Я смотрел на все это с известной долей обалдения - Гошаня делал все сверхгениально и легко, изящно.
- Кивочек согнулся - разогнулся, согнулся - разогнулся, - тараторил Гошаня. - Тюк-тюк. Тюк-тюк. Стучим мормышечкой по дну. Вни-ма-ни-е! И-и-и…
Кивок действительно дрогнул, слегка согнулся, Гошаня коротко подсек и, ловко выбирая жилку, выволок на лед окунька грамм на сто пятьдесят.
- Ну как, мастер? - заорал Гошаня и захохотал.
Мы хохотали с ним оба, разве что я маленько расстроился, что его ничему не надо было учить, - хотелось повыпендриваться, что ли.
- Не скрою, малыш, - сказал Гошаня, снова запуская снасти под лед. - Я ловил. Приходилось. Точнее, один раз в жизни.
- Чего же ты темнил? Один раз всего ловил? Не верю, - сказал я.
- Один, честно. Просто я талант, у меня отличная мышечная память и тонкое чувство, понял? Это от хоккея, малыш. Я и шайбу-то веду, не глядя на нее, - я ее чувствую, каждый граммик ее веса. Понял?
Он был такой веселый, такая счастливая была у него морда, что я вдруг вспомнил и на секунду остро пожалел, что он живет один, с мамой, а папаня его - неизвестно где.
После мы часа полтора-два сидели на гряде, на окуня. Гошаня поймал окуней с десяток, я - чуть побольше (все-таки опыт!), а потом мы решили, что двинем на струю, на плотву. Коля не возвращался - верный признак, что плотва брала.
Мы похромали дальше, и я снова подумал: была ли на первой электричке Айседора, была ли с ней Света, и есть они сейчас на льду, или их нет? А если есть - то где?
Колю мы не нашли, наверное, он сидел в той большой компании, которая была далеко влево от тропы, а мы свернули вправо, ушли метров на пятьдесят и решили сверлиться здесь, в гордом одиночестве.
Гошаня, конечно, легко сообразил, как ловить с помощью валидольной баночки, и, между прочим, первую плотву он выдрал опять первым.
Плотва брала средненько, не скажешь, что часто; мы с Гошаней весело трепались на разные темы, но на душе у меня (это легко было заметить) было не сладко, и я поймал себя на том, что иногда оборачиваюсь то влево, то вправо и внимательно разглядываю бесконечное сереющее пространство льда.
Вдруг, обернувшись за спину, в сторону нашей тропы, я увидел на тропе идущих мимо нас… Айседору, да, Айседору и - неужели? - Свету, ну, конечно же. Свету, хотя я и не узнал ее, а Айседора-то была точно Айседорой, пусть она брела и не в пяти шагах от нас, - рыжая большая ушанка из лисы, белый длинный тулуп - все Айседорино.
Я даже сжался немного от волнения, несмотря на то что с тропы они не могли узнать меня, тем более мы сидели комочками, к ним спиной. Кося глазом, я проследил, как они прошли еще метров сто, свернули налево и вскоре сели ловить.
- Ты чего молчишь, а? - спросил Гошаня. - Оглох, что ли? Я тебя уже минуту спрашиваю, а ты не отвечаешь, все молчишь.
- Что?.. Ну, спроси еще раз. Извини.
- Я говорю, если вот, например, девочка влюблена в мальчика, а он - нет, не получается у него, красиво это с его стороны или нет? Или он не виноват, а?
- Н-не знаю, нет… не знаю, - забормотал я. - Понятия не имею.
- Мне кажется, он не виноват.
- Мне тоже так кажется.
- Не виноват же он, если у него ничего не получается. Ну, не дружится ему с ней - и все тут.
- Вроде бы не виноват, - сказал я.
Я пристально смотрел в сторону Айседоры и Светы; похоже, у них не брало - руками они не размахивали; вскоре Айседора переместилась одна подальше влево, а потом еще дальше.
- Подожди меня тут, - сказал я Гошане, вставая с ящика. - Я скоро, я сейчас.
- Ты куда?!
- Подожди, я сейчас.
