– Хорошо, расскажу. Талабский белогвардейский полк был сформирован молодым ротмистром Борисом Пермикиным из рыбаков Талабского архипелага и входил в Северо-Западную армию генерала Юденича. В полку было полторы тысячи бойцов, все бывшие рыбаки. А началось все в ноябре 18-го года с того, что большевики силой попытались загнать талабских рыбаков в Красную армию. Это было время, когда народ уже разобрался, что произошло в 17-м году, и по всей России шли антибольшевистские народные восстания. Эти восстания рабочих и крестьян против советской власти жестоко подавлялись большевиками. Псковская губерния была одной из самых "контрреволюционных", как это называли красные. Узнав, что Талабский архипелаг захвачен красными, молодой и отчаянный ротмистр Борис Пермикин с семнадцатью белыми солдатами осенней ночью высадился на острове Талабске и разгромил красный отряд из пятидесяти бойцов, а комиссаров приказал бросить в озеро. Именем одного из этих комиссаров, эстонца Яна Залита, и был потом назван остров. Сформированный рыбацкий полк ушел к белым, к генералу Юденичу. Бориса Сергеевича Пермикина назначили командовать полком, и он им командовал до самого конца. А конец у полка был героический. В декабре 19-го года под Нарвой талабцы прикрывали отход Северо-Западной армии Юденича, прямо с реки Наровы. На одном берегу были наступавшие красные, а на другом – эстонские войска. Когда талабцы увидели, что все уцелевшие бойцы армии Юденича перебрались на эстонский берег, они тоже решили отступить. Но эстонцы открыли по ним огонь и отогнали их назад, на лед Наровы. А с другой стороны стреляли красные. Так, под перекрестным огнем, весь полк и погиб. Весной тела талабцев прибивало во льдинах к берегу Наровы, и вот тут отец Виктор совершил свой подвиг. Услышав о первых найденных во льду телах талабцев, он добрался до Нарвы, отпел добытые изо льда тела павших талабцев и вместе с местными жителями похоронил их в братской могиле. После этого он вернулся в Псков, и какое-то время жил тихо со своей семьей, продолжая служить в своем храме. Но слух о том, что он ездил под Нарву хоронить талабцев, разошелся по городу. Батюшку предупреждали, что надо бы ему с семьей на время уехать из Пскова, что чекисты о нем уже расспрашивают. Он так и собирался сделать, но только хотел дождаться весны – у него было шестеро детей, а зимой с детьми трудно решиться на дальнюю дорогу. Но так и не успели они никуда уехать. Однажды ночью пришли комиссары, выгнали матушку с детьми на улицу, дом сожгли, а батюшку увели и через несколько дней расстреляли.
– Поня-ятно!.. – мрачно сказала Александра. – А его вдова и дети, с ними что стало?
– Они уцелели. Их увели к себе соседи, а потом спрятали в одной из тихих старинных деревенек в псковских лесах. Старший сын Алексей, отец нашего соседа, через несколько лет вернулся в Псков. Но на месте сгоревшего священнического дома стояли уже два новых домика, и в одном из них поселился школьный учитель. Это был мой отец. Алексей Викторович со временем перекупил второй дом у наших соседей, а его сын, наш сосед Виктор Алексеевич, решил полностью восстановить дом своего героического деда, отца Виктора, таким, каким он его видел на старой фотографии. Фотографию эту, кстати, я ему разыскала в нашем краеведческом музее. Вот и вся история.
– Так дядю Витю в честь его дедушки назвали? – спросила Аннушка.
– Да, в его честь. По крайней мере, он сам так считает.
Дмитрий Сергеевич покрутил головой и сказала:
– Нет, это надо же! Я жил тут несколько лет, вроде и отношения у нас с дядей Витей были хорошие, добрососедские, даже выпивали несколько раз вместе, а самого главного я о нем, оказывается, и не знал! Ну, работает дядя Витя на реке, катер какой-то куда-то водит, простой вроде дядька, а он, оказывается, внук расстрелянного большевиками священника!
– Он не всем про себя говорил правду, Митя.
