Огонь разгорался неохотно, извели полкоробка. Но в конце концов пламя выросло, застреляло искрами, рассеяло душный бурьянный чад. Яшкин старый костюм высыхал на глазах. Правда, Стасик перестарался и подпалил подол рубашки, ну да ладно…
- Готово, Яш. На…
Наконец-то он превратился в настоящего Яшку. В привычного, просто родного… Он заправил в штаны обгорелый подол, сунул босые ноги в стоптанные сандалии.
- Вот… А это сюда! - Сгреб в охапку "придворный" костюм и кинул в огонь.
- Зачем?! - огорчился Стасик.
- А куда его? Людей потешать?
Материя вспыхнула легко, словно пропитанная керосином. Стасик еле успел выхватить из огня край курточки. Прижал его сапогом, оторвал медную пуговицу.
- На память… - И добавил про себя: "Доказательство, что все это было…" Покачал пуговицу на ладони. - Красивая какая. Сам такую придумал?
В окантовке из крученого тросика были оттиснуты на меди скрещенные шпаги с фигурными рукоятями, якорь, а над ним - половинка восходящего солнца с лучами.
Яшка наклонился над пуговицей.
- Ничего я не придумал, само получилось… Кажется, это командорская эмблема.
- Что?
- Не помню точно… Если вспомню, скажу. По-моему, это из Реттерхальма… - Он усмехнулся невесело, не по-детски даже. - Из тех времен, когда мадам Валентина фан Зеехафен выращивала в цветочном горшке кристаллик… Хотела вырастить модель всего Мира, а получилось вон что… беспризорный пацан Яшка.
- Ну и ладно! Какая разница! - сердито сказал Стасик.
…Он тогда просто так бросил эту фразу. Но гораздо позже не раз вспоминал ее и даже гордился такими словами - и когда писал свою монографию о свойствах Великого Кристалла и о юности Вселенной, и когда в должности и звании Звездного Командора воевал за права Детства. И когда на катамаране "Даблстар" уходил в экспедицию по Большому темпоральному кольцу… "Какая разница? Модель Вселенной и мальчик… Может быть, это одно и то же…"
Стасик затоптал сапогами костер.
- Пошли… Ох, смотри, темнеет уже.
Они стали подниматься по шатким ступеням.
- Боюсь я, Стаська, - серьезно заговорил Яшка. (Давно уже он не говорил "Стаська", "Стасик", все "Вильсон" да "Вильсон".) - Так боюсь, даже ноги не идут.
- Я тоже, - признался Стасик. - Обещал в четыре быть дома, а сейчас уже сколько… Мама давно с работы пришла…
- Да я не про это!.. Вдруг меня никому не надо. Ни Полине Платоновне, ни…
- Не выдумывай.
- А еще вот что. Скажут ведь, что нужно меня в детдоме отпрашивать. А меня там сроду не было!
- А мы признаемся… что не в детдоме жил, а бродяжил давно уже. Даже проще будет. Остался, мол, во время войны без родителей, жил то тут, то там, нигде не задерживался…
- Ох, а она… Полина Платоновна скажет: "Сколько хлопот с бродягой. А я больная, старая…"
- Ты забыл, что есть еще я и мама? - строго спросил Стасик. - А Полина Платоновна… ее ведь можно вылечить! Ты же умеешь!
- От старости разве вылечишь? - вздохнул Яшка. - Да и вообще я ничего такого теперь не умею. Неужели ты не понял? Я теперь совсем такой же, как и ты.
- Так это же во как здорово! - Стасик чуть не обнял Яшку.
- Но я теперь ничего не могу… почти, - прошептал Яшка.
- Что не можешь? Чудеса творить, что ли? - сказал Стасик с веселой пренебрежительностью. Хотя в груди щекоталось уже другое: не насмешка, а ласковое желание защитить Яшку от невзгод. А тот повторил:
- Ничего не могу. Разве что самую малость.
- Вот и сделай себе такую малость: табель, что в какой-нибудь школе третий класс закончил. Чтобы вместе идти в четвертый… Сможешь?
