Да! Бокар, это тебе не папа Баллери, не любительский бокс. Сейчас все в моей победе уверены, все на меня будут деньги ставить. А против только дураки и… Бокар. А когда я проиграю, только дураки да он и выиграют. Эти дела я хорошо знаю. Мне о них ещё папа Баллери рассказывал. Теперь я сам в этих грязных делах участвую.
… Перед матчем мы весь день провели с Ориель.
В кино посидели, потом сели на пароходик - катаемся по реке. Народу мало. Сидим на корме, обнявшись, разговариваем. - Знаешь, Нис, я когда маленькой была, я всегда мечтала, что буду актрисой, певицей, - рассказывает Ориель, - Пела я здорово. Вроде вашего Юла, под гитару. Все фильмы про актрис смотрела. Сначала они такие же замарашки, как я, потом встречают какого-нибудь богача и становятся знаменитыми. А потом я заболела. Мы в подвале жили. Там сыро, холодно. Мать от туберкулёза умерла, у меня тоже открылся. Отец всё продал, день и ночь работал - и меня вылечили. Но уж петь я больше не смогла… Ты не бойся, Нис, Я теперь здоровая!
- Не болтай глупостей, - говорю, - При чём тут здоровая, нездоровая. Думаешь, заразиться, что ль, боюсь? - И поцеловал её, чтоб не думала…
- Сбил ты меня, - говорит, когда отдышалась. - О чём я? Ну да, выздоровела и пошла в магазин работать. Потом школу продавщиц закончила. Опять работаю. Вот и вся моя жизнь.
- Уж так вся? - спрашиваю. - А до меня у тебя ребят не было?
- Нет, Нис, нет! повернулась ко мне, за идею обняла, смотрит глазищами своими. - Я и не думала никогда, что кто-нибудь будет. Я некрасивая, рот большой…
И что ей дался этот рот! Рот как рот! Ну великоват. Это даже красиво, по-моему,
- Расскажи про себя, - просит. - У тебя, наверное, много интересного в жизни было. Ты большой боксёр.
- Большой не большой, а вот заработаю как следует и домик себе куплю. У моря где-нибудь. Или ферму. Бокар говорит: все бывшие чемпионы или бары, или фермы покупают. Уедем туда с Клодом.
- А я? - перебивает,
- Ну, а что ж я, без тебя уеду?
- Я бы уехала, - говорит. - Я ведь одна теперь, совсем одна. Отец ушёл из дому, давно ещё, где он - не знаю. Прислал как-то письмо; "Заработаю денег, вернусь". И нет с тех пор.
Задумалась. Потом говорит:
- Ничего нет на свете хуже, денег. Правда? Сколько зла приносят. А без них никуда. Почему так?
- "Почему, почему"!.. - говорю. - Что ж, хлеб на мясо менять, что ли? Как первобытные люди? Зла от денег много, конечно, но хорошего тоже на них много можно сделать! Не было бы денег, не знаю, как бы я с Клодом…
Потом проводил я её. На прощание говорит:
- Ты должен выиграть завтра, Нис! Я желаю тебе счастья. Ты в моих перчатках будешь выступать?
- В твоих, - говорю,
- Хочешь, я приду посмотреть?
- Нет, - говорю - И вот что, дай мне честное слово, что ты никогда, слышишь, никогда не пойдёшь смотреть, как я дерусь!
- Конечно, не пойду, раз ты просишь, Только почему?
- Не хочу, - говорю, - Не хочу! Был бы я любителем, сам бы тебя затащил. А это… так, балаган. Нас, как баранов, убивают, а овцы сидят и смотрят. Их Бокар и стрижёт, будь здоров!
- Кого стрижёт? - спрашивает, - Странно как-то ты говоришь, Нис. Я не понимаю.
- Ну и не надо. Это я так просто. Покойной ночи, Ориель…
…Стыдно мне было, ох, как стыдно! Вышел на ринг. Дворец спорта набит. Дым коромыслом, глаза ест. Пивом воняет, бензином. "Форд" устроил в зале выставку своих машин. Мальчишки с кока-колой, с газетами, с пивом носятся. Орут.
