазами в потолок. Он даже раскачивался от напряжения взад-перед, временами болезненно мычал и морщил лицо, как от кислого. Димке на секундочку показалось, будто он слышит, как в голове у деда с трудным хрустом проворачиваются какие-то давно не вращавшиеся шестеренки.
Наконец, видимо, откуда-то с потолка Дмитрий Сергеевич начал собирать обрывки воспоминаний и, по мере их поступления, стал транслировать результаты настырному внуку в несколько необычной для себя пародийно-просторечной манере:
– Да-а… Чой-то, чой-то такое, кажись, было… Вроде пацанчик какой-то… Лагерный? Не… Кажись – не лагерный… М-м-м…
Прямо физически ощущалось, как извлекаемые дедом из потаенных закоулков разума лоскуты ветхой ткани воспоминаний никак не хотят складываться в единое полотно, а, напротив, норовят расползтись на отдельные нити, а то и вовсе рассыпаться в прах, в невидимую и неощутимую пыль. Но Дмитрий Сергеевич старался от души:
– Кто-то там еще был со мной… Приятели какие-то, что ли… М-м-м… Нет, не могу вспомнить… – и он вновь закрыл глаза, изо всех сил напрягая память.
– Овес, – еле-слышно даже для себя прошептал, как будто выдохнул, Димка.
Дед замер, широко открыл глаза, изумленно огляделся вокруг и радостно сообщил:
– Вспомнил! Вспомнил, Димка! Ты представляешь! Вспомнил! Как будто, прям, услышал! Овес – у него кликуха была! У моего приятеля, то есть! А у другого – Седой! Надо же! Вспомнил! – восторгался дед собственными способностями.
Дальше пошло легче.
– Вот все-таки, откуда этот пацанчик взялся? – уже даже с некоторым азартом стал допрашивать сам себя Дмитрий Сергеевич. – Теперь точно помню, что не из лагеря… Может, с дач? Или из военного городка? Там, Димка, аэродром военный рядом находился…
– А может, он вообще посторонний был? – голосом опытного провокатора подбросил деду новую версию Димка. – Заблудился, например, потерялся.
У Дмитрия Сергеевича сделался такой вид, какой бывает у человека, с ходу налетевшего на стеклянную дверь. Он даже потер ладонью лоб.
– Правильно, Димка! Молодец! И это я вспомнил! Он, действительно, потерялся. От поезда отстал! Вот!
Чувствовалось, что дед очень доволен собой.
– Как же у меня сегодня замечательно память работает! Даже самому приятно. Не зря мне доктор эти таблетки прописал… Как их? Тьфу, черт! Забыл! Ну и бог сними! Давай дальше! Вот с ним-то я и подрался! Из-за чего? Хвастал он, кажется, много. Как именно? Ну, вот этого, хоть убей, не вспомню! Ишь ты! Вспомни ему, что плел какой-то первый встречный мальчишка полвека назад! Ты меня не переоценивай! Что хвастал – помню. И что я наподдал ему – тоже помню. Вот и все.
– А он тебе? – ехидно спросил Димка.
– Что – он мне?
– Наподдал?
– Мне?
– Тебе, деда, тебе!
– М-м-м… – замялся Дмитрий Сергеевич. – Не помню точно… Может, и наподдал… А тебя-то что это так волнует?
"Наподдал, наподдал!" – благодушно и с некоторым даже чувством гордости подтвердил Димка про себя, но вслух сказал:
– Да так просто. А вообще, люблю я тебя, дедулечка, страшно!
При этом внук порывисто обнял деда за шею.
– Ах ты подлиза! – только и нашелся что ответить на это Дмитрий Сергеевич.
Дальнейшее общение деда и внука с глазу на глаз было пресечено решительным требованием мамы пожаловать за стол.
* * *
– Да вот так просто приехал, – ковыряя вилкой в тарелке с салатом, объяснял Дмитрий Сергеевич свой неожиданный визит на дачу к внуку. – Соскучился. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Проснулся утром, ни свет, ни заря… Спать больше не могу, хоть тресни. Тебя вспомнил. Вдруг захотелось увидеть. Слеза, знаешь, такая, глупая стариковская начала наружу проситься. Ни с того, ни сего… Ну, вот… Сел на машину, да и поехал. Сам знаешь, летом я человек свободный и на подъем легкий. Пока ехал, вспомнил, что давненько мы с тобой набегов на московскую ярмарку развлечений не совершали. А? Как думаешь?
Димка от радости и предвкушения грядущих удовольствий вскочил из-за стола, забыв про недоеденные макароны, и как был с вилкой в руке, на которой оставалась наколотой половина котлеты, снова бросился к деду на шею.