– Не доверял, значит, соседям?
– Выходит, так.
– А вам, Анастасия Николаевна? – спросила Александра. – Вам он, конечно, доверял?
– Представьте, да. По-моему, я с самого детства все о нем знала.
– И ни один человек не уцелел из всего того Талабского полка? – спросил Дмитрий Сергеевич.
– Уцелели двое, полковник Пермикин и один рядовой, который тоже скрылся и тихо дожил до самой старости. От него люди и узнали, как происходил расстрел Талабского полка красными и эстонцами на льду Наровы, под Нарвой. А полковник Пермикин к концу гражданской войны стал генералом армии, ушел в эмиграцию, умер и похоронен в Австрии.
– Так значит, остров Залита назван в честь комиссара, которого талабские рыбаки в озеро бросили? – спросила, нахмурясь, Юлька.
– Да.
– А как раньше назывался остров?
– Остров Талабск.
– Вот пусть бы он так и назывался! – сказала Александра.
– Или переименовали бы его в честь белого генерала Пермикина, который рыбацкий полк создал! – предложила Юлька.
– Или пусть он называется Никольским – ведь на нем не только батюшка отец Николай жил, на нем и храм Николая Угодника стоит, – сказала Аннушка.
– Вы все правы, девочки! – сказал Мишин, обращаясь, кажется, не только к дочерям, но и к Александре. – Но Талабский архипелаг – это ж не какие-нибудь необитаемые острова, на них люди живут, внуки и правнуки тех самых рыбаков-героев. Вот пусть они и решат этот вопрос! И спасибо вам, Анастасия Николаевна, за рассказ.
– Ну, теперь-то вы согласны со мной, Митя, что сосед должен восстановить дом своего деда? – спросила бабушка.
– Конечно! – согласились Дмитрий Сергеевич и Юлианны. – Пусть восстанавливает!
– А вы что об этом думаете, Александра?
Александра вздрогнула – она думала о другом.
– О чем?
– О том, что сосед должен восстановить дом деда?
– Ну конечно, должен! Только я о другом думала: я вдруг вспомнила песню Александра Галича "Ошибка". Знаете? – и она тихонько напела: "Мы похоронены где-то под Нарвой, под Нарвой, под Нарвой…" – И я поняла, о ком эта песня: она о белогвардейцах, погибших под Нарвой.
– Что это за песня? – спросила Юлька.
– Ты тоже не знаешь ее, Аннушка?
– Не знаю.
– Если бы была гитара, я бы вам спела.
– Гитара есть, Александра. Анастасия Николаевна, можно? – спросил Дмитрий Сергеевич.
– Ну конечно можно, Митя. Сходи, принеси!
– Это нашей мамы гитара, – пояснила Аннушка Александре. – Мама хорошо играла и пела.
Дмитрий Сергеевич сходил в комнату бабушки и вернулся с гитарой. Он протянул ее Александре и сказал:
– Боюсь, что она очень расстроена, на ней давно уже никто не играл.
– Ничего, я попробую настроить, – сказала Александра.
Пока она настраивала гитару, все молча ждали. А потом Александра ударила по струнам и запела:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали попарно -
И общий привет!..
Она пела песню о мертвых солдатах, которые лежат замерзшие в земле, которых "не тревожит ни враг, ни побудка". И вдруг павшие воины слышат голос трубы:
Эй, поднимайтесь, такие-сякие,
Такие-сякие!
Эй, поднимайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия,
Если зовет своих мертвых Россия,
Так значит – беда!
– И вот сейчас – слушайте! – скороговоркой сказала Александра и запела дальше:
Вот мы и встали, в крестах да нашивках,
Нашивках, нашивках,
Вот мы и встали, в крестах да нашивках
И в белом дыму.
Встали и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Встали и видим, что вышла ошибка,
И мы ни к чему!
Александра допела песню. В конце песни говорилось, что мертвые солдаты встали спасать Россию и увидели, что вышла ошибка: это по полям, где они полегли, "гуляет охота, трубят егеря".
– Поняли, девочки, про кого песня? – спросила Александра.