Медленно я поплелся по льду в сторону Светули. Она, я вскоре заметил, склонилась к самой лунке и не поднимала головы, пока я шел, и, когда остановился наконец перед ней, она так и сидела, уставившись в лунку, хотя наверняка слышала мои шаги и чувствовала, что кто-то перед ней стоит.
- Привет, - наконец выдавил из себя я.
Она подняла голову.
Это… это был какой-то незнакомый паренек.
- Привет, - сказал он, потом, помолчав, спросил: - Ловится?
- Ловится, - сказал я.
- У тебя чего, мотыль кончился?
- Кончился… почти, - сказал я.
Молча он отсыпал мне в ладошку немного мотыля и продолжал ловить, а я так и стоял с мотылем в ладошке.
- А у нее ловится? - спросил я.
- У кого?
Я показал рукой в сторону Айседоры!
- У деда-то? Не знаю. Здесь у него брало плохо, а там - не знаю.
Кивнув, я поковылял обратно.
Честно говоря, конец рыбалки я помню плохо - я был сбит с толку напрочь.
Вечером, поздно уже, когда все дома улеглись, я сел писать свой новый рассказ.
А на другой день, нет, через день, я впервые позвонил Игорю Николаевичу.
14
- Сегодня я выходная, - сказала мама. - Сейчас пойду по магазинам - холодильник пустой. Беру тебя с собой.
- Берешь - как вещь? - спросил я.
- Беру как вещь, как свою собственность. Разве не я тебя родила? Надо поговорить, посоветоваться. Кое в чем.
- Изволь, - сказал я. Приблизительно я догадывался, о чем может пойти речь. Пару дней назад я краем уха слышал их баталию с папаней, но почему-то не придал ей значения.
- Значит, ты хочешь поломать мою карьеру?! - крикнула она папане.
- Вопрос поставлен неграмотно! - крикнул ей папаня из ванной.
- Почему ж это неграмотно?! - крикнула она, возясь на кухне с супом. - Если я буду год работать в провинциальном театре - это шаг назад.
- Между прочим, вашему театру до того провинциального даже пальчиком не дотянуться: они приз ЮНЕСКО получили. Но это я так. Главное, вопрос ты ставишь неграмотно.
- Да почему, черт побери, неграмотно?! - опять крикнула Люля.
- А вот почему! Только ты слушай внимательно. Значит, мне предлагают на год поехать в Сибирь и наладить там их новую лабораторию. Это шаг вперед в моей, как ты выражаешься, карьере или нет?
- Шаг, шаг! - крикнула Люля. - Оставь ты свои заморочки!
- Я рассуждаю! - крикнул папаня. - Никакие это не заморочки! Теперь представь себе, что я вроде бы туда ехать не собираюсь, и тебя туда не зову, и из твоего театра не сманиваю, карьеру твою не ломаю…
- То есть как это не зовешь?! Ты один, что ли, ехать хочешь, без меня?!
- Да погоди ты! Никуда я ехать не собираюсь, а просто сообщаю тебе о предложении, которое мне сделали в министерстве. Делюсь с тобой.
- Ну!
- Что "ну"?! Как бы я с тобой просто советуюсь. И что бы ты мне сказала без криков и воплей? Ты бы сказала, что тебе твой театр бросить трудно, не хочется - и в этом случае это ты бы ломала мою карьеру, думая прежде всего о себе, ты, а не я. Здесь, дорогая, важно, кто о себе первым заявит. Если так поглядеть - я тебе карьеру ломаю, а если эдак - то ты мне. Вот почему твоя постановка вопроса неграмотная.
- Иди ты к лешему со своей научной логикой. Чистые заморочки! А как дед без нас? А сын?
- Это уже другой вопрос. Да я и не настаиваю. Я советуюсь. А если о театре говорить о твоем, то никакой это не шаг назад, да и обратно они тебя возьмут с распростертыми объятиями: ты у них прима, лучшая, лучше тебя на свете нет. Ты же самая изумительная!
- Подлиза! - заорала Люля.
Наверное, об этой возможной поездке в Сибирь она и хотела со мной поговорить. И я не ошибся.
Уже после первого захода в магазин она подняла этот вопрос.
- Ты-то не против? - спросила она. - Отец-то все правильно рассчитал: ему это явно на пользу, в театр меня потом возьмут… Ты-то как?