- А что толку? Я, наверно, не помню даже, сколько дважды два… Это раньше я все знал, все помнил, когда был шариком. А теперь?.. Наверно, и на фисгармонии играть не смогу.
- Я тебе дам "не смогу"! - Стасик почти по правде разозлился. - Заладил одно: "Когда я был шариком…" Шарик, что ли, на фисгармонии играл? Яшка играл! И Чичу кто лупил? Шарик?
Яшка подобрался:
- Мы когда пойдем Чичу искать? И этого… Васяню? Завтра? Сейчас-то уже поздно…
Над крыльцом горела яркая лампочка. На крыльце стояла мама. За ее подол держалась Катюшка.
Мама повернулась к калитке.
- Явился!.. О-о! Да вы, сударь, не один! Полина Платоновна, выйдите-ка посмотрите, кто к нам пожаловал!.. Где это вас носило дотемна, голубчики?
Стасик и Яшка привычно повесили головы.
Вышла Полина Платоновна. Слабо всплеснула руками.
- Вернулся…
- Вернулся, - подтвердила мама. - Всё вернулось, будьте, Полина Платоновна, уверены… Сейчас они нам расскажут о своих похождениях. А?
- Ну чего, - пробормотал Стасик. - Заигрались маленько.
Полина Платоновна тихонько засмеялась. Но мама сложила на груди руки и посмотрела на каждого по очереди:
- Они заигрались.
- Ну чего… - опять сказал Стасик с наивной надеждой увести разговор от опасной темы. - Устали ведь мы, кушать хочется.
- Да-а? - почему-то очень удивилась мама.
И тут вмешалась Катюшка. Потянула маму за подол и внятно произнесла:
- Фасик хосет кисей.
Казалось бы, мама должна умилиться: впервые в жизни дочь сказала связную фразу! И мама умилилась. Но как-то не по-настоящему:
- Да-а? Кисель? Как замечательно! А ну, идите-ка в дом… "фасики". Будет вам кисель. Обоим поровну…
Эпилог. Дремлющий мальчик
1
Академик Я.М. Скицын. Из некролога. "Академический вестник", № 4123/2, стр. 114.
"…старейшего ученого с мировым именем, на трудах которого воспитаны несколько поколений исследователей Вселенной, известных своим нестандартным подходом к решению проблем темпоральных эффектов и взаимодействия совмещенных пространств.
Начало биографии Якова Матвеевича Скицына лежит в тех временах, которые большинству из нас представляются глубокой историей. Он родился перед Второй мировой войной, во время войны потерял родителей, беспризорничал, был усыновлен жительницей сибирского города Турени, а после ее смерти жил в семье Скицыных, где нашел себе названого брата и будущего многолетнего соратника. Со Станиславом Матвеевичем Скицыным создал ряд научных трудов: "Локальность темпоральных колец", "Диалектика гипотез кристаллического строения Вселенной" и др. Сотрудничество это в известной мере имело место и в сфере общественной деятельности, когда С.М. Скицын активно поддерживал движение по защите Детства, именуемое в некоторых областях совмещенных граней "командорским". Совместная деятельность Я.М. и С.М. Скицыных продолжалась до момента, когда С.М. Скицын вопреки мнению академического большинства организовал и возглавил экспедицию "Кольцо-антивектор" на экспериментальном межпространственном катамаране "Даблстар" под командованием капитана В.Е. Пантюхина (как известно, "Даблстар" не вернулся, и судьба экспедиции до сих пор не выяснена).
Возможно, именно горячая и порой выходящая за рамки академических отношений поддержка этой экспедиции Я.М. Скицыным осложнила на долгие годы его отношения с бывшим руководством Академии и затруднила его научную деятельность. Да и неординарный подход к решению ряда философских проблем в определенные годы не мог не служить тормозом для полноценной работы ученого. Такие труды, как "Многослойность Времени", "Антивектор. Влияние будущего на прошлое", встречались тогдашней официальной наукой в штыки. И даже теперь, в пору новых подходов к проблемам Мироздания и осознания всеобщей неоднозначности Бытия, мы не можем до конца оценить вклад Якова Матвеевича Скицына в решение глобальных проблем Пространства и Времени. Его главные труды ждут еще своих исследователей, они помогут нам по-новому подойти к решению вопросов, которые до недавней поры казались неразрешимыми.