– Про пехоту, которая полегла в сорок третьем году, – сказала Аннушка.
– Бесславно и зазря, – добавила Юлька.
– Не только, не только в сорок третьем! – с жаром возразила Александра. – Вы же слышали: "Вот мы и встали, в крестах да нашивках"! Поэт не зря так сказал, и ошибиться Александр Галич тоже не мог: он знал, что кресты могли иметь только солдаты первой германской войны и белогвардейцы. Значит, он пел о тех и других – о павших в сорок третьем и в девятнадцатом!
– О героизме Талабского полка писал еще Александр Куприн, – сказала бабушка. – "Купол святого Исаакия Далматского", так называется эта вещь. Он писал, что во время наступления Юденича на Петроград именно талабцы первыми увидели вдали купол Исаакиевского собора. Но в Петроград они не вошли, им пришлось отступать к Нарве. Знаете, о чем я жалею, мои дорогие? О том, что мы не пригласили на наш вечер Виктора Алексеевича.
– Сходить за ним? – предложил Дмитрий Сергеевич.
– Нет, дорогой, в другой раз. А сегодня уже поздно, девочкам спать пора.
– Ну, бабушка-а! – заныла Юлька.
– Нет, девочки, пора молиться и в постель, – сказала Александра.
– Мы не устали! – сказала Аннушка.
– Бабушка устала, – строго сказала Александра и поднялась.
– Большое вам спасибо за реквием в честь наших талабских героев, Александра! – сказала Анастасия Николаевна. – А остров Залита, конечно, со временем переименуют, так не оставят. Может быть, я еще успею разок туда съездить и поговорю с местными рыбаками. Вот как растает лед на озере, так и поеду, поближе к лету. А теперь – спать, девочки!
– Я их провожу, – сказала Александра, возвращая гитару Дмитрию Сергеевичу. – Спасибо!
– Это вам спасибо, Александра.
Девочки в сопровождении Александры отправились в отведенную им комнату, а бабушка с Дмитрием Сергеевичем остались допивать чай.
– Да, вот это – настоящее! – сказала бабушка, глядя на дверь, за которой скрылись внучки и их гувернантка.
– Так значит, вы мой выбор одобряете, Анастасия Николаевна? – спросил Дмитрий Сергеевич.
– Конечно, одобряю, Митя, о чем тут говорить! – с радостью ответила бабушка.
– И благословите, если я попрошу?
– Заранее благословляю! – сказала бабушка и перекрестила Дмитрия Сергеевича, а он в ответ поцеловал бабушке руку.
Через три дня Дмитрий Сергеевич уехал обратно в Петербург, а девочки и Александра остались с бабушкой до конца каникул и провели их очень весело и с пользой: съездили в Псково-Печерский монастырь. Бабушка с Александрой окончательно подружились и, похоже, уже души друг в дружке не чаяли.
А вот Кире в Петербурге было совсем не весело. Душа у нее болела и ныла, и чем ближе подходил срок окончания каникул, тем тяжелее ей становилось. Она и ждала возвращения Юлианн, и боялась его. Еще она беспокоилась, как бы Жанна, узнав о перестройке сарая в часовню, не устроила какую-нибудь крупную пакость. Каждый день она ходила к строящейся часовне проверять, все ли там в порядке? Пока все было на месте, никто, кроме нее, к бывшему сараю не ходил – это она по следам видела.
Вернулась из санатория Гуля: бабушка с дедушкой возили ее туда для поправки здоровья. Им показалось, что ненаглядная их Гулюшка в последнее время что-то похудела. Она и вправду похудела и стала гораздо стройней: зайцы помогли! Гуля вернулась на остров и сразу же позвонила Кире.
– Юлианны уже вернулись из своего Пскова? – первым делом спросила она.
– Ой, нет, слава Богу!
– Почему "слава Богу"? И чего это ты вдруг о Боге вспомнила? Случилось что-нибудь из ряда вон выходящее?
– Случилось! Сейчас прибегу к тебе и все расскажу.
