21
Именно потому, что на педсовет должен был пойти дед, а не Люля, я был так спокоен, что даже вообще пропустил этот его поход, просто позабыл.
В день педсовета я опять торчал у Гошани, и у него собрался почти весь класс, ну, человек двенадцать, по крайней мере, - на смотрины Памира. Гошаня, конечно, всем заявил, что на смотрины следует являться с подарками, какой-нибудь вкуснятиной для Памира, мол, еда едой, а подарки подарками. По капельке, по тютельке он набил едой для Памира целый холодильник, а поскольку было много и обыкновенной еды, человеческой (печенье, тортик, сушки - все девчонки), то получился чай и даже танцы.
Памиру все это вполне нравилось, он носился по квартире, лаял, хорохорился, подлизывался ко всем, ласкался, играл и наконец брякнулся на свою подстилку и уснул, обессиленный.
Скоро пришла наша Евгения Максимовна: Гошаня и ее пригласил. Увидев меня, она будто даже обрадовалась и сказала, что поздравляет меня, что педсовет по моему вопросу состоялся и закончился и что, конечно, мне всыпали по первое число, ну не мне, разумеется, а моему деду, а дед, само собой, все это передаст мне.
Все стали меня защищать, мол, наверняка я не первый полез в драку и вообще-то так этому балбесу девятикласснику и надо - знай наших! Евгения Максимовна быстренько прочла лекцию о вреде разнообразных драк, и тут же ее втянули в чаепитие и танцы. Она, между прочим, отлично танцевала, может даже лучше Ириши Румянцевой, правда, Ириша, скорее всего, еще стеснялась.
Среди этого веселья я вдруг остро так почувствовал, что невероятно хочу видеть Свету. "Влюбился, - подумал я, - влюбился, что же делать-то теперь, а? Как быть?" И еще я никак не мог понять: благодарить мне ее за то, что она послала в газету мой рассказ, или негодовать. Конечно, я понимал, что все это она сделала, так сказать, из лучших побуждений, но все-таки… и как-то неприятно было, что газету с рассказом она мне послала, но ни словечка не написала, ни единого. "А с другой стороны, что же, - думал я, - просто Света нормальный хороший человек, понравился ей мой рассказ - вот она и послала его в газету, напечатали его - выслала мне, чтобы я был в курсе дела, а что ей добавлять, что писать мне? А ничего, я ведь ей никто. Именно что никто!"
Разошлись мы довольно поздно, я еще прогулялся с Иришей и показал ей со всех сторон Исаакиевский собор.
- Как ты думаешь, будет у меня контакт с классом? - спросила она.
- А разве еще нет?
- Ну, вроде бы есть, но слабенький, так ведь и должно быть в первое время. А потом?
- Будет, наверное, - сказал я. - Почему бы и нет.
- Я боюсь, что далеко не со всеми, - сказала она. - Так жить будет неуютно.
- Смешная ты, - сказал я. - Вот я учусь со всеми вместе с первого класса, а разве у меня со всеми контакт? Нет, конечно. Да иначе и быть не может. С кем-то есть, а с кем-то, пожалуй, что и с большинством, никакого особенного контакта и нет - просто привыкаешь к людям и все. И ты привыкнешь.
Тут из полутьмы подворотни вынырнула моя Люля и столкнулась с нами нос к носу.
Сразу же она почему-то потрогала ладошкой в варежке Иришу и сказала:
- Какая прелесть! Ты чья, девочка?
- Папимамина, - сказала Ириша и улыбнулась.
- Это моя мама, - сказал я ей. - А это, мам, Ириша. Новенькая в нашем классе. И живет в нашем доме.
- Мы из Воскресенска приехали, - сказала Ириша.
- О! Да вы все новенькие! Пусть твоя мама забегает ко мне, - я ее введу в курс дела жизни, - сказала Люля.
- Спасибо, - сказала Ириша. - Я передам.
И мы распрощались.
Дома дед подробно рассказал о педсовете и о том, как меня там прорабатывали. Люля была очень веселой и прямо вся светилась. Она, конечно, была рада, что все это пришлось выслушать не ей, а деду.
- Но вообще-то, Люля, - сказал ей дед. - Речь шла не столько о том, что наш Леха плохой, а о том, что все это странно, потому что в общих чертах он хороший.
Я-то знал, куда он клонит.
- Ну, понятно, - сказала Люля. - Он такой хороший у нас, такое чудо, что ему сам бог велел ехать с тобой на ваш сумасшедший подледный лов.
- Это-то ясно, - сказал дед. - Это ты заранее обещала, если я вместо тебя пойду на головомойку.
