Он уже на втором этаже был, вдруг сверху кричат: "Молодой человек, обождите!" Дедушка сразу понял, что это ему. А санитарка даже смутилась: "Ой, - говорит, - простите! Я думала, вы будете сын…" - "Ничего, - говорит дедушка. - Я не обиделся". Она засмеялась, говорит: "Больная мальчика велела Всеволодом назвать. Вы запомнили? Всеволодом". - "Запомнил, - сказал дедушка. - Это я запомню".
И брата Всеволодом сразу назвали.
- Нет, ты при детях скажи, - говорит дедушка. - Откуда Всеволод, почему Всеволод? Пускай дети это знают!
- А они уже сто раз знают!
- Знаем, знаем, - говорят все: дядя Гена, тётя Лера, мой двоюродный брат Алёша, братья Андрюша и Серёжа. И дядя Владик тоже кивает.
- В честь бабушкиного друга, - говорю я.
У бабушки в детстве был друг - Всеволод. Он прямо из деревни на фронт ушёл, добровольцем, и его убили. Это ещё в гражданскую войну было, вот когда. Никто эту войну не помнит - ни дядя Гена, ни тётя Лера, ни моя мама. Даже мой папа, наверное, не помнит.
- Вот именно, - говорит дедушка. - В честь Севки ты назвала. Значит, ты только о нём все эти годы и думала.
- А как же, - соглашается бабушка. - Думала. Что же мне, только о тебе думать? Сорок третий год с тобой мучаюсь. Нагляделась! Скажи спасибо, что замуж пошла…
- Чего же ты пошла? - говорит дедушка.
- А по дурости, - смеётся бабушка. - А ты думал, по любви?!
- По любви! - кричит мой брат Андрюша.
- Нет, по любви! - кричит мой брат Серёжа.
- Бабушка, по любви! - кричу я.
И Всеволод тоже что-то кричит. Но не слышно. Дядя Гена так хохочет! Он на диван повалился. Ардальон едва выскочил из-под дяди Гены. Тётя Лера тоже смеётся. И дядя Владик. Даже мой старший брат Алёша, который всегда читает, отложил книгу и смотрит, что у нас случилось. И тоже смеётся.
Мы все знаем, что бабушка пошла за дедушку как раз по любви: Ей кругом говорили: "Аня, только за этого голодранца не выходи!" А она всё равно вышла. Ей говорили: "Что ты делаешь? Он же абсолютно жить не умеет! У него штанов путных нет!" А бабушка вышла. Между прочим, штаны у дедушки были. Серые брюки. Домотканые, теперь таких и нет. Хочешь, да не купишь! А у дедушки они были. Он свои брюки на ночь клал под матрац, чтобы утром брюки были как новые. Утюга у дедушки, конечно, не было. А если б у него даже был утюг, всё равно включить его некуда. Интересно, куда бы дедушка свой утюг включил? У них в деревне электричества не было! А потом они переехали в город.
Дедушка в общежитии поселился, а бабушку туда не пустили. В общежитии с детьми не полагается жить. А куда же она Шурочку денет? У них уже была Шурочка, как раз родилась. И бабушка снимала угол у дворничихи. Она до сих пор удивляется, как дворничиха её пустила с ребёнком. Добрая была! А бабушка даже забыла, как её имя. И дедушка не помнит. Он вообще с трудом может себе представить, как они тогда жили. Нелёгкое было время! Дедушка жил в общежитии с тремя товарищами, и на четверых у них были одни сапоги. Как они эти сапоги берегли, смешно вспомнить. Через весь город ходили в институт босиком.
- Ничего, в городе не колко, - смеётся бабушка.
- Можно на автобусе доехать, - говорит мой брат Андрюша.
- Или на трамвае, - говорит мой брат Серёжа.
- На метро! - кричит Всеволод. - Дедушка, на метро!
- На худой конец, просто в такси, - вставляет тихонечко тётя Лера.
Она всегда тихо говорит. А мы все прямо орём, так тётя Лера считает. У нас такая громкая порода, ничего не поделаешь.
Это сейчас взяли моду - за два квартала ездить. А чтоб ноги окончательно не отсохли, придумали себе туризм. Двести километров пробегут в отпуск и одиннадцать месяцев опять сиднем сидят. Надо ходить каждый день! Вот дедушка ходил каждый день через весь город и сапоги нёс под мышкой. Чтоб они не изнашивались. А уж перед институтом эти сапоги надевал и шёл в сапогах на экзамен к профессору. Сапоги на дедушке просто пели!