Разделенная с другом беда, как известно, становится вдвое легче. Кира без утайки рассказала Гуле, как ее снова облапошила хитрая ведьма Жанна:
– Так ты что, продолжаешь с ней встречаться?
– Нет конечно!
– Ну так и не встречайся больше. Ведьмам только не надо оказывать никакого внимания – они и отсохнут.
– Это значит – больше никогда не ходить к Юлианнам, – упавшим голосом сказала Кира.
– Почему "не ходить к Юлианнам"? – удивилась Гуля.
– Ну, во-первых, я же их предала! Они меня не простят… А во-вторых, как можно ходить к ним в дом и не встречаться с Жанной?
– Что Юлианны тебя не простят – это, Кирочка, полный вздор! Они православные, они не могут не простить!
– Ты думаешь?
– Уверена!
– А может, мне тоже стать православной, чтобы они меня поскорее простили?
Ох, как велик был для Гули соблазн воспользоваться случаем и немедленно тащить Киру креститься!
– Ни в коем случае! – строго сказал ей Ангел Натан. – Это будет насилие над душой, Господу этого не надо!
Поколебавшись с минуту, Гуля твердо сказала:
– Нет, Кира. Ссора с подружками – не причина для крещения. Врать в церкви нельзя, а если ты скажешь правду – тебя ни один батюшка не допустит к крещению.
– Вот и церкви и Богу вашему, выходит, я не нужна! – сказала Кира и заплакала.
– А вот теперь – можно! – сказал Ангел. – Помоги тебе Господь, моя девочка, найти правильные слова!
Гуля обняла Киру, прижала ее залитое слезами лицо к своему пухлому плечу и стала жалеть и уговаривать подружку, как маленькую.
– Ты всем нам нужна, Кирочка, Сухарик ты наш миленький, мы все тебя любим! И я, и Юлианны, и Александра, и Сам Господь Бог! И знаешь, Он-то тебя как раз больше всех любит!
– Чего Ему меня любить, Он же меня и не знает вовсе! – всхлипнула Кира.
– Знает, знает, не беспокойся! Господь всех знает, каждого человека на земле и о каждом беспокоится. А больше всего о тех, кому сейчас плохо.
– Ну, не знаю… Я, конечно, верю, что Бог есть и всех вас, верующих, любит, я вот только никак не могу поверить, что Он и на меня обращает внимание.
– Подожди, подожди, Сухарик, а откуда ты знаешь, что Бог есть?
– Ну как же! Вот приехала в прошлом году Аннушка, и она была лучше нас всех. А потом в Бога поверила Юлька и тоже изменилась. И вас с Юриком не узнать с тех пор, как вы в Бога стали верить. Значит, это Бог вас всех изменил!
– И как же, по-твоему, мы изменились?
Кира подумала, а потом сказала:
– Ну, вы стали лучше себя вести, конечно, только это не главное!
– А что – главное?
– Главное, что вы все стали как-то по-другому любить друг друга, по-настоящему любить.
– Точно, Сухарик! Только удивительного тут ничего нет, потому что Бог есть Любовь!
– Как-как?
– Бог есть Любовь. Это самая главная правда о Боге.
– Выходит, я вижу Бога в вас?
– Ох, не знаю, Кирка! Это для меня сложно… Послушай, знаешь что? Давай я тебя познакомлю с нашим батюшкой, и он тебе все про все объяснит как следует. А то я еще чего-нибудь напутаю…
Кира задумалась.
– Знаешь, Ватрушечка, ты не обижайся, только я бы лучше пошла в тот храм, куда ходят Юлианны. Они столько говорят о своем отце Вадиме! Вот как бы мне с ним познакомиться?
– Ой, да очень просто! Ты пойди в храм за час до вечерней службы и там его подожди.
– А он захочет говорить со мной?
– Конечно! Если не сразу, то назначит тебе какое-нибудь другое время.
– А ты не можешь меня проводить?
– Да запросто!