И это значит, что Я.М. Скицын будет современником еще многих поколений".
В конце августа, вечером, в комнате Михаила Скицына собрались: Витька Мохов - внук директора обсерватории "Сфера", его лучший друг Цезарь из города Реттерберга, четвероклассник Филипп Кукушкин из поселка Лугового, Матвей Радомир, по прозвищу Ежики, и Ярик - жители Полуострова, а еще - юный владетель княжества Юр-Танка-пал и маленький Юкки, который наконец осел в этом княжестве и стал командиром мальчишек-трубачей.
Сидели на диване, на столе и на подоконнике. Необычно спокойные, притихшие. Михаил только сегодня вернулся из Ветрогорска, он жил там несколько дней после похорон прадеда.
… - Да ерунду говорят, что он болел, - сказал Михаил. - Он работал до последнего дня. Еще утром модель Большого Маятника отлаживал. А вечером вдруг лег и сказал: "Ну, братцы, пора. Надо отправляться искать Вильсона…" Ну и… будто уснул. Сперва никто и не понял даже…
Мальчишки молчали. Только простуженный Филипп осторожно посапывал и вытирал разноцветным ситцевым рукавом нос. Да маленький командор Цезарь Лот покачивал медной пуговицей на шнурке, постукивал о пластик подоконника.
- Странная там еще вышла история, - задумчиво сказал Михаил. - Прочитали в завещании, что хочет Яков Матвеевич необычный памятник. Мол, в детстве, в Турени, была в заброшенном парке скульптура - дремлющий мальчик. Видимо, работа какого-то старого мастера, может быть даже итальянца. В старину купцы, любители искусства, завозили такие редкости в самые глухие города… Он даже фотографию приложил, вот…
Пошел по рукам старинный, плоский, не цветной снимок с надломленным уголком. На фоне кустов и полуразрушенной кирпичной стены с церковным окном белел сидящий на низком постаменте мраморный мальчик с растрепанными локонами. Он сидел, поджав ногу, опирался о постамент одной рукой, а другую поставил локтем на колено и подпер голову ладонью. Словно в самом деле задремал, выйдя из воды после купанья и пригревшись на теплом прибрежном песке… Сбоку стояли двое мальчишек - настоящие. В просторных перекошенных трусах, обвисших майках, босые и серьезные. Они держали воздушный змей из газеты, на которой, приглядевшись, можно было разобрать заголовок "Туренская правда".
- Вот этот, лохматый, как Филипп, и есть прадед, - вздохнул Михаил. - А второй - друг Вильсон. Стасик… Здесь, у этого мраморного пацана, они часто играли…
Юкки подержал карточку дольше других.
- Встречались, что ли? - шепотом спросил Ежики.
- Может быть…
Князь Юр-Танка потрогал на голой груди серебряный орех-амулет, сказал тихо и будто стесняясь:
- Ну, а что странного? Ну захотел такой памятник…
- Да, в том, что захотел, ничего… Стереографом взяли со снимка форму, рассчитали, сделали матрицу в натуральную величину, отлили из зернистого пластика - по виду и по весу совсем как мрамор. Укрепили на плите. Все потом разошлись, а мы с Володей Рябцевым, тамошним аспирантом, задержались еще, выпили, по правде говоря, маленько, у него фляжка была… А наутро он ко мне заходит. "Слушай, - говорит, - я вчера там, кажется, карманный нейроблок от институтского "Кентавра" посеял, без него - как слепой. Пойдем поищем…" Ну, пошли. Блок-то увидели сразу, а… мальчишки нет.
- Как нет? - удивился Филипп Кукушкин. - Совсем?
- Да. Голая плита…
- Украли, что ли? - сказал простодушный Ярик.
- Боже ж мой, кому он нужен? Добро бы мрамор, подлинник, а то ведь… Ну, конечно, отольют другой, да как-то… необъяснимо это.
Все молчали. Шутить на эту тему было неловко, а всерьез что скажешь?
