А когда торжественный момент Возрастания стал совсем близким, Белый шарик вообще запретил себе воспоминания и сомнения. Нужна была внутренняя сосредоточенность. Нужны были все запасы энергии и твердость духа.
Но даже в тот праздничный день Белый шарик не смог изменить привычке видеть себя мальчишкой. Разумеется, он отдавал себе отчет, что находится в космической пустоте, в центре звездной пирамиды, на вершинах которой взволнованно ждут его Возрастания шары-наставники - добрые, внимательные, умные, - а из соседних с пирамидой областей тоже следят за происходящим и шлют импульсы-поздравления другие шары. Но в то же время он чувствовал себя мальчиком, приглашенным в гостиную, где собрались доброжелательные, но строгие воспитатели и солидные гости.
Он не был теперь растрепанным пацаном с Банного лога, а пришел сюда, как приходили на торжественные гимназические акты мальчики Реттерхальма. В праздничном костюме - вроде того, какой однажды заказала для Лотика мадам Валентина: короткая синяя курточка с узкими рукавами и просторным воротом, из-за которого был выпущен широкий, отороченный кружевом воротник рубашки (и такие же манжеты спускались из-под обшлагов); светлые шелковистые брюки и черные башмаки - такие лаковые, что в них отражалась вся гостиная.
Гостиная эта не была той, в которой он много раз вел споры и получал нахлобучки. Это был целый зал с зеркалами, красными портьерами и сияющей люстрой над овальным столом.
У стола сидели все, кого Белый шарик знал. Не только жители пирамиды, но и ближайшие соседи. А на председательском месте - Зеленый шар, староста всех окрестных областей.
- Подойди, дитя мое, - с отеческим добродушием, но важно произнес Зеленый шар.
Белый шарик сделал, как полагается, три шага и наклонил голову (не лохматую, а на сей раз причесанную, с пробором).
Зеленый шар встал. Покашлял. Остальные внимали.
- Мальчик! Мы все пристально и с любовью следили за твоим детством. Прощали тебе шалости, радовались успехам. Видели, как ты становишься все более разумным и умелым… Ты порой тратил энергию на ненужные поиски и опасные эксперименты. Что поделаешь, так устроен мир: мы все учимся на собственных ошибках. Но теперь время детских ошибок позади…
- Пришло время ошибок молодости, - ввернул фразу Красный шар и заулыбался. Это слегка нарушило торжественность, но Зеленый шар принял шутку снисходительно. Посмеялся, покивал толстыми подбородками, лежащими на салатном жилете. На одном из подбородков светилась пунцовая бородавка (это был крошечный красный спутник, вращавшийся вокруг Зеленого шара).
- Дитя мое! Мы пришли к выводу, что ты достаточно разумен, чтобы шагнуть на новую ступень звездного развития. И тогда ты сможешь неизмеримо больше, чем раньше, совершить добрых деяний во имя идеи Всеобщего Резонанса…
Зеленый шар взял со стола красную с золотом папку. "Вот оно", - подумал Белый шарик, и сердце заколотилось.
- Белый шарик! - возгласил Зеленый шар громче и официальнее, чем прежде. - Пришла пора вручить тебе диплом Первого Возрастания. Для этого тебе остается сделать последний шаг. Собери силы и переступи черту!..
Все встали. Желтые тетушки торопливо выбрались из-за стола и, мешая друг другу, расстелили на темном паркете белую ленту. Прямо у башмаков Шарика. Одна шепнула:
- Вот ее и перешагнешь…
А другая:
- Только сразу, не топчись…
Это была не просто лента, не просто черта. Над ней упругой стеной встало энергетическое поле. Действительно, понадобится немало сил, чтобы пробить его. "Если не протолкнусь, пущу с плеча рассекающий импульс. На один-то энергии хватит, - подумал Шарик с дрожью праздничного азарта. - Только бы не зацепить кого-нибудь за столом…"
Белый шарик прекрасно понимал, что все это лишь игра его сознания. Но тем не менее отчетливо видел подробности: и отражение люстры в своих башмаках, и желтый закат над крышами Реттерхальма в раскрытых окнах, среди раздвинутых наполовину портьер. И ощущал, как теплеют от волнения щеки.