- Ай, ловите вы сколько влезет, - сказала Люля. - Лишь бы не утонули и он учился хорошо. И так забот полон рот.
Она умчалась в их с папаней комнату, и мы с дедом, занявшись сборами на лед, слышали, как она трижды с выражением прочла папане свое письмо в дирекцию нового театра, которое она писала и переписывала, по-моему, раз пять. Дед сказал:
- В этот раз на озеро поедем, на блесну окуня драть. Ну, технику ловли я тебе на месте, на льду уже объясню.
- А Айседора не поедет? - вдруг вырвалось у меня.
- Отчего же. Скорее всего поедет - звонила.
Про Свету я, конечно, не спросил, и мы с дедом, взяв блесны, скрылись в ванной.
Вскоре Люля ворвалась в ванную и, когда дед напугался, что сейчас будет скандал, закричала:
- Да не бойтесь вы! Я посмотреть хочу. Хочу убедиться в вашем слабоумии. Ну, показывайте.
У деда глаза заблестели от восторга.
- Ну, смотрите! - сказал он. - Смотрите внимательно.
Он аккуратно, двумя пальцами поднес серебряную блесенку, симпатичную такую малышку, к поверхности воды в ванной и отпустил ее. Блесенка стала тонуть, но не тупо вниз, а зигзагами, влево-вправо, влево-вправо, медленно приближаясь к дну ванной.
- Планирование - первый сорт, - захохотал дед. - Это же чудо!
- И все?! - спросила Люля.
- И все! - сказал дед. - И так ясно, как это гениально.
Люля шумно вздохнула.
- Муж мой! - крикнула она папане. - Твой сын и мой отец - сумасшедшие! - и выбежала из ванной.
22
Выехали мы очень рано и совсем с другого вокзала, чем обычно. Рыболовов было немного, все незнакомые и не наши; ни Ляли с лошадиным лицом, ни Коли-осветителя. В общем-то были только те, с кем дед конкретно договорился: Айседора (одна) и Михей - длиннющий тощий старик. У Айседоры я не спросил, почему нет Светы, но дед, умница, спросил.
- Птенчик мой не в духе, - сказала Айседора. - Потом у нее новые какие-то кинопробы.
- Эх, и озера! - сказал Михей. - Представляешь, Василий, кладешь блесну на дно, тюк-тюк, - камешек. Чуть вбок подвинешь - повыше камешек, считай - гряда. Маханешь повыше, па-ашла блесна вниз, шарах! - сидит окунь. Эх, и озеро! Но главного я вам, братцы мои, не сказал. Это - сюрприз. Чего говорить, если вы и так едете.
- Давай сюрприз, - сказала Айседора.
- А то и сюрприз, что иду я неделю назад по озеру, иду, иду к дальним островам, вдруг смотрю: снегоход "Буран" меня догоняет. Остановился. Смотрю: батюшки, да это же Пал Матвеич Кляксин, друг мой, однополчанин, всю войну бок о бок прошли, лет десять не виделись, потерялись.
"Михей!" - кричит он мне.
"Паша!" - кричу я.
Ну, обнялись, поцеловались… И что вы думаете - он тут помощником егеря на озере устроился, изба своя - огромный домина. Какая там рыбалка, сели на снегоход, дунули за водкой и весь день в избе просидели.
- Не стоит, Михей, - сказал дед и кивнул на меня: - При ребенке-то.
- Ишь ты, куколка, - сказала ему Айседора. - Что ж, однополчанам и не выпить, что ли?! Я уж на что непьющая, а как своих вояк увижу - обязательно рюмочку клюкну. Верно, Леха? - И Айседора потрепала меня по щеке. - Старая я, да? А ведь я в танковом была. Не похоже, а?!
- Что же выходит? - сказал Михей. - Захотим - и заночуем, и завтра половим. Нам, пенсионерам, что? Нас никто не ждет.
- Нас-то с Айседорой ждут, - сказал мой дед.
- Тогда опять-таки идея, - сказал деду Михей. - Твоему Лехе ведь в школу, да? Отправляем его электричкой одного, он дома все расскажет и к тебе, Айседора, позвонит и предупредит. Верно, Леха?
Я кивнул и мгновенно подумал, что, если вдруг так и произойдет, то мне придется поговорить со Светой. Ну и ладно, ну и отлично.