- Не знаю. Скучать, наверное, буду, - сказал я. - Но вообще-то без вас будет попросторнее.
- В каком смысле?
- Да в любом. Посвободнее. А кто тогда будет следить за моей успеваемостью?
- Как кто? Дед.
- А кто ему еду будет готовить?
- Ты.
- Хорошенькое дело.
- А может, нам всем в Сибирь махнуть, а? И тебе, и деду, а? Квартиру-то нам дадут.
- Ну, не знаю, - сказал я. - Заманчиво, конечно, но это еще обдумать надо.
- В общем, ты не против нашего отъезда?
- Что значит "против"? Раз папане надо, - значит, надо. Смешно, если бы он из-за меня не поехал, если уж ты свой театр бросаешь.
- Я не бросаю. Я временно.
- Может, нам деда женить, а? - спросил я. - Будут у нас шикарные обеды.
- Чушь какая! Ты шутишь?
- Почему? Есть тут одна старушка - я приглядел.
- Да ну тебя.
- Да нет, она ничего. Симпатяга. Они с дедом очень даже дружат.
- Что еще за новости?.. Ой, гляди-ка, твой любимый фильм.
Действительно, висел плакат, что в кинотеатре таком-то (рядом с нами), такого-то числа, на таком-то киносеансе состоится перед фильмом встреча кинозрителей с киногруппой фильма "Сокровища Чертовой расщелины". Это и был Юлин фильм, Светланин. Вдруг Люля взяла меня за плечи и долго крутила перед собой, разглядывая со всех сторон.
- Слушай, - сказала она. - Глупая я. Да ты же у меня совсем еще маленький. Нет, решительно невозможно оставить вас с дедом вдвоем - двух балбесов. И отец твой хорош - ветер в голове! Нет-нет, это все нужно обдумать как следует.
Я почти не слушал маму - я думал о встрече киногруппы с кинозрителями. Зачем, для чего - не знаю, но я чувствовал, что на эту встречу я пойду, тянет - и все тут.
Прежде чем позвонить Игорю Николаевичу, я все-таки пошел в Юсупов сад, и, конечно же, это было глупо: встретить я его мог там только случайно, а специально - нет, такого не бывает. Только тогда я и позвонил ему. Он долго не подходил, но все-таки он был дома. Я не сразу узнал его, голос у него был какой-то хриплый, сипатый. Я спросил у него, чего это у него с голосом, и он сказал, что грипп, простуда, и поинтересовался сам, кто это говорит.
- Если помните, - сказал я, - это Алеша. Мы с вами в саду познакомились. Трижды виделись, помните? Вы еще посоветовали мне стать писателем.
- Отлично помню, - сказал он. - Как дела? Что-нибудь случилось?
- Да нет, - сказал я. - Просто… просто я хотел вас повидать.
- Приезжай, - сказал он. - Гриппа не боишься?
- Нет.
- Ну, приезжай. Хочешь - сейчас. Можешь?
- Могу, - сказал я и записал адрес.
По какому-то странному нерву я вдруг порвал свой начатый второй рассказ и захватил с собой первый, тот, который читала Юля.
Вид у Игоря Николаевича, когда я приехал, был какой-то истерзанный, даже будто бы и не из-за гриппа. Он открыл мне дверь в халате и улыбнулся, как мне показалось, через силу. Пока он подогревал нам чай, я тихонечко, заложив руки за спину, побродил по его комнате. Комната была какая-то слегка походная: стул, диван-тахта, небольшой столик с пишущей машинкой - и все. Книг, правда, было много и полно фотографий на стенах: снега, собаки, горы, вертолеты, реки, лыжи - может быть, поэтому возникала мысль о походах? На столике особняком стояли две фотографии. Какой-то шкет лет трех-четырех и молодая женщина с веселым и будто бы полузнакомым лицом. Чем занимался дядя Игорь, кто он вообще такой - я не знал, о себе он в те наши встречи ничего не рассказывал. Он налил чаю и, извинившись, снова залез в кровать.
- Грипп крутит, - сказал он. - А так вроде ничего. И со статьей все в порядке. - Я кивнул, и он, понимая, видно, что кивнул я просто из вежливости, объяснил: - Я, брат, журналист. Когда-то я стал журналистом, окончил факультет с тайной мыслью стать писателем. Поездить, белый свет посмотреть, людей - и стать писателем. Но ничего, брат, не вышло.