Объявили нас. Сошлись, пожали руку рефери. Раздался гонг. И пошла комедия. Честное слово, у меня было такое чувство, что я работаю со старым Штумом или госпожой Амадо, что ли. Конечно, класс у него исключительный, был он мастером таким, что держись. Все бои нокаутом выигрывал. Я помню, папа Баллери рассказывал, как он Брауна убил… И удар у него тоже будь здоров, если попадёт! С другими он бы ещё долго мог держаться. Только не со мной. Мне ничего не стоило накаутировать его в первом же раунде. А тут чуть не все пятнадцать пришлось работать. Есть такая игра в шашки - поддавки называется. Кто сумеет раньше свои шашки сдать. Так и у меня. Это пытка была. Я и так, и эдак, и ныряю, и ухожу.
Но всё же надо было удары наносить. В шестом раунде я зазевался: Робинсон открылся на долю секунды, как у меня кулак метнулся, сам не понимаю - автоматизм, наверное, - и Робби на полу! Он-то на полу, а у меня колени дрожат, по спине холодный пот течёт, чувствую, что сам сейчас упаду. Ведь не встанет Робинсон - и всё! Бокар меня убьёт. Он же тогда миллионы потеряет, если я этот матч выиграю.
Народ ревёт, свистит, от трещоток голова лопается. А у меня перед глазами пелена, словно это я в нокдауне. Наконец, смотрю, встаёт еле-еле. К счастью, гонг раздался.
Так уж оставшиеся раунды я до него совсем дотронуться боялся. Правда, он тоже не очень бил, не пользовался случаем.
Всё шло хорошо. И вдруг, то ли я замечтался, то ли он не рассчитал (уж наверняка он не нарочно!), Робинсон мне так в глаз засветил апперкотом правой, что я думал, атомная бомба в зале взорвалась. Секунду я ничего не видел, кроме всех цветов радуги. Потом кое-как приноровился. Но ещё минуты полторы всё как в тумане было.
В восьмом раунде я начал плечо щупать, морщиться, мой секундант мне его в перерывах массирует, головой озабоченно качает. Словом, делает вид, что я повредил руку.
В тринадцатом раунде секундант бросает на ринг губку - сдаёмся. меня уводят. Я держусь за плечо. Робинсон прыгает на ринге, изображает восторг. В зале такой шум, что кажется, он обвалится.
Всё. Спектакль окончен. И это называется бокс!
Порядок, Роней! - Бокар, довольный, зашёл в раздевалку - И ты, старик, не подкачал. - Это он Робинсону. - Через несколько месяцев реванш. Ещё больше денег выкачаем.
- Господин Бокар, - Робинсон говорит, а сам дышит, как гончая после собачьих бегов, - а потом подышите мне чего-нибудь? Я ещё смогу…
Подыщем, подыщем, Робби. Только реванш проведи как следует. Чтоб бой был. Бой, а не комедия. Хорошо проведёшь - подыщем, а нет, уж не взыщи.
Господин Бокар, я ведь всегда вас слушался…
А у меня глаз зверски болит. Ничего не вижу. Врач щупал, щупал, смотрел, головой качал. Потом ушёл. Возвращается с Бокаром. У Бокара озабоченный вид.
- Что такое, Роней? Что с глазом? Ну-ка, покажи. Что чувствуешь?
- Ничего, - говорю, - болит, и всё.
Бокар вызвал тренера, приказал:
- Пока глаз не заживёт, тренировки прекратить. Врач считает, что повреждён глазной нерв. Это чепуха, разумеется, но на всякий случай будьте осторожны. Давай, Роней, иди отдыхай. И чтоб неделю к перчаткам близко не подходил!
Глаз болел не неделю, не две, а два месяца. Чёрт его знает, в чём дело! Главное, глаз уже прошёл, но такие головные боли начались, я думал, на тот свет отправлюсь. Потом постепенно прошли, а вот глаз хоть и прошёл, но, по-моему, я им хуже видеть стал. Или мне это с перепугу кажется? Но, в общем, это ерунда! Тренируюсь по-прежнему. Реванш-то у меня ещё через три месяца, но до этого матч с одним австралийцем, говорят очень сильным.
Род ко мне после моего матча с Робинсом так и не зашёл. И вдруг заявляется. Шикарный, ботинки на заказ, каблуки высокие, как женские, сантиметров десять.
- Что ж ты проиграл, шляпа? - спрашивает. - Я по телевизору смотрел. Тебе не с чемпионами драться, а с Ориель твоей.
- Ладно, - говорю, - помалкивай. На тебя-то у меня сил хватит.