Наконец Витька напряженным голосом произнес:
- Мало ли чего необъяснимого бывает. Недавно Филипп опять в Башне на Большом Маятнике болтался, как на качелях. А сверху вдруг голос: "Долго ты будешь, обормот, мочалить Меридиан?"
- Не ври, - сказал Филипп. - Не было голоса.
- Не было, так будет… А три дня назад, Миша, "Я-тридцать семь" зажглась опять! Тебе еще не сказали?
- Яшка зажглась?
- Ага… Хроноскопом взят сигнал. Значит, только что.
- Батюшки-светы, - сказал Михаил. - Велика ты еси, мать-природа, и все мы слепы пред тайны твоя… А может, это не она? Не он?..
- Координаты-то в самой точке. Хоть булавку втыкай… Правда, показатель яркости переменный, зубцы на графике…
- Может быть, двойная звезда получилась? - вдруг негромко спросил Юр-Танка. - Они, двойные-то, всегда мерцают…
- Не знаю. Там преобразователь опять барахлит, потому что Зиночка Куггель дежурила, не следила толком. Не пускал бы ты ее, Миша, у нее только женихи на уме…
- Зато она помогла вам перевести со старого языка "Историю города Реттерхальма", - напомнил Михаил.
Юкки повозился на подоконнике, подышал на свою серебряную трубу, потер ее подолом желтой форменной рубашки и сказал с сожалением:
- В этой "Истории" одна путаница и сочинительство… И не верьте вы, что мадам Валентина вырастила кристалл из какой-то звездной жемчужины. Девчонки играли, сестра Лотика, Вьюшка, порвала бусы, а мадам Валентина одну бусинку потом подобрала. Ну и вот…
2
Июль тысяча девятьсот сорок девятого года был душный, пропахший сухой полынью и горячей пылью немощеных улиц. К ночи затягивало горизонты, и бесшумно зажигались над городом Туренью зарницы…
Мальчишки спустились по приставной лестнице с чердака, где у них было оборудовано "гнездо" для летних ночевок.
- Тише, а то Зяма опять увяжется…
Пробрались в огород, а оттуда в соседний двор - чтобы не огибать дом и чтобы не окликнули из окон: "Куда это вас на ночь глядя несет опять?" Перелезли через шаткий занозистый забор, и вот он, Банный лог. Знакомый до каждого камушка, до каждой ступеньки и все равно в сумерках немного сказочный. Такой, что разговаривать хочется шелестящим шепотом.
- Яш… а вдруг его там совсем нет?
- Куда он денется?
- Мало ли… Нашел кто-нибудь и утащил.
- А кому он нужен? Да и слухи пошли бы…
Стасик нерешительно вздохнул.
- Боишься все-таки? - спросил Яшка без подковырки, заботливо.
- Нет, - честно сказал Стасик. - То есть я боюсь, но только не темноты. Боюсь, что не найдем… Потому что я уже лазил один раз. И там его нету…
- Ты?! Один лазил?
- Не веришь?.. Это в мае было, когда ты простудился и дома сидел. А я после школы…
- Один? - опять сказал Яшка. То ли с недоверием, то ли с обидой.
- Я нарочно. Надо же наконец… ну, когда-то перебороть в себе это… страх этот дурацкий.
- Переборол? - совсем тихо спросил Яшка.
- Ну… не знаю. Но лазил там долго, пока все спички не истратил. А толку-то! Все равно не нашел.
Яшка сказал снисходительно:
- Без меня и не найдешь. Там есть незаметный закуток, за ржавой переборкой, сразу не увидишь…
Зарницы иногда разгоняли желто-розовыми взмахами темноту, но сразу же она падала опять - еще более плотная: небо совсем затянуло. Но в этой темноте Банный лог не спал, жил приглушенной вечерней жизнью. Неярко светились за листвой палисадников окошки, доносились оттуда тихие голоса. Шастали в лопухах коты. Где-то вперемежку с пружинным боем прокуковала в часах кукушка.
- Одиннадцать? - спросил Стасик.
- Ага…
- Вот как выйдет на крыльцо Полина Платоновна да как позовет опять: "Яшенька, Стасик! Вы уже легли? Спите?"