- В каком смысле? - Я не понял.
- Да так - не вышло. Я писал, конечно, я кучу рассказов написал, и я их, конечно, печатал, даже книжечка у меня тоненькая есть, но… не вышло. Слава богу, я сам об этом догадался, никому не пришлось меня в это носом тыкать. Вот если ты журналист и пишешь про живых людей, а потом вдруг возьмешь и напишешь нечто вымышленное - это еще не значит, что ты писатель, понял?
- Нет, - сказал я.
- Верно. Это надо как-то ощутить. Ну, разницу эту. Из каждого моего рассказа, я сам почувствовал, так и лезло, что я журналист. Стиля своего не было, манеры, какого-то своего лица. Вечно получалось, что я литературно очень грамотно рассказываю какие-то истории. А может, писателю нужна как раз не эта грамотность, а даже какая-то неграмотность, но своя, ни на кого не похожая. Нужен свой мир, особый, даже опыт - особый, свой, такой опыт, который просто в поездках не наберешь. Понимаешь?
- Вроде бы да, - сказал я. - Но чувствую, что не до конца.
- Это верно, - сказал он. - Это, конечно, именно почувствовать надо, ощутить. Один человек напишет историю, может, целую судьбу чью-то - и ничего. А второй - про какую-то птичку плюгавенькую, но ясно: он - писатель.
Я, кажется, начинал понимать его, и мне было грустно оттого, что сам-то он о своей неудаче говорил очень грустно, с явным сожалением.
Одновременно я вдруг почти испугался - а что, если и мой рассказ никуда не годится?!
- А вы знаете, - сказал я, - я рассказ написал.
- Смотри-ка, - сказал он. - Занятно. Наверное, ведь не только потому, что я посоветовал, а? Самого-то тянуло, а?
- Я думаю - да, хотя, если бы вы не подсказали…
- С собой рассказ?
- Ага, я захватил, - сказал я, краснея. - Дать?
- Пока не надо. Прочту перед твоим уходом. А как жизнь протекает? Действительно ничего не случилось?
- Да вроде нет. Вроде бы ничего не происходит. Может, это-то и плохо.
- Понимаю. Так бывает. Ты из-за рассказа позвонил?
- И да, и нет, - сказал я, снова почему-то краснея. - Просто повидаться, поболтать…
- Я, в общем-то, недавно вернулся. С годик. Из Сибири. Точнее, я везде за семь лет побывал, всю Сибирь объездил. Дальний Восток, весь север. Я был ленинградским собкором в этих районах. Теперь вернулся - надоело болтаться. Книгу буду писать, очерков.
- Шикарно, - сказал я.
"Никого у него нет, - думал я. - Один. Квартира однокомнатная. Ни папы, ни мамы - никого. Только фотографии. И тайна. Ну, тайна не тайна, но что-то есть. И вроде бы он хочет об этом сказать мне, но одновременно не хочет. Как и раньше".
- Пойдемте как-нибудь в цирк, а, Игорь Николаевич? - сказал я. - Приглашал тут один человек.
- Отлично, - сказал он. - Как-нибудь обязательно. Цирк я люблю. Так что же у тебя все-таки произошло? - неожиданно спросил он.
И так же неожиданно я рассказал ему все о Светлане.
- Понимаете, дядя Игорь, - сказал я ему, - я будто в воздухе вишу. Живу во взвешенном состоянии. Понимаете, вот если бы она просто не хотела со мной дружить - это ясно, не очень-то приятно, но ясно. А тут не ясно получается. Вроде бы она и хочет, хотела, но теперь, получается, обижена на меня. И я вот не знаю; иногда человек обижен и ждет, ну, примирения, что ли, а иногда, я думаю, ему уже ничего и не надо. Вот и выходит, будто если я ей позвоню - ей это вовсе и не нужно. Но если так и окажется, я все равно буду думать, что, может, это ей и нужно, но она гордая, а навязываться мне неохота, неудобно. Замкнутый круг получается.
- Здесь, брат, не обида, - сказал он. - Здесь совсем другое. Посложнее. Но ведь если ты не позвонишь - тогда наверняка ничего не узнаешь. Это уж точно.
