- Знаю, что да, заткнитесь, дайте я доскажу… Смешно, конечно, об этом объявлять, да уж всё равно. Моя мама, знаете, ух как вас любила, только она умерла и не успела мне много рассказать. Она говорила, что вы были очень красивая… ну да, как тот… девочка-мальчик в шляпе с пером. И что вы ужасно хорошо умели показывать… или представлять, ну, будто прямо почти как Лали. Хотите, я вам скажу, почему она меня так назвала: Оффи? Из-за вас! Честное слово. Она мне сама говорила!.. Что скажете? Вы были когда-нибудь Оффи?
- Вероятно, твоя мама видела меня в каком-нибудь старом фильме.
- Отчего же я Оффи?
- Может быть, Офелия?
- В точку! Значит, это вы и были. Вот здорово! Значит, вы были и эта… Офелия тоже?.. Мама рассказывала… Ой, как мне это жалко, что… вам теперь… больше лет!
- Напрасно ты стесняешься сказать, что я старая, Оффи, в этом нет решительно ничего для меня обидного.
- Да как же не обидно? Мама говорила, что эти, как их, ну, которые пишут всё в рифму, поэты, в стихах вас называли "Прекрасная Дама", разве не обидно - ведь вас не могут уже увидеть, какая вы были тогда. Уже никто не напишет про вас больше!
- Зачем? - улыбнулась старая Прекрасная Дама. - Ведь они уже написали! Достаточно только самой знать, сделала ли ты в жизни хоть что-нибудь хорошее или ничего. Вот и всё.
- Вы так думаете? - вдумчиво спросила Оффи. Чемпион оглядел девочку и как-то нехотя, снисходительно пояснил:
- Понимаешь ли, спортсмена ценят только по взлёту его высшего достижения. И вот оно уже остаётся за ним навсегда. На всю его жизнь… Может, про спорт это тут некстати?..
- Ничего, ничего, совсем не так плохо сказано. - Непомник подошёл и тихонько потянул Оффи за рукав. - Вот мой совет, девочка! По секрету: никогда не надо пытаться мерить музыку на метры или живопись на килограммы. Ничего не получится. Также нелепо задавать вопрос, сколько лет тому, кто написал "Гамлета" или - сколько лет той, которая некогда была и действительно стала Офелией. Им нет лет. Они не могут состариться так же, как девочке Джульетте вечно будет пятнадцать, и вечно жизнь её будет в весеннем цвету. Вечно! Во всяком случае, до тех пор, пока люди останутся людьми!
- Так давайте и останемся людьми! - Прекрасная Дама, смеясь, с влажными глазами протянула Непомнику руку.
Глава 25
ИСТОРИЯ НЕПОМНИКА
- А почему у него такая чудная фамилия? Таких даже не бывает.
Непомник обернулся. Фрукти пытливо на него смотрел.
- О-о, конечно, у меня, по всей вероятности, была какая-то другая фамилия. Но к счастью, я её совершенно не помню. А эта? Да ведь меня называют так только мои близкие друзья.
- Я бы могла рассказать, откуда взялась такая фамилия! - посмеиваясь, искоса глядя на Непомника, мягко проговорила Дама.
- Ой-ой-ой!.. До чего я этого не люблю… У меня полон дом некормленного народа, надо пойти поскорей их покормить… и вообще поболтать с ними, очень уж они волнуются… - договаривая на ходу, он бочком, бочком всё пятился и затем, юркнув за дверь, вовсе исчез.
- До чего он не выносит вспоминать то, чего он не помнит! - восхищённо объявил Розовый Нос.
- Вы заметили, ребята, какой у него смуглый цвет лица?.. - кивнул на дверь, захлопнувшуюся за Непомником, Чемпион. - Прямо-таки совсем тёмный, верно? Вот она вам всё объяснит!
- Очень просто. Он ведь южноамериканец. Он там родился и долго-долго жил ещё в те времена, когда там были двадцать две или сорок три республики и в каждой сидело по диктатору. Некоторые из них были жестокими диктаторами. Другие очень жестокими. А третьи - просто извергами. Правда, время от времени их свергали, и тогда на месте кровожадного изверга оказывался обыкновенный жестокий правитель. Но иногда получалось и наоборот.
Наш друг Непомник был совсем молодым человеком. Он был храбрым, горячим и не мог терпеть несправедливости, насилия и лжи. И он примкнул к группе заговорщиков, решивших свергнуть своего диктатора.
Среди города в одном доме они устроили штаб и склад оружия и стали расклеивать листовки. В них они обличали палачей и призывали народ к восстанию… И наш юный друг Непомник был схвачен полицией Хунты с этими листовками в руках. Его заперли в подземелье и начали уговаривать выдать товарищей и назвать им дом, где спрятано оружие. Он отвечал: "Нет". Его мучили и пытали до тех пор, пока он не почувствовал, что в голове у него начинает что-то смещаться, в особенности когда его подвешивали вниз головой к потолку. И вот тогда, на пятый или десятый день, он решил, что мало отвечать: "Не помню", "Не знаю", ему нужно действительно позабыть этот дом.
А дом этот красовался в его памяти так же ясно, как большая цветная фотография на стене. И вот тогда он начал его переделывать, чтоб позабыть. Прежде всего он взялся за зелёную черепичную крышу и изо всех сил заставил её сделаться железной и стал перекрашивать в красный цвет, как все соседние дома. Это было очень трудно вначале. Зелёная всё время всплывала у него перед глазами, и он с ней боролся, твердил: "Нет, ты красная