Дмитрий Сергеевич попытался уклониться, не столько от объятий внука, сколько от котлеты, угрожавшей чистоте его рубашки, но это ему не удалось. К счастью, обладавшая прямо-таки вратарской реакцией мама бросилась на выручку и успела выдернуть из руки не в меру эмоционального сына опасное для чистоты одежд орудие.
– Сядь на место немедленно! – скомандовала она Димке, сжимая в руке вилку с куском котлеты наподобие маршальского жезла. Дмитрию Сергеевичу при этом от нее достался только слегка укоризненный взгляд.
Когда Димка был усмирен и загнан на свой стул и за свою тарелку, обсуждение неожиданно возникшей темы продолжилось вновь.
– Я, в общем-то, не против, – говорила мама, обращаясь к Дмитрию Сергеевичу, – кроме того, все Димкины приятели разъехались. Как сговорились! Он тут затосковал у меня совсем. Только ведь сегодня уже поздно…
– Не поздно! Не поздно! Ну, мамочка! – запричитал Димка, вновь вскакивая со своего стула.
– Сидеть! – стальным голосом вновь скомандовала мама, – тебя пока не спрашивают. Я с дедушкой разговариваю. А ты макароны давай домучивай скорее…
Димка обиженно уткнулся в тарелку и стал отлавливать с нее последние макаронины, преувеличено-громко стуча вилкой, а мама продолжила разговор с Дмитрием Сергеевичем:
– Так вот, я и говорю, пока доедете, уже совсем поздно будет. Может, переночуете и поедете утром?
– Нет, – к Димкиной радости возразил маме Дмитрий Сергеевич, – если утром поедем, пока доберемся, полдня пройдет. А налет на город нужно начинать с утра, со свежими силами. Верно я говорю? – спросил он подтверждения у внука.
Тот, судорожно проглотив последний кусок еды, яростно закивал головой, поскольку высказываться вслух все еще не осмеливался, имея в виду близкое присутствие взыскательного командования.
– У меня, в Москве, переночуем, а утром – в поход!
Тут уже Димка не сдержался, снова вскочил и заорал:
– Ура-а-а!!!
Мама попыталась было нахмуриться, но не выдержала необходимой серьезности и расхохоталась.
* * *
Когда они уже уселись в машину и пристегнулись ремнями, в подсумке на поясе у деда дважды резко пискнул сотовый телефон. Он был, конечно, не чета Димкиному смартфону, но тоже ничего себе…
Дед поднес его к глазам, безнадежно сморщился, выдернул из нагрудного кармана рубашки очки, нацепил их на нос и снова уставился в дисплей.
– Ха! Димка! Смотри! Предлагают ни много ни мало – путешествие во времени! – и он показал внуку сообщение.
Димка, оторопев от изумления, увидел знакомый текст: "Вы желаете совершить путешествие во времени?". А ниже, как и в прошлый раз, – два маленьких окошка – зеленое, в котором стояло "Да", и синее, в котором значилось "Нет".
– Ну, что? – спросил Дмитрий Сергеевич, – может, ну ее, Москву! А махнем куда-нибудь лет на сто назад или вперед! А? – и он занес палец над дисплеем.
– Не-е-е-ет!!! – испуганно завопил Димка. – Не надо! Дедунечка, миленький, не надо!
Это было настолько искренно, что дед тут же отдернул руку и начал успокаивать внука:
– Димка! Да, что ты, в самом деле? Это, наверное, какая-нибудь рекламная акция дурацкая, только и всего…
– Все равно не надо! – буквально умолял готовый заплакать Димка, – мне с тобой и здесь хорошо! Не надо ни в прошлое, ни в будущее! Даже понарошку! Ну, деда же!
– Хорошо, хорошо! Успокойся… – несколько ошарашенный реакцией внука на такую, казалось бы, чепуху стал уговаривать его Дмитрий Сергеевич. – Хорошо. Сейчас мы дадим им отбой…
– Дай я! Я дам отбой… – попросил Димка.
Дед, пожав плечами, передал телефон внуку, а тот тщательно прицелившись, ткнул пальцем в синее окошко. Опасная надпись немедленно исчезла. Димка облегченно вздохнул и возвратил телефон деду, который все не мог оправиться от удивления…
* * *
"Мазда" неслась по залитому солнцем широкому шоссе. К голубому шатру небосвода в живописном беспорядке на невидимых нитях были подвешены небольшие и очень аккуратные крутобокие облака – кипенно-белые сверху с чуть более темными, почти круглыми, днищами. Они отбрасывали редкие пятна тени на проплывавшие мимо окон машины далекие невысокие холмы, покрытые где – нежно-зеленым плюшевым покрывалом лиственного леса, а где – жесткой и темной щетиной ельников.