Большой Белый шар отошел к темной, с витыми бронзовыми столбиками тумбочке. На ней сверкал желтой ребристой жестью рупор граммофона. Большой Белый шар с торжественной плавностью опустил на диск никелированную головку мембраны… Без обычного шипения, неожиданно чисто, с мягкой громкостью заполнила гостиную музыка оркестра. Пели трубы и скрипки, вздыхал где-то позади них орган. Мелодия была та, которую Белый шарик ждал. Которую однажды он услышал у распахнутого во Вселенную окна. Только теперь она звучала более светло, без прежней тревоги. Хотелось броситься в нее, как в полет, раствориться в этом сиянии и счастье… И лишь еле заметно пробивалась наперекор оркестру высокая ровная нота - словно далеко-далеко Вильсон опять давил невпопад отдельный клавиш.
- Ну, мой мальчик! - Зеленый шар протянул тяжелую папку диплома. - Ты готов? Сделай усилие и шагай…
- Ага… сейчас, - неловко сказал Белый шарик. Качнулся вперед. Но одинокий звук нарастал, рассекая общую мелодию голосом тоскливого рожка.
- Что же ты? - уже с беспокойством поторопил Большой Белый шар. - Мы ждем, малыш. Всего шаг…
Медный рожок запел томительно и резко, врываясь в сознание сигналом неотвратимой беды. Белый шарик зажал уши.
- Не надо!
Мембрана сорвалась с пластинки, жестяной рупор со скрежетом осел, музыка оборвалась. Но медный сигнал звенел, заполняя пространство, превращаясь в человеческий голос, в мольбу о помощи, в отчаянный крик…
Белый шарик прыгнул к окну. Вскочил на подоконник. С шорохом упала сорванная портьера. Только что был за окном Реттерхальм, деревья, вечер, а теперь - непостижимо черный, непостижимо глухой межпространственный вакуум. Впервые Белый шарик видел эту пустоту Яшкиными глазами.
Яшка зажмурился. И вспомнил, как с высоких мостков прыгают в речную воду туренские мальчишки.
Тополек
1
Не было, не было времени, чтобы проникать на баржу и потом уже мчаться искать Вильсона. Белый шарик вонзился невидимым лучом прямо туда, где из-под завала рвался в пространство Стаськин черный импульс. Луч метнулся в поисках массы для Яшкиного тела - по глине, по шпалам. Уперся в один из топольков. Живые клетки! Тем лучше!.. Воздух толкнулся, как от небольшого взрыва. Яшка встал на месте тополька, увязая лаковыми башмачками в жидкой, блестящей на солнце глине.
Стаськин сигнал уже угасал, как угасает крик обессиленного человека. Но Яшка теперь точно знал, где Вильсон. Вскинул над головой, как топор, сомкнутые ладони.
Тонкая - уже слишком тонкая! - импульсная нить, что связывала Яшку с Белым шариком, застонала от перегрузки. Но выдержала. Яшка махнул отяжелевшими руками - плоское пламя рассекающего импульса снесло и отбросило глиняную груду. Медленно упала наружу дощатая дверь…
Огонь взрыва от столкновения паровоза с машиной не погас. Он разгорался, делался разноцветным, превращался в сверкающий день. Стасик лежал навзничь на срезанной с петель двери и видел небо. Половина неба сияла вымытой голубизной, а другая была еще затянута пологом уходящей грозы. На нем таяли остатки радуги. Запах дождя, реки, сырых тополей волной прошел по Стасику. И Стасик решил, что будет лежать вот так - счастливый, свободный - тысячу лет.
Зачавкали шаги. В небе над собой, на границе грозы и синевы, Стасик увидел Яшку. Его голову и плечи. Голова казалась перевернутой, потому что Стасик сам лежал запрокинувшись. Перевернутый Яшка тревожно мигал и вытягивал шею. Шея и плечи были в странном кружевном воротнике. И Стасика обожгла испуганная догадка, что все это - продолжение бреда!
Стасик не то крикнул, не то пискнул, дернулся, сел. Затошнило. Но яркий день не исчез. И Яшка не исчез. Сел на корточки.
- Вильсон! Ты целый?