- Раз ты такой идейный противник туризма, - сказал дядя Гена, - что же ты каждый год всю школу с собой таскал: то в горы, то к морю? Вон и меня с толку сбил. И Владьку.
- Прошу не припутывать, - сказал дядя Владик. - Альпинизм - совсем другое дело. Это спорт смелых, а не ленивых!
- Ах ты мой скромник! - сказала бабушка и погладила дядю Владика по голове.
- Дачи не было, вот и бегал, - засмеялся дедушка. - А теперь я частный собственник, мне ничего не надо.
- Знаем мы, чего тебе надо! Телефон-то припрятал? Я хотела в книжку переписать, а уже нет.
- Какой телефон? - сказал дядя Владик. И ухватил бабушку за руку: - Дай давление тебе смеряю, для порядка.
- Нет у меня давления! - рассердилась бабушка. И отняла свою руку у дяди Владика. - Он знает какой…
- Ну, мама, дай померяю, ну что тебе стоит, - смешно заныл дядя Владик. - У меня же практики не хватает, честное слово! Ну какой же я буду врач? Всякого врача в его собственном доме на части рвут - там колет, тут жжёт. Каждый врач в своём дому - человек. А у нас все здоровые, как лошади, только брыкаются!
- А ты ещё не врач, - засмеялась бабушка.
- Всё равно теперь буду, куда уж деваться, - заныл дядя Владик. - Меня, между прочим, все хвалят, говорят, я такой способный…
- Сам не знаю, куда этот телефон подевался, - сказал дедушка. - Я даже и взглянуть не успел. Впрочем, он мне не нужен.
- Что за телефон-то? - спросил дядя Гена.
- Ты же его в пиджак положил, - напомнила я дедушке. - Во внутренний карман. Принести?
- Спасибо, Саня, не надо, - сказал дедушка.
- Ой, не могу, - сказала бабушка. - Врёшь ты, как маленький. А ведь тебе, говорят, семьдесят лет в обед?
- Подумаешь! - сказал дедушка. - И тебе когда-нибудь будет! Нашла чем попрекать.
- Вы меня заинтриговали, - сказал дядя Владик. - Объясните толком, что за таинственный телефон?
- А-а, ерунда! - отмахнулся дедушка.
- Конечно, - сказала бабушка. - Просто отец наш хочет работу сменить. Тут ему очень тихо, сами понимаете…
- Очень интересно, - сказал дядя Владик. - Да, кстати, я ведь трубку захватил, хочу твоё сердце послушать.
- Ещё чего! - сказал дедушка. - Тоже мне - профессию выбрал! Закончил бы, как люди, политехнический, глядишь, хоть канализацию бы на дачу провёл. А то бросаешься на людей!
Мне даже жалко дядю Владика стало. Он же учится. А бабушка с дедушкой прямо дотронуться до себя не дают. Я к дяде Владику подошла и тяну его за рукав.
- Что, Саша? - говорит дядя Владик.
Я рот пошире открыла и на него смотрю. Нет, не понимает.
- Глотать больно, - говорю я.
Дядя Владик обрадовался. Стал сразу мне шею щупать, под подбородком. "А тут? А так?" Я по очереди ему говорю: да, нет, опять да, снова нет. Чтоб ему интереснее было щупать. Потом ложкой мне в рот полез. Никакого, конечно, удовольствия, но я терплю. Пусть ему будет практика, раз все такие.
- Интересный случай, - говорит дядя Владик.
Всё-таки заинтересовался.
- Давно болит? - спрашивает.
- Ага. Уже несколько дней.
- От холодного? Или от горячего тоже?
- От всякого, - говорю я. И чувствую, как у меня в самом деле начинает в горле болеть.
- А от колючего? - говорит бабушка.
- Как это? - удивилась я.
- Да вроде ты всё утро из крыжовника не вылезала. Или мне показалось? Хруп на весь участок стоял.
- Точно, - подтвердил дедушка. - Кусты теперь голые.
- Они опять нарастут. И, к твоему сведению, крыжовник совсем не колючий! Я же не ветки ем. Что я, Мямля? Он просто лохматый и твёрдый…
- Придётся с недельку полежать, - вдруг говорит дядя Владик. - Ничего не поделаешь. Сейчас я лекарство выпишу.