У Киры высохли слезы. Как хорошо, что ей в голову пришла эта спасительная мысль! Да, она пойдет в храм Рождества Иоанна Предтечи, разыщет там отца Вадима, у которого исповедуются Юлианны, и не только расспросит его о Боге, но и все ему о своем предательстве расскажет! И пусть этот их батюшка потом сам все Юлианнам передаст. А если они ее не простят, то потом она больше на глаза им не покажется и даже по Вязовой улице ходить никогда не будет! Но зато у нее, может быть, будет тот же Бог, что и у них, и она уже больше никогда ни одного предательства в своей жизни не совершит!
– Ну так едем, Сухарик? – спросила Гуля.
– Едем, Ватрушка!
В храм они приехали даже раньше, чем за час до службы, но батюшка оказался в храме. Гуля смело пошла к нему и сказала:
– Отец Вадим, благословите! Батюшка, вот эта моя подружка, ее Кира зовут, сегодня уверовала в Бога. Вы можете с ней немного поговорить?
– Прямо сегодня уверовала? – с улыбкой спросил отец Вадим.
– Ну да! Час назад.
– Ну, тогда самое время нам с нею побеседовать. А ты, пока мы будем с твоей подружкой разговаривать, погуляй возле храма. Или, если хочешь, помоги нашим старушкам.
Кира немного испугалась, но Гуля ее успокоила:
– Я тут рядом буду, не волнуйся! – и пошла к старушкам, которые тут же приставили ее чистить закапанный воском подсвечник.
Отец Вадим и Кира уселись на лавочке в уголке храма и стали беседовать. Кира без утайки рассказала ему все, что с нею произошло. Отец Вадим, вместо того, чтобы ее поругать, вдруг стал расспрашивать Киру о ее дружбе с Юлианнами и вообще о ее жизни. Она даже рассказала батюшке историю Кутьки, и он смеялся, услышав, что щенок жил так долго и счастливо в домике с зайчатами. Они проговорили почти целый час. И отец Вадим подтвердил Кире, что Бог есть Любовь, и что Он ее, Киру, любит ничуть не меньше, чем Юлианн. Кира поверила и успокоилась. Однако батюшка, вопреки ее ожиданиям, не предложил ей немедленно креститься, а посоветовал сначала походить на уроки Закона Божьего в воскресную школу и дал ей записку к директору этой школы. Но он пригласил ее приходить к нему еще, в любой день приходить, особенно если на душе у нее опять будет тяжело. И посоветовал начать ходить в храм на службы.
– Я такая счастливая, подружечка моя Ватрушечка! – сказала Кира Гуле, когда они ехали на трамвае через Ушаковский мост. – Мне кажется, что теперь у меня все будет по-другому!
– Дай Бог! – важно ответила Гуля. – Может, ты после крещения хоть немножко поправишься, бедный мой Сухарик!
– Не дождешься! – по привычке ответила Кира.
На другой же день Кира пришла рано утром в Предтеченский храм и выстояла всю обедню. С трудом, но выстояла. А пока стояла, думала: "Вот Юлианны приедут, узнают и на радостях простят меня! Ой, прости меня, Господи, что я так думаю! Нет-нет, я не только из-за них сюда пришла, но и из-за Тебя! Я так хочу, чтобы Ты и меня тоже хоть немножечко полюбил!" И назавтра она тоже пошла на службу, только уже на вечернюю, и послезавтра – на литургию… А через три дня Кира передумала и пошла вместо храма на дискотеку. Там ее кто-то обидел, или ей так показалось, потому что на нее вдруг жуткая тоска навалилась и вспомнилось все плохое, что случилось с нею за ее недолгую жизнь, и она с дискотеки ушла домой – плакать. А на другой день она пошла утром на литургию, а вчером – в этот же день! – еще и на вечернюю службу. Народу в церкви было немного, и она тихо простояла в уголке всю службу до самого конца. А на другой день ее пригласила на вечеринку одноклассница, и там было очень-очень весело! Так Киру еще долго мотало от христианской жизни к просто веселой жизни. И как-то она в очередном приступе раскаяния принялась жаловаться сама на себя отцу Вадиму.
– Понимаете, батюшка, – сказала Кира. – В Бога-то я верю, а вот в себя не верю ни капельки!