Старики заговорили о войне, я слушал и все никак не мог представить, что они воевали по-настоящему. Ну как это - Айседора и вдруг с гранатой?! Но весь фокус в том, что так оно и было. Вот смотришь кино: снаряды рвутся, все в огне, грохот дикий, бегут, стреляют, падают, гибнут люди - и все правда. И очень трудно представить, что дед, старушка Айседора и этот длинный Михей точно так же лезли в огонь и смерть. Они сидели сейчас совсем рядом, живые, обычные, что ли, пили чай из термоса, старенькие, свои - трудно было представить их на войне. И все-таки я это почувствовал, не знаю уж почему и как: это именно они бегут под пулями и снарядами, защищая и меня, и папаню, и Люлю, которых еще и на свете-то не было.
- Вот когда мы ту высоту взяли, тогда Паше Кляксину и дали героя. Ну, а теперь он - помощник егеря. Плюгавенький такой - прости господи! - никогда не скажешь, что герой. Рябой весь, как курица, но ловит отлично, мы с ним на другой день все же надрали окуня. А окуни, бра-атцы, ну, что твои лапти! Возьмет блесну в пасть и стоит в камнях - и не сдвинуть его, гада.
- На кило? - спросила Айседора.
- Ага. Такие. А был и на полтора, у Паши. Вот тебе, Леха, по случаю знакомства, презент.
И Михей вручил мне блесну. Она была не похожа на дедовы. Какая-то кривобокая, кривоморденькая.
Дед посмотрел на нее и покачал головой.
- Без фантазии блесна, - сказал он. - Окунь ее не возьмет, разве что сдуру.
- Колода ты старая! - сказал Михей. - Бери, бери, Леха, блесна дивная. На такие и драли - игрушка моей конструкции. Читали - "михеевская"?
- Да ну тебя, - сказал дед.
- А вот интересно, - сказала Айседора. - Никогда я меньше вас не ловила, а ловлю исключительно на магазинные, кроме подарочных, и выходит, раз магазинные хуже, - а так оно и есть, - то я ловлю лучше вас. Поняли?
- Поняли, - сказал Михей. - Ты у нас - снайпер.
Иногда я смотрел на стариков вроде как со стороны, и тогда они напоминали мне малых детей. Ну, честное слово, как первоклашки: казалось бы - ходят в школу, а игры у них - детские, дошкольные. Может, мне потому и хорошо со стариками, что они как дети? Вот даже незнакомый Михей… Разве можно с ним сравнить того же Вадика Абашидзе, или Алика Зуева, хотя они и неплохие ребята? Ни за что! С ним гораздо интереснее и веселее, а знаком я с ним всего-то час какой-нибудь. С Гошаней - другое дело, он человек содержательный, пусть даже я толком не могу этого объяснить. От Гошани, если вдуматься, исходит какая-то энергия, вот в чем все дело. А от Светы? Да, тоже исходит. А от папани с Люлей? Точно, исходит. И от нашей Евгении Максимовны. Конечно, энергия. Какие-то особые волны. И от стариков моих этих так и идут эти волны. И от Игоря Николаевича. Да-а, и от новенькой нашей, Ириши Румянцевой.
Я даже обрадовался: достаточно только представить, идут от человека волны этой энергии, и сразу станет ясно, стоящий он человек или нет.
А я? Да, вот именно, а я-то?! Идут от меня к другим людям эти волны или нет? Я не знал. А это ведь так важно. Или я сам и не должен это чувствовать, а только другие? Да, в этом надо еще разобраться.
- Ну вот, - сказал Михей. - А на следующей и нам.
После уже, в набитом автобусике, Михей передал водителю деньги на четыре билета до какой-то Харлашкиной заводины, и через полчаса, когда народу в автобусе стало совсем мало, мы сошли с автобуса. Он уехал, и мы остались вчетвером у самого края озера, и Михей сказал, что эта вот заводина и называется Харлашкиной, а вон там вдалеке дом на берегу и дым из трубы, там и живет Паша Кляксин, а второй сюрприз еще впереди.
Мы потянулись гуськом по льду, по нехоженой тропе в сторону дома, и очень скоро впереди показался идущий нам навстречу снегоход, и через минуту дед Михей знакомил нас с улыбающимся, маленьким, рябым-рябым Пашей, Павлом Матвеевичем.
- Ну, братва, с приездом! - сказал он. - Я вас в бинокль разглядел, как мы с Михеем и договаривались.
Тут же он укатил на "Буране" с Айседорой и потом, по очереди, перебросил и нас всех к дому.
- Завтракать, бойцы, завтракать! - весело суетился он.
- Да нет, Паша! - сказал Михей. - Мы, честно, сыты. Поели в электричке. Давай, вези нас к островам - руки чешутся.
Чаю мы все-таки в темпе выпили, Павел Матвеевич уговорил и тут же, опять по очереди, перебросил нас к островам на своем снегоходе. Когда вторым он подвез меня, Айседора уже просверлилась и достала удилище для блеснения, в общем - обычную зимнюю удочку с катушкой, только раза в четыре подлиннее, - такая была и у меня.