Нет, не сон. Вот он, Яшка, настоящий. Трясет Стасика, жалобно просит:
- Встань. Я хочу видеть, что ты живой.
Стасик послушно встал. Затоптался на твердых досках.
- А сапоги-то… Яш, они там остались…
Яшка метнулся в будку, вынес сапоги. Стасик толкнул в них ноги. Он чувствовал себя, словно среди дня заснул долгим тяжелым сном и теперь его растолкали. Потер ладонями лицо, потряс головой… День все так же сверкал, умытый ливнем. Обещал смену погоды, тепло. Пускай ненадолго, но возвращалось лето. И Яшка вернулся… Правда, не совсем такой, как раньше. Он, кажется, стал повыше и одет был почему-то как мальчики на картинках в журнале "Нива" у Полины Платоновны.
Стасик спросил:
- А ты… вернулся, чтобы как раньше? Или только чтобы раскопать меня?
- Что с тобой тут случилось? - нервно сказал Яшка.
- Ну, что… Поймали, наколку делать хотели. Во… - Стасик поднял на животе рубашку. - Только не успели. Выскочили радугой полюбоваться, сволочи. А тут… завалило, да?
- Оползень…
- Будто могила, - вздохнул Стасик. - Никто бы никогда не откопал.
- А они-то! Они же, наверно, за лопатами побежали!
- Держи карман… Никто бы не узнал. Если бы не ты… - Стасик вдруг содрогнулся мучительной, как боль, дрожью от всего, что пережил. Теперь уже трудно было разобраться, что случилось по правде, а что страшно привиделось в этой проклятой будке… Но зато Яшка - вот он!
Стасик опять спросил:
- Ты насовсем? Или только…
- Только, - вздохнул Яшка.
Радости поубавилось, но Стасик сказал храбро и спокойно:
- Ну, что же… все равно хорошо. Спасибо тебе, Яшка. - Потом попросил: - Ты не злись, что я тогда… ну, заорал так по-глупому. Это просто чтобы не зареветь…
- Да ладно тебе…
- А ты… - Стасик чуть улыбнулся. - Весь такой красивый. И вроде бы побольше сделался. Что, уже началось Возрастание?
- Нет. Я из тополька… вырос. Прямо здесь.
- Правда… - Стасик увидел, как на Яшкиной шее повыше воротника вздрагивает, приклеившись черенком, свежий листик. Хотел снять его, быстро потянул. Яшка ойкнул - черенок оторвался, и на коже выступила красная капелька. - Прости, - испугался Стасик. - Я не знал…
- Да чепуха. - Яшка промокнул капельку пальцем.
- Залечи, - виновато сказал Стасик. - Ты ведь умеешь.
- Не стоит. Мне теперь знаешь как надо энергию беречь… - Яшка снова ощутил, как болезненной жилкой дрожит импульсная нить. Даже голова кружилась и слабели ноги.
- Да тут ведь совсем чуть-чуть надо, энергии-то, - смущенно сказал Стасик.
- Тут-то чуть-чуть. Зато переброс во что обходится…
Он хотел сказать: "Мне пора уходить, Вильсон. А то будет беда". Но ощущение боли - не своей, Стаськиной - удержало его.
- Что у тебя с ногой?
Болел ожог. До сих пор эта боль была как бы отодвинута, существовала отдельно от Стасика. Но сейчас раскаленный стержень воткнулся в бедро.
- Папиросой… гады… - И Стасик закусил губу.
Яшка быстро сел на корточки. От его ладони пришел тугой успокоительный холодок, растворил в себе ядовитое жжение. Стасик задышал часто и облегченно. И все же сказал с упреком:
- Что ты делаешь! Сам же говорил - беречь энергию надо.
- Ладно уж… - Яшка встал. Под засохшей капелькой крови дергался на горле тонкий сосудик - в ритме натянутой до отказа импульсной нити. Яшка сумрачно спросил: - А если они снова тебя поймают?
- Теперь пусть попробуют… Знаешь, как буду отбиваться!
- Их же много…
- Ну и что! - яростно вскинулся Стасик. - Всех перегрызу!
Яшка осторожно сказал:
- А вот сегодня-то… ведь не отбился.