Димке было очень хорошо, спокойно и знакомо.
Навстречу проносились редкие машины, все, как на подбор, хорошо известных ему марок, в них сидели люди, одетые по преимуществу в джинсы и кроссовки; они бесперечь переговаривались друг с другом по мобильным телефонам, и все это благолепие, вне всякого сомнения, пронизывала незримая, но великая и почти всемогущая сеть Интернета.
Дед, всматриваясь в дорогу, уверенно держал руль и чему-то улыбался.
– Ты знаешь, Димка! – сказал он, вынырнув из каких-то своих, скорее всего, приятных мыслей. – Действительно! Нам и здесь хорошо! Как говорится – "времена не выбирают!"
Сказал – и прибавил газу.
Супер
В одиннадцать лет Димка Симаков (тот самый, которого друзья и приятели называли также Димоном или просто Симаком) умудрился влюбиться.
Правда, если кто-то из тех же друзей или приятелей посмел бы сказать это Димке в лицо, то, наверное, получил бы от него по физиономии. Ну, это, конечно, в крайнем случае. Однако ссора, по любому, вышла бы крепкая. Димке почему-то казалось, что влюбляться – для мужчины в солидном одиннадцати летнем возрасте – дело не слишком почтенное и даже до некоторой степени стыдное.
Поэтому свое неожиданно возникшее чувство к Кате Соколовой из параллельного класса он тщательно скрывал и маскировал, как только мог и от одноклассников, и от друзей, и, разумеется, от родителей, и, конечно же, от самой Кати, а также (можете себе представить!) даже от самого себя.
То, что Катя Соколова училась в параллельном классе, сильно усложняло Димону и без того сложную жизнь. Вот ведь угораздило! Ну, есть же в собственном классе очень красивая девочка, кстати, тоже Катя, только Стрельцова, вокруг которой вертятся все мальчишки. Вот на кого, безо всякого риска прослыть "женихом", можно было бы обрушить любые проявления тайной симпатии: и с парты у нее чего-нибудь утащить, и толкануть, проходя мимо, и школьную сумку из руки выбить, и за все за это в качестве высшей рыцарской награды получить от предмета страсти, например, учебником географии по башке… Кайф!
Так, нет! Подавай ему Соколову! А постоянно бегать в чужой класс, с тем, чтобы каким-нибудь подобным образом проявить себя перед понравившейся девочкой, – слишком заметно и подозрительно.
Ну, и что оставалось делать Димке в подобной ситуации? Понятное дело – только страдать! Безмолвно и без малейшего шанса разделить это страдание с каким-нибудь понимающим человеком. Так уж устроены одиннадцатилетние молодые люди, что не в состоянии решиться рассказать о своей первой любви даже самым закадычным дружкам, не говоря уже о родителях.
Родители! Именно от них у Димки последнее время стало возникать много секретов. Да и не только у него. Товарищи и приятели тоже жаловались на непонимание со стороны старшего поколения по самым элементарным вопросам и на постоянно растущую потребность держать в присутствии "предаков" язык за зубами. Во избежание разного рода недоразумений. А ведь совсем еще недавно такого не было. И вот теперь что-то изменилось. Что-то неуловимое, чего Димон понять пока не мог. Выражение – "проблемы переходного возраста" – еще не было ему знакомо.
Даже дед представлялся Димке более вероятным кандидатом на место поверенного в сердечных тайнах, но и он, в конце концов, не удостоился такой чести.
В общем, Димка героически переваривал брожение первой любви внутри самого себя, не делясь своими переживаниями ни с кем.
А тут еще эта осень, будь она неладна! Все врут, что сердечные переживания обрушиваются на человека вместе с талыми водами, то есть, по преимуществу, весной. А может, и не врут… Но, что касается Димки, то всю остроту этой болезни он ощутил вместе с ранним октябрьским насморком.
Уже в первую неделю нового учебного года, при каждой самой случайной и мимолетной встрече с Катей Соколовой его стало как-то непонятно томить. Задумчивость, опять же, какая-то невразумительная примораживала Димку к месту, стоило только этой девочке мелькнуть у него перед глазами.
– Эй! Ты чего?! Заснул?! – выводил его из оцепенения какой-нибудь приятель, дружески толкая в плечо.
Димон встряхивался, как бы гоня от себя наваждение, и на некоторое время становился похожим на самого обыкновенного одиннадцатилетнего сорванца. Пока снова не накатывало…