- А не заразное? - беспокоится тётя Лера.
- Время покажет, - говорит дядя Владик. - Но лучше всё-таки изолировать. Можно на террасе пока её положить…
Вот это да! Я его пожалела, а он меня изолировать хочет. Я как закричу:
- Уже не болит!
- Так сразу? - удивляется дядя Владик. - Я, конечно, способный врач. Но чтобы до такой степени… Нет, не может быть.
- Может, - говорю я. - Ты посмотрел - и уже прошло.
- И глотать не больно? - сомневается дядя Владик.
- Нисколько!
- И холодное? И даже горячее?
- Какое хочешь! И колючее! И зелёное!
- А лимонад можешь? - говорит бабушка.
- Ещё как, - говорю я. - Прямо из бутылки могу!
- Вот и хорошо, - смеётся бабушка. - Сейчас за лимонадом пойдём. Я утром забыла купить. Кто со мной?
- Я! Я! Я! - кричат все мои братья.
Алёша книжку закрыл и уже вскочил. Андрюша ножик бросил. Он пилил этажерку. Ему интересно, как книжки рухнут. Это будет взрыв. Но он перепилить не успел, мы бы услышали. И Серёжа отложил ножницы. Он коня вырезал из бабушкиной шляпы. Но шляпа фетровая! Серёжа только морду успел пока вырезать. Эта морда сейчас смеётся. А Серёжа уже устал вырезать. Он рад за лимонадом пойти. И даже Всеволод хочет, хоть он и занят. Он тащит Ардальона за шею и мяукает, чтобы Ардальон думал, будто его несёт мама-кошка. Ардальон почему-то молчит. Может, верит, что его и вправду мама несёт? Но скорее всего, ему просто нравится младший брат Всеволод.
Всеволод многим нравится. Взрослые мимо него пройти не могут: "Ах, какой мальчик хорошенький! Просто картинка!" И остановятся. И присядут на корточки. Прямо оторваться не могут! Всеволод сначала сердился, что его так разглядывают, а теперь привык. Только начнут: "Ах, какой…" А он уже говорит: "Два года!" Это значит - ему два года. И больше на этих взрослых даже не смотрит, будто их нет. "До чего смешной!" - смеются они. Ещё оглядываются. Зато если кто-нибудь просто так мимо Всеволода пройдёт, Всеволод сразу заметит. "Эй! - кричит. - Эй!" И уже сердится. Мол, что же это вы мимо идёте? Разве не видите? Я стою! Такой мальчик хорошенький, кудрявый, глаза голубые - прямо картинка…
Тётя Лера беспокоится, как бы ей Всеволода не испортили. Может, уже испортили? Всеволода просто от зеркала не оттащишь. Что он там видит?
- Зюку, - смеётся бабушка. - Кого же ещё?
У бабушки был в эвакуации поросёнок - Зюка. Бабушка, когда его покупала, надеялась, что он вырастет и всей семье будет мясо на зиму. Бабушка его мыла в корыте. А Зюка хрюкал и на бок валился - так ему нравилось мыться. Он даже мыло любил. Бабушка мыло на табуретке забудет, а Зюка уже съел. И не болел совершенно! Наоборот - такой сильный сделался. Гладкий! Мой папа в санки его запряжёт и едет на Зюке в школу. Так Зюка вырос!
Соседка бабушке говорит: "Уже можно резать". А Зюка подошёл, нос бабушке в юбку сунул и обслюнявил всю юбку. А юбка новая была, бабушка её только-только из платья перешила. Тут бабушка поняла, что зря она на Зюку надеялась. Никакого мяса не будет семье! Ведь бабушка своего Зюку не сможет есть. И мой папа не сможет. И дядя Гена. "Глупость какая, - удивилась соседка. - Ну так продай на вес. И без вас съедят, раз вы такие нежные!"
Но бабушка никакая не нежная. Она блокаду пережила, с детьми. А её дочь, Шурочка, вообще блокаду не пережила. Когда бабушка приехала в эвакуацию и пошла устраиваться на работу, на неё так странно вдруг посмотрели. Замялись. Потом говорят: "Прямо не знаем, как вас и устроить! В вашем возрасте!" Бабушка удивилась: "В каком таком возрасте?" А ей говорят: "Ну, в преклонном. Вам ведь под семьдесят?" Бабушка даже засмеялась, хоть думала, что она уже никогда смеяться не будет. После Шурочки. Говорит: "Мне тридцать шесть". Тут все засуетились, сразу тащат бабушке стул: "Садитесь, пожалуйста. Вот ведь как… Что эта война делает!" И сразу ей работу нашли…
Но Зюка у бабушки на руках вырос, и есть его она всё равно не может. Даже продать на вес, чтобы кто-то другой его ел. Случай с Зюкой бабушку на всю жизнь научил. Она до сих пор никаких животных не держит, которых потом придётся резать. Ни кур, ни кроликов. Хотя у нас на даче вполне бы можно держать. Вон у Марины Савчук кролик есть, она его гулять на верёвочке водит. А с Зюкой бабушке долго бегать пришлось, пока она его хорошо пристроила. Она его в совхозе пристроила, чтобы от него поросята родились. Почти что даром, конечно, но хорошо. Бабушка была очень довольна. Пусть наш Зюка живёт! Он и сейчас, наверное, живёт. Только далеко - в Сибири, туда уж не съездишь проведать.
- Свиньи так долго не могут жить, - говорит старший брат Алёша. - Только слоны могут.
- Ну, всё ты знаешь! - отвечает бабушка. - Прямо прокурор! Будешь у нас прокурором?
- Этого прокурора уже на дополнительные занятия вызывают, - говорит дядя Гена. - У него по математике тройка.
- Это когда! - говорит брат Алёша. - Это же в прошлом году!
- Нет, Зюка живой! - кричит брат Андрюша.
- Бабушка, он живой? - кричит брат Серёжа.
Он уже плакать хочет. У Серёжи слёзы близко, ему пять лет. Серёжа любит, чтоб все были живые. Он мух от липучей бумаги отлепливает и на крыльцо выносит. Осторожно, за крылышки. Чтоб мухи на ветерке ожили. Если мухи не оживают, наш Серёжа плачет.
- И не вызывают, а приглашают! - хмуро говорит брат Алёша.
Конечно, ему неприятно, что дядя Гена про эту тройку сказал. Мало ли что бывает! Дядя Гена сам сколько раз говорил, что надо не для отметок учиться. Алёша не для отметок и учится. Подумаешь, тройка! Это же не двойка. Некоторые вообще на одни двойки учатся…
- Я тоже буду на двойки учиться, - говорю я.
- Можно, - говорит дедушка. - Но это хлопотное дело!
- Почему? - удивился Алёша. - Как раз легко!
Но дедушка считает, что это самое хлопотное дело - плохо учиться. На тройки или там на двойки. Их же надо без конца исправлять. Просто с ними намучаешься! Ни минуты не будет покоя! Надо всё время после уроков сидеть на дополнительных занятиях. А другие люди уже гуляют. На лыжах, например, ходят. Или в кино. А ты сиди пыхти. Дома тоже надо сидеть: одно и то же без конца переписывать. Опять неверно! Значит, опять переписывай. Дедушка бы с тоски умер, если б его так заставили жить. И родителей ещё уговаривай, чтоб они опять в школу пришли. Если их вызывают! А они не хотят! Что они там услышат приятного? Раз уж взялся плохо учиться, так без конца отдувайся. Даже в каникулы!
А на пятёрки как раз гораздо проще. Тут не в отметках, конечно, дело. А вообще. Просто выучил, быстро ответил - и ты свободен, как ветер. Живёшь в своё удовольствие! Читаешь, бежишь на каток. Друг к тебе пришёл - пожалуйста. Никто у тебя над душой не стоит. И тебе легко, и людям приятно. Родители сами в школу бегут на собрание. Их и не удержишь!
- Каждый выбирает по вкусу, - смеётся дедушка. - Некоторым, наоборот, нравится, чтоб над ними с палкой стояли.
- Нет, мне не нравится, - говорю я.
- Как хочешь. Я не уговариваю. Просто мне кажется, что так легче.
- Я всё равно историком буду, - хмуро говорит Алёша.
Он хочет как дедушка. У нас дедушка - историк.
- Возможно, - говорит дедушка.
Он только вот почему сомневается. История - это такая наука, главная. Она изучает, как люди жили. А люди всегда жили в полную силу, поэтому есть что изучать. И Алёше хватит. Но Алёша позволяет себе жить кое-как, на троечку. Это дедушку удивляет…
- Что-то ты, дед, больно разговорился, - смеётся бабушка. - Говоришь, говоришь! А магазин на обед закроют.
- Всё равно буду историком, - говорит Алёша. - Не кое-как!
- А я буду Зюкой! - кричит мой брат Андрюша.
Он встал на четвереньки и по комнате бежит. Уже хочет мыло съесть! Он его схватил. Но это же туалетное мыло! Зюка о таком мыле и не мечтал. Интересно, кто бы ему в эвакуации дал есть туалетное мыло? Его людям-то не хватало. Даже голову мыли хозяйственным мылом, такое было время.
Но Андрюша не понимает. Он тёте Лере никак мыло не отдаёт. Хрюкает! И носом тычется в подол. Тётя Лера уже сердится, а Андрюша всё тычется. Андрюшу очень трудно остановить, если он разыграется.
Дядя Гена тоже не может остановить. Он хотел Андрюшу на руки взять, но Андрюша брыкается. И так хрюкает!
- Прекрати сейчас же, Андрей! Слышишь? - говорит дядя Гена.
- А я не Андрей! - кричит Андрюша. И ещё громче хрюкает.
К окну подбежал на четвереньках и занавеску зубами тянет. Так ведь можно и разорвать.
- Андрюшка! - кричит дядя Гена. - Сейчас дождёшься!
Бабушка на улицу дверь открыла, веник взяла. Как взмахнёт веником:
- Зюка! А ну пошёл, бесстыдник, во двор!
Андрюша хрюкнул и сразу выбежал.
- Я тоже Зюкой хочу! - закричал брат Серёжа.
И выскочил за Андрюшей на четвереньках. Теперь самый младший брат, Всеволод, ползёт. У него руки короткие! Он животом за порог зацепился. Но всё-таки перелез и свалился в траву. Теперь визжит. Он будто такой маленький поросёнок. Я тоже в траве барахтаюсь и визжу. Мне трава уже в рот попала. Я пятачком тычу Всеволода, а он катается на спине и смеётся. Мы такие игривые Зюки!
Вдруг меня кто-то лягнул. В скулу. Больно всё-таки. Я смотрю - это Андрюшка. Он опять лягнул. И ещё кричит:
- Я тебя лягаю! Ты видела?
- А поросята не лягаются, - говорю я. - Ты что - лошадь?
Тут бабушка откуда-то нам кричит:
- Эй! Вы где? Идите сюда!
Мы на дорогу выскочили. У нас перед дачей заросшая дорога - в гусиной лапке, мелкая такая трава. А где же бабушка? Только сумка стоит, а в сумке - бутылки из-под молока. Никита Нечаев едет на велосипеде и звенит нам в свой звонок, чтобы мы сумку скорей убрали. Но нам некогда! Мы бабушку ищем.
Никита свалился, и велосипед отлетел в лопухи. Теперь там колёсами крутит. Думает, он ещё едет. А Никита коленку трёт и кричит:
- Я из-за вашей сумки чуть не упал!
- Ты как раз упал, - говорю я.
- Нет, я спрыгнул, - отказывается Никита.
- А вот упал, - говорю я.
- Ты сама в крапиву упала, - говорит Никита.
Это я упала ещё весной. Нашёл что вспомнить! Мне дедушка только-только привёз двухколёсный велосипед "Школьник". И я, конечно, сперва упала. Мне так обидно стало из-за этой крапивы! А дедушка смеётся! Я говорю: "Ты зачем мне купил этот велосипед?! Он в крапиву падает!" А дедушка ещё сильнее смеётся. Я тогда быстро влезла на велосипед и вдруг сразу поехала. Больше уже не падала.
- Думаешь, ты из-за нашей сумки упал? - говорю я. - Просто ты не умеешь ездить.
- Я в самом густом лесу ездить могу! Ни одного дерева не задену!
- Врёшь! Ещё как заденешь!
Мы с Никитой так друг на друга смотрим.
Раньше мы с ним очень дружили, а теперь не очень. Сама не знаю почему. Так получается. Я ему отвечу, и он мне ответит. И сразу поссоримся. Вера Семёновна, Никитина бабушка, считает, что было гораздо лучше, когда мы вообще разговаривать не умели. Мы тогда с Никитой ходили за руку. За руку друг друга возьмём и идём молча. Никита мне даст конфету. Если, конечно, есть. Потом я ему дам. Если в кармане найду. И опять идём, молча.