- Ну, ну, не сердись, - смеётся - Думаешь, я уж совсем лопух? Я ведь знаю, что к чему. Могу тебе сообщить, если хочешь, сколько на вас Бокар заработал…
- А мне зачем? - перебиваю. - Я чужих денег не считаю… Свои получил, и хватит. - И спрашиваю: - А ты где обретаешься? Что-то не видно тебя…
Смеётся:
- Уезжал на Азорские острова на своей яхте. С Брижит Бардо.
- То-то, - говорю, - у тебя вид такой шикарный. Ты, может, и сам теперь звездой экрана стал.
- Звездой не звездой, а на судьбу не жалуюсь, - говорит. - Кто чем дорогу прокладывает. Юл глотку дерёт, ты кулаки отбиваешь, ну и я тоже при деле.
Распахивает пиджак и показывает мне: у него под мышкой, на специальных ремнях здоровенный пистолет болтается, как у настоящих гангстеров. Показал, пиджачок запахнул и усмехается как ни в чём не бывало.
- Теперь и я пробился. Теперь мы все счастливчики. Все на орбите! - И запел:
А мы ребята смелые, свой не упустим, шанс!
Счастливчики, счастливчики мы с улицы Мальшанс!
- Слушай, - говорю, - не валял бы ты дурака. Расхвастался! Хорошо, со мной. А другому покажешь, отправят тебя в полицию и такую тебе там орбиту пропишут! Ну чего ты эту пушку таскаешь? Ты как маленький - всё в бандитов играешь.
А он вдруг как раскричится:
- А мы все играем! Ты не играешь? Твой матч с Робинсоном не игра? Не обман? Скажи по-честному, ты со своим жульничеством не ограбил пять тысяч дураков, которые на тебя ставили? А? Они ведь считали, что ты сильней. И правильно считали. А ты взял и обжулил их. Ты с Бокаром. А деньги поделили! А Юл? Это не грабёж продавать его дерьмовые пластинки? Ведь это тоже обман! Голоса-то у него нет! Музыку и слова за него другие пишут, "Сын моря"! И тоже Лукас дураков стрижёт, а с Юлом деньги делит: Все воры! Все друг у друга воруют. И я прямо говорю тебе: я вор! И из нас всех я самый честный. Я хоть не вру, не прикидываюсь.
Потом как-то сразу успокоился.
- Ну ладно, пойдём выпьем, - предложил. - Да, ты ж не пьёшь! Ну, хоть я выпью, а тебя леденцами угощу. Болтаем тут всякую чепуху.
Чепуха, чепуха… А я потом долго над его словами думал…
Глава четвёртая
УБИЙЦЫ
Да, теперь я не "замухрышка", "окурок", "полпорции" - как только они меня не называли! я Род-малютка! Гроза города!
А началось всё просто,
Мне эти "висельники" здорово надоели. Таскаются в наш район, ходят в Белый зал, как к себе домой. Главарь их, которого я тогда цепью угостил, на каждом углу орёт, что наколет меня, как бабочку на булавку.
Словом, сколотил я наших ребят, отобрал самых отчаянных - человек семь - и сам стал того главаря караулить,
И вот как-то, часов в одиннадцать, расходились эти "висельники" из Белого зала. И как стали они пересекать пустырь, что у нас за киношкой, тут мы их и накрыли. Некоторые "висельники" сразу смотались. Бежали - сам Оуэнс позавидовал бы. А главаря их мы поймали. Ох и били! И кулаками и палками. Вдруг слышим, идёт кто-то. Мы врассыпную, а главарь, подлец, меня за ногу хвать. Откуда только силы у него взялись. Я рвусь, а он не пускает. Ну уж тут я выхватил нож. Щёлк! И в плечо как садану! Вскочил и побежал,
Догнали! Те, что шли. Трое их было. Здоровье. Но не полицейские. Один спрашивает:
- Что за драка, щенок? Кого бьёте?
- А вам что?
И сразу словно океанский пароход на меня рухнул - такую он мне оплеуху подарил.
- Отвечать-то будешь? - говорит, - Или добавка требуется?
- Буду, - говорю. - Били мы "висельников"… - рассказываю, что и как. - Погоди, погоди, - говорит один. - Да я тебя знаю, - и фонариком освещает. - Ну, а ты меня? - и фонарик на себя направил.
Тут и я его узнал… Это он тогда банк грабил, маску уронил, а я её спрятал!
- Узнаёшь? спрашивает.
- Нет говорю
- А ну-ка, вспомни…
- Нечего мне вспоминать, - говорю. - под масками людей не узнаю и не запоминаю.