- Потому что… - Стасик стал смотреть вдоль рельсов. Они сверкали, слепили глаза. - Мне как-то все равно сегодня было. Потому что тебя не было…
- Меня ведь и опять не будет, - еще осторожнее напомнил Яшка.
- Все равно. Теперь уже будет не так. Мне теперь хватит…
- Чего? - прошептал Яшка.
- Ну… как ты пришел сегодня. Я помнить буду…
"На всю жизнь", - хотел добавить он, только постеснялся.
Прощание опять придвинулось вплотную, и они стояли друг перед другом, не зная, что еще сказать. Стасик неловко спросил:
- Ты сейчас опять в тополек превратишься?..
- Сначала я провожу тебя. Хотя бы до лестницы…
Лестница была недалеко. Они поднялись до половины, сели на сырые ступени. Близок уже был вечер, влажный воздух золотился. Небо совсем очистилось, но обрывки радуги все еще висели над заречной далью. Яшка обводил глазами горизонт, деревни с минаретами, изгибы обрывистого берега, похожий на белую крепость монастырь, серо-желтую после дождя реку. Видна была и черная баржа на песчаной полосе… Теперь на баржу ему не надо. Надо только отойти вон туда, на травянистую площадку. Сказать Вильсону, чтобы не ходил следом, а то его зацепит воздушным вихрем… Секунда - и встанет на откосе тополек… И наверно, Стаська не раз будет приходить сюда. Ладно, пусть приходит. Тополек - он не каменная статуя, живой все-таки…
А Стасик не смотрел ни вокруг, ни на Яшку. Сильно согнулся, теребил на сапоге отошедшую резиновую заплатку.
Вот и все. Надо что-то сказать на прощанье, потом встать, шагнуть в сторону… А что, если перетянутая, дрожащая в последнем усилии нить не выдержит, лопнет от первого движения? Потому и страшно двинуться?..
Или все же не потому?
Не поднимая головы, Стасик тихо спросил:
- Тебе не влетит, если ты опоздаешь на Возрастание?
Ни о каком Возрастании теперь не могло быть и речи. Энергии хватит лишь на то, чтобы вернуться. А для Возрастания копить и копить силы. Под укоризненное молчание больших шаров.
Импульсная нить натянулась, как тонкая-тонкая резина. Словно Яшка - тряпичный мячик, вроде тех, что на рынке продают по рублю веселые бабки, а другой конец резинки далеко-далеко, в чьей-то властной и нетерпеливой руке. Только шагнешь - и тугая сила унесет тебя в звездную пирамиду…
Но это - если не медлить. Нить уже на последнем пределе. На сколько минут (нет, секунд) хватит энергии, чтобы удержаться здесь?
А зачем держаться? Зачем они, лишние секунды?
Ласковый земной простор обнимал Яшку на прощанье.
"Пойду я…" - хотел сказать Яшка. И вцепился в ступеньку. И сказал:
- Возьми меня за локоть. Крепче!
- Зачем?
- Возьми!
Стасик испуганно вцепился.
- Яшка, что с тобой? Ты помираешь, что ли?
- Не-а… - Яшка зажмурился. Резко, беспощадно зазвенела темнота. Импульсная нить порвалась, хлестнула Яшку. Так бьет по лицу лопнувшая резина рогатки.
…В тот день в обсерватории "Сфера" было отмечено, что погасла звезда Я-37.
- Когда вы это обнаружили? - спросил у дежурного ассистента научный сотрудник Скицын.
- Двадцать минут назад, Михаил Петрович. Зафиксировали прямо на дисплее.
- Может, барахлит настройка? - спросил Михаил. Четырехмерный межпространственный анализатор, именуемый по привычке телескопом совмещенных граней, не был еще отлажен окончательно, группа "Кристалл-2" колдовала над ним днями и ночами.
- Но нет сигнала и на ленте хроноскопа… - Ассистент словно чувствовал себя виноватым. - Сами взгляните.
- Я будто чуял… - вздохнул Михаил. - Ладно, сделайте запись…
Вечером к нему пришел семиклассник Витька Мохов.
- Миш, все говорят, что Яшка погасла…
- Говорят, - вздохнул Михаил.