- А мы не отвечаем. Значит, спим… - хихикнул Яшка. - Хуже, если Зяма полезет на чердак. Завтра пристанет: "Где были? Опять от меня скрываете…"
- Ладно, может, пронесет. Мы же недолго. Только посмотрим, там он или нет. Правильно?
- Конечно. А вывезем завтра. У Петуха тележку попросим. А вытаскивать Вовка поможет, он хоть и маленький, а не болтливый…
- Ага… Яш! А куда его потом-то? На дворе держать, что ли?
- Не… Помнишь в Парке судостроителей разломанную церковь? Там совсем глухое место, и кирпичные выступы из земли торчат. Наверно, остатки столбов от ограды. Один - совсем как специальный постамент, низенький такой, широкий. Там и устроим. Кто увидит, решит, что так и надо, садовая скульптура… А на барже оставлять нельзя, ее скоро на металл пустят.
- С чего ты взял?
- Ну, подумай сам. Ее в этом году и так чуть разливом не снесло. Когда-то же надо убирать… Ну и вообще…
- Что?
- Жалко его как-то, хотя и каменный. Сидит один там, будто в тюрьме… А иногда кажется, что его и вовсе на свете нет. И значит, вообще ничего не было. Все приснилось.
- А вот… тоже доказательство… - Стасик помахал пуговицей на шнурке, что висела у него на груди, как амулет.
- Подумаешь. Пуговицу найти можно…
- Такую не найдешь, - возразил Стасик ревниво. Он очень ценил этот свой талисман. Не снимал никогда. Вот и сейчас они удрали с чердака босые, в трусах, даже без маек, а пуговица с якорем, шпагами и солнышком была на Стасике. Казалось бы, Яшкина пуговица, он ее должен беречь. Но Яшка был к ней равнодушен, а Стасик дорожил. Потому что из огня спас…
Так, переговариваясь, прошли они весь Банный лог. Выбрались на берег. Сумрак обнимал их, словно обкладывал теплой черной ватой. Но вот опять загорелась медленная зарница.
- Мигает, мигает, - сказал Стасик. - А ни дождя, ни грома…
- А вот как случится ливень с наводнением, да как смоет баржу…
- Ну да! Если уж половодьем не смыло… Гляди, как она далеко на песке.
При очередной вспышке баржа показалась черным китом, вытащенным на сушу. Когда подошли, их обдало запахами теплого железа и ржавчины.
- Лезем?
- Ага… Яш, фонарик не урони.
По рулевым петлям на корме они забрались на гулкую палубу. Она грела ноги, как неостывшая печка. Темно было, а квадратная дыра люка - совсем черная. Стасик храбро полез первым по режущим ступни скобам. Яшка передал ему самодельный фонарик - батарейку с прикрученной лампочкой и рефлектором из фольги. Но внизу взял снова.
- Впереди пойду.
Они долго пробирались среди клепаных перегородок, изогнутых труб, поломанных лесенок-трапов. Стукались, царапались, шипели от ушибов. Шипенье это разносилось эхом, словно из лопнувшей трубы сквозил горячий пар. Воздух был тяжелый - смесь ржавой духоты и влажной зябкости.
- Здесь, - пробормотал наконец Яшка. Желтым пятном фонарика показал на изгиб переборки. - Тут проход.
- Ох, я и не догадался бы…
Мраморный печальный мальчик сидел на железной палубе трюма. Поджал левую ногу, левой рукой оперся о клепаный лист, правый локоть поставил на поднятое колено, а голову лбом положил на ладонь. Яшка нагнулся, посветил в лицо. Глаза у мальчика были полузакрыты - он то ли задумался, то ли задремал.
- Я нарочно сел так тогда, в последний раз, - прошептал Яшка. - Думал, если найдут, то… ну, чтобы не в каком-нибудь дурацком виде…
В свете неяркой лампочки мальчик был не белый, а будто потемневшая слоновая кость. Видимо, сверху на него капало во время дождя: по спине тянулся ржавый подтек. И Стасику стало жаль каменного мальчишку, как живого. Вспомнил себя, замурованного в будке.
Он погладил мальчика по теплой мраморной спине с твердой цепочкой позвонков:
- Потерпи до завтра.