Он расхохотался, хлопнул меня по спине так, что я чуть в землю, как гвоздь, не вошёл, и говорит:
- Ребята, это тот самый, что меня тогда выручил. Парень он, видать, надёжный.
Они что-то пошептались. Потом один говорит:
- Пойду-ка я посмотрю, что вы там с этими "висельниками" сделали.
Минут через пять возвращается.
- Ну вот что, парень, - говорит. - Мотаем отсюда быстро. Стёр ты его своим пёрышком. - Кого стёр?
- Нам-то заливать нечего! Пошли, пошли! Побежали. А у них за углом машина стояла. Втиснули они меня в неё, минут двадцать везли. Потом ещё куда-то в темноте тащили, на лифте поднимали. Наконец пришли мы в квартиру.
Я в таких ещё не бывал! Телевизор цветной, бар в углу, ковры, девка какая-то - прямо дух захватывает, как на неё посмотришь, - коктейли мешает.
Мне сразу две штуки дали. Я пью, смотрю кругом. Молчу. - Ну что ж, парень, поздравляю! - Это тот, которого я выручил, говорит.
- С чем? - спрашиваю.
- С первым покойником.
- Каким покойником?
- Ну ладно притворяться. Пробил ты его классно! С первого удара!
- Да вы что! Никого я не убивал! Я его в плечо! Сам видел…
Ну, ну, парень, не скромничай. Сделал хорошее дело, чего стесняться? Мы же не выдадим.
Это уже другой сказал, постарше, чернявый, широкоплечий. Одет как в модном журнале. Потом я узнал, что он главный.
Нитти зовут. А моего - Стивом. А третий - Мэррей. Все детины здоровенные, я как лилипут среди них. И девка ещё - Луиза.
Опять коктейлей налили. Обнимают, хвалят.
Мэррей говорит:
- Ты же мужчина! Настоящий! Не то что сопляки твои - "висельники". Только девок наголо брить умеют. А ты сразу показал, что к чему!
Я подумал: а что? Я действительно не пижон какой-нибудь Никто не смеет Роду-малютке дорогу перейти, А перейдёт, может идти прямо на кладбище! Род-малютка - гроза города! Проснулся утром. Голова тяжеленная. Во рту горчит. Уложил меня вчера кто-то на диване. Раздел.
Входит Луиза. Халат на ней, будто из стекла: всё видно! Я даже глаза зажмурил. Кофе мне подала. Пилюли какие-то. И газету
Читаю:
ДРАКА НА ОКРАИННОМ ПУСТЫРЕ.
Вчера ночью во время массовой драки двух соперничающих подростковых банд был убит ударом ножа в живот Рамон Наварро семнадцати лет, не учившийся и не работавший. На теле обнаружены также следы многих ударов и порез плеча…
Потом сунула меня Луиза под душ, накормила. И ушла. А вместо неё Нитти пришёл.
- Ну что, Род, порядок? Ты, я смотрю, и пьёшь, как настоящий мужчина. Больше нас всех вчера выпил.
Собрался я уходить. Нитти сидит, смотрит на меня.
- Вот что, Род, - говорит, - надо парой слов перекинуться. Ты мне нравишься. Я люблю настоящих, а не сосунков. Будешь с нами работать?..
- Куда мне, - говорю. Страшно вдруг стадо. Знаю я эту работу.
- Будешь, - говорят. - Не пожалеешь, Сколько денег начнёшь грести, что в пору мешок заводить!
- Да нет…
А он как рявкнет, я аж присел.
- Будешь! Ясно? Не забудь, что мы все видели и нож твой у нас. Так что теперь ты с нами одной верёвочкой связан. Ясно? - и опять заулыбался. - Не робей, парень! С нами ты не пропадёшь. Два-три дела сделаем, карманы набьёшь, а там захочешь - иди на все четыре стороны…
Что мне оставалось делать? И нот я теперь полноправный член банды.
Ну и жизнь началась! Фильмы, которые я смотрел, - игра детская. Кто их снимает - к нам на одно бы дельце. Поняли бы тогда, что к чему!
Постепенно я разобрался. Наша группа - это только кусочек. Организация у них - будь здоров. Целый синдикат, почище "Лукас-медодий"!
Расскажу про моё первое дело.