- Сверлись, птенчик, - сказала мне Айседора, и я отошел метров на двадцать в сторону и, торопясь, высверлил себе аккуратную луночку. Вскоре Пал Матвеич привез Михея и деда, и дед мой тут же начал меня учить.
- Значит, так, - сказал он. - Вроде бы все просто. Так. Привязал блесну? Та-ак. Снимай катушку с тормоза, как обычно, и сматывай жилку. Сбросил? Так. Теперь видишь, блесна лежит на дне? Приподними ее чуть-чуть. Почувствовал? Висит? Ага. Значит, она у нас висит у самого дна. Запомни, ощути рукой эту точку. Вот теперь ты резко поднял удильник над головой, блесна - в воде выше дна, и тут же опускай руку до той-самой точки. Понял? Свободная блесна начинает планировать под водой ко дну и повисает, покачиваясь, у самого дна. В этот момент обычно и бывает хватка окуня. Понял? Ну, работай. Дергай. Но аккуратно. Если что не ясно - спроси. А я пошел сверлиться.
Я начал делать все, как велел дед, но сначала не мог ничего почувствовать, ну, самой ловли. Когда ловишь на мормышку с мотылем (живая ведь рыбья еда) и тихонечко толчками подымаешь мормышку ото дна вверх и обратно, так и чувствуешь, будто окунь или плотва зыркают на мормышку, а ты их дразнишь. Какое-то получается напряжение, азарт, а тут, дергая блесну вверх, я этого не ощущал. Правда, приятно было: маханешь блесну вверх, резко опустишь руку вниз, потом длинная пауза - это блесна планирует в воде - и вдруг - тюк! - чувствуешь вес блесны, значит, приплыла.
- Эй, Леха! - сказал мне дед. - Совсем забыл. Когда блесна повиснет у дна, сразу вверх не дергай, дай паузу, а блесной как бы покачай из стороны в сторону. Понял?
- Вот вам! - крикнула Айседора, быстро, положив удильник, заработала руками и вывернула на лед здоровущего окуня - я таких и не видел никогда.
Честно, я завизжал от восторга, как поросенок, и помчался к ней смотреть окуня.
Окунь лежал возле Айседориного черпака, толстый, мощный такой, очень красивый, с зеленовато-черными полосами, яркими плавниками, краснохвостый.
- Я вас и магазинными блеснами обловлю, голубчики мои ясные! - шептала Айседора, запуская снова блесну в лунку. - Я вас научу, как снастью играть. Э-эх!
Удивительно - она зацепила еще одного окуня, правда, поменьше первого, но тоже приличного.
Наверное, потому, что я сам видел, как он долбанул по ее удильнику, а после - блесну у него во рту, я вдруг поверил, почувствовал, что окунь-то, подлец, действительно хватает блесну.
Я вернулся к своей лунке и снова начал махать удочкой, но уже как бы вдумчиво, как бы чувствуя, что рыба следит за блесной, и стараясь играть блесной получше: я буквально видел, как моя блесенка шустрыми зигзагами, блестя бочком, как маленькая рыбка, устремляется ко дну озера.
И все-таки, когда окунь мягко и тяжело надавил на мою удочку и повел вбок, - я этого не ожидал.
Я выводил его к лунке медленно, по капельке, и ужасно волновался и, когда наполовину вынул его из лунки, подтолкнул его рукой - окунь был мой!
- Гений, Леха! - крикнул дед. - Поздравляю!
Поднялся ветер, довольно сильный, но ненадолго: разогнал тучи, открыл солнце и упал до нуля - полная тишина и безветрие.
Потом окунь перестал брать. Но мы никуда с дедом не пошли, просто сидели друг против друга, загорая: мы подустали, да и наловили уже прилично - двигаться было лень.
Я загорал, прикрыв глаза, а когда открыл, увидел, что дед смотрит на меня, грустно как-то улыбаясь.
- Вот это, Алеша, - сказал он и повел рукой без варежки во все стороны, показывая на лед, на небо и солнце, на островки и дальний и ближний лес, - все это - такое, брат, счастье, ты себе и представить еще не можешь.
Он грустно опять вздохнул, встал и без ящика и ледоруба побрел по льду куда-то в сторону.
Он уходил все дальше и дальше, мой дед, все уменьшался и уменьшался, совсем маленький вдалеке, и мне вдруг стало жутковато даже (что-то такое на меня накатило) оттого, что я могу деда, не знаю уж как, потерять и буду без него один.