- Да, уж это точно, - согласился я.
- Но одно ты сделал правильно, - сказал он. - Вполне честно. От этого и вся ситуация. Когда ты приехал к Юле, а увидел Свету, ты ведь действительно мог сделать вид, что к ней и приехал, раз она приглашала. Вообще скрыть про Юлю. Но ты поступил нормально. Поэтому и мучаешься. Извини, пожалуйста, а твой рассказ - не об этом, не про это, а?
- Нет, - сказал я. - Рассказ просто об одной кошке. Бездомной.
- Это хорошо. Мне кажется, нельзя писать про то, что в этот момент и переживаешь. Писать надо потом. Понимаешь?
Я пожал плечами.
- А про кошку реальный случай? Это было в жизни?
- Да нет, - сказал я. - Вымышленный.
- Я думаю, лучше тебе мне этот рассказ оставить. Чтобы не на бегу читать. Не торопясь. Ну, и что сказать тебе - тоже обдумать надо. Ты не против?
- Отчего же? - сказал я. - Конечно. А пока вы не прочли - другие писать? А? Или не надо, подождать?
Он долго смеялся.
- Ну что ты за человек, право? - Он буквально заливался. - Ты что думаешь? Я тебе скажу, что рассказ плохой, и тогда ты писать не будешь? Или скажу - хороший, мол, ты писатель что надо, и тогда ты начнешь писать на полную катушку? Так, что ли? Весь фокус в том, что ты должен писать, если тебе хочется, тянет, интересно. Я здесь ни при чем. Да и вряд ли я сумею сказать - талант ты или нет. Ну, насмешил!
- Ну как, удалось вам встретить того человека? Ну, кого вы восемь лет не видели? - неожиданно для себя спросил я.
И моментально я почувствовал, что, может, попал в самую точку и не лучшим образом, потому что он резко прекратил свое веселье и сказал ровно и почти грустно:
- Нет, Алеша. Не встретил. Ни в городе, ни в твоем районе. Я ведь приезжал в сад еще несколько раз. Да-а, ходит человек, а я… Может, я и видел его, да не узнал. Загадаю срок, подожду еще, а потом поеду по адресу - такие вот, брат, дела.
На прощание он крепко пожал мне руку, и мы договорились, что скоро я позвоню ему.
Не знаю почему, но мне немного полегчало. Хотя от чего, собственно?
15
Я думал: что же такое произошло в моей жизни, из-за чего мне неуютно и я места себе не нахожу? Какие вообще приключились события - неважно, хорошие или плохие? Я пересчитывал их, буквально загибая пальцы. Дед вывез меня на лед и пристрастил к зимней рыбалке. Я познакомился с Игорем Николаевичем. Школа засунула меня в драмкружок, будь он неладен. Написал рассказ про кошку (второй - порвал). Папаня и Люля собираются вроде укатить на год в Сибирь. Со мной или без меня - пока не ясно. И конечно, я встретил в своей жизни Свету, а направился на всех парусах к суперкинозвезде Юле Барашкиной. Может, это, последнее, и было главным?
Да, наверное, все дело было именно в этом.
И еще я подумал (чуть ли не впервые в жизни подумал), что нет у меня никакого важного дела, ну, может, действительно, я ни о чем не мечтаю, ничего не делаю - и это плохо. Может, будь у меня это дело, или мечта, я бы на все смотрел по-другому? Драмкружок, само собой, был не в счет, да я и не был еще ни на одном занятии. Подледный лов, конечно, тоже. Да и писателем я не мечтал стать. Вон у Гошани, например, хоккей. Боба Рюмин - танцор. Вадик Абашидзе собирает марки чуть ли не с пяти лет. А Таняпка Беленькая? Казалось бы, ерунда - заведующая школьным живым уголком, специалистка по кроликам, а на самом деле - вон как ей хорошо. Мордочка счастливая, кролики плодятся, и даже на свои многочисленные тройки она смотрит с легкой душой. Какой-то ее кролик был признан лучшим ангорским кроликом района - это ведь не шутка, а настоящий успех. Не знаю, как у всех, а у многих именно так: есть дело, увлечение, а у меня…