Встретились в полночь на углу улицы Любви к ближнему. Там стоит трёхэтажный дом благотворительного Общества любви к ближнему, потому так и улица называется, В этом обществе старушки разные собирают у богачей взносы и занимаются кормёжкой. В доме столовая на первом этаже, я там готовят похлёбку для нищих и бродяг. Хочешь пожрать - милости просим: помолись часа два, прослушай проповедь, как жить без греха, а потом получай свою похлёбку. Ну и народ там собирается! Одни неудачники.
И откуда на свете столько неудачников? Неужели мало угля, хлеба, мяса, барахла всякого, чтоб на всех хватило? Так нет, не хватает. А почему? Потому что у одного двадцать костюмов, а у другого шиш! Вот Дук Элингтон, знаменитый джазист, - он, когда едет на гастроли, берёт четыреста костюмов! Четыреста! Об этом все газеты пишут. А в нашем доме хорошо кто два имеет.
Или отец. Работал - всё имел. Выгнали - ничего не осталось. Он небось тоже скоро в это Общество любви к ближнему придёт. А может, и не придёт. Там, кроме воды, ничего пить не дают.
По-моему, неудачники - это все дураки; трудяги, правдолюбцы, трусы.
Сильным надо быть! Как я! Беспощадным! Род-малютка! Род беспощадный! Род - гроза города!
В общем, в этом доме есть касса. Разные там миллионеры, благотворители дарят своим "любимым ближним" монету. Это им нужно. Говорят, среди богачей считается неприличным, если кто не даёт на бедняков. А наш главный босс - ну, руководитель воровского синдиката, хотя он теперь считается честным миллионером, - он тоже туда жертвует. Я не знаю, кто он И слава богу. Лучше не знать, а то можно на кладбище проснуться.
Стив однажды здорово выпил и разболтался. Сказал: босс был когда-то телохранителем у Джианкана, потом помощником, потом хлопнул его и сам стал боссом. Теперь уж лет пятнадцать лично ничего не делает, только синдикатом командует а мы все на него работаем. Стив говорит, что все ворюги в городе тридцать процентов награбленного отдают синдикату. Пробовали некоторые утаивать, так потом все сто процентов отдавали да шкуру заодно.
Словом, босс теперь депутат, дочь за сенатора выдал. У него предприятий, банков, как у меня волос на голове. Он, конечно, должен на бедняков жертвовать. И что получилось? Он сто тысяч монет отвалил этому обществу - нужно было ему какую-то сделку заключить, Стив говорил, с городским муниципалитетом, он и шиканул, а теперь решил деньжата себе вернуть. Мы должны их свистнуть - и ему обратно. Он их нарочно не чеком, а наличными прислал и вечером, корда в банк уже поздно сдавать. Поэтому деньги в сейфе заперли. А охраны там нет - сторож только. Ну, подошли с заднего двора. Окна в комнате, где сейф, решёткой забраны. Но доверху она не доходит. А я ведь что червяк. Стёкла вырезали, я влез туда, по коридору прополз, открыл окно на втором этаже, сбросил верёвку - Стив и Нитти поднялись. За дверью притаились, ждём, пока сторож пройдёт, а он всё ходит и ходит взад-вперёд.
Словом, Нитти его дубинкой угостил. Ну, связали мы сторожа, рот заткнули и начали сейф открывать. Сейф старый. Нитти - он специалист - повозился полчаса, открыл. Лежат. Все сто тысяч! Взяли и ушли. Вот и всё. Я даже не волновался. Только спина вспотела. А на следующий день Нитти мне пять тысяч монет даёт и говорит:
- Босс доволен тобой. Велел дать. Молодец, говорит, парень.
Пять тысяч монет! Я две тысячи сразу матери. Отцу велел не говорить - всё равно пропьёт. А на три тысячи накупил барахла - костюмы, рубашки, ботинки. Комнату хорошую снял.
- Прощай, мать, - сказал. - Пойду пробиваться. Если получится, тебе помогу. Прощай, мать, да не реви. Отец подохнет, я тебя к себе возьму, - и ушёл.
А то чуть сам реветь не начал. Жалко всё же мать-то. Сидит, руки опустила, глаза как у собаки покинутой. Мать-то совсем одна. Ничего у неё не осталось, отец снился, я ушёл. Легко, думаете?
А вот мне легко… Целый день ни черта не делаем, толчёмся в квартире у Луизы. Коктейли пьём. Телевизор смотрим, спим, в карты играем. Потом Нитти уходит куда-то. Потом возвращается. Потом идём на "дело". И всё.
Ребят я редко вижу.