- Жалко…
Михаил сказал небрежно-философским тоном (явно чтобы утешить Витьку, а не себя):
- Что же теперь… Все равно это было очень давно. Прикинь, сколько световых лет, да помножь на коэффициент совмещенных пространств…
- Все равно жалко… Это для нее давно, а для нас-то ведь только сегодня… Яков Матвеевич знает?
- Нет еще.
- Миш, а правда, что хроноскоп пустили?
- На той неделе еще.
- И что, в самом деле он берет мгновенные импульсы? Все, что случилось в пространстве, фиксирует сразу? Независимо от расстояния?
- Не все, а в том секторе, куда направлен. И пока только графически… И энергии жрет за один сеанс, как целая космическая верфь за месяц. У нас уже половина накопителей пуста…
- Все равно… Значит, если где-то вспыхнула звезда, мы узнаем сразу? Не надо ждать, пока долетит свет! Да?
- Не надо ждать, - рассеянно отозвался Михаил. - Ты вот что. Скажи своему Цезаренку и еще этому… Юр-Танке, чтобы не лезли без спроса к моему вычислителю. А то уши отвинчу, не посмотрю, что князь…
- Не поймаешь, - засмеялся Витька. - Юрик теперь тоже знает, что такое прямой уход в подпространство.
2
Импульсная нить порвалась, и концы ее, скручиваясь, понеслись в пустоте Кристалла. Один конец ударил по Шарику. И газовые массы звезды стали стремительно гаснуть, проваливаться в тускнеющие пропасти, исчезать… Другой конец ударил по Яшке, свернулся в горячий клубок и спрятался внутри мальчишки - крошечный остаток звездной силы. Быстро остыл, затаился в Яшке, как еле теплое зернышко. (А может быть, звездная жемчужинка, из которой когда-то вырос кристаллик мадам Валентины?)
Яшка приголубил в себе это живое зернышко, словно крошечного птенца, - с резкой печалью о невозвратном. И… с облегчением, что обратного пути нет. Опять оглядел берега, заречье, небо. Все это теперь было его. Навсегда…
Но сам-то он, Яшка, был чей?
А Стасик ничего еще не понимал, спросил опять с хмурой заботливостью:
- Ну? Что с тобой?
- Куда же мне сейчас? - потерянно прошептал Яшка.
- Как… куда?
- Порвался канал! Понимаешь?.. Не вернуться мне туда!
Постепенно, со стыдливой и осторожной радостью Стасик осознавал, что случилось. Но открыто показать даже капельку радости не посмел. Сказал, насупившись:
- Ты велел держать. Я и держал… Я не виноват.
- А кто виноват? - Еле-еле заметно проскользнула в Яшкиных словах прежняя дурашливая искорка. И пропала. - Оба мы виноваты…
- Значит, назад тебе уже никак?
Яшка встал, засопел сердито, развел руками в кружевных манжетах.
- Нету Белого шарика. А Яшка вот он, весь тут. Навсегда… Куда мне деваться?
От приступа счастья Стасик обрел решительность:
- Балда ты! "Куда"! К нам!.. Только Полина Платоновна заспорит, наверно: она мечтала, чтобы ты у нее жил. Она с ума сойдет от радости.
- То-то уж "радость", - хмыкнул Яшка.
- Пошли, не разговаривай!.. Постой. Ох, Яшка, как ты по улицам пойдешь такой… придворный? Народ сбежится.
- А старая одежда? Ты ее куда девал?
- Наверно, в бурьяне! Пошли искать!
Сверток и правда оказался на прежнем месте. Но штаны и рубаха были сырыми насквозь. Яшка зябко передернул плечами.
"А высушить не можешь? Помнишь, как раньше?" - взглядом спросил Стасик.
"Нет…"
- Подожди! - Стасик знал, где под лестницей, в тайнике, большие мальчишки хранят в жестяной коробке спички. Для курева и для костров. Да и Яшка знал. Там же, под лестницей, нашлись и сухие щепки для растопки. Труднее было отыскать после дождя сухие бурьянные стебли. Однако и с этим справились. Разложили костер на том же месте, где в прошлом году Стасик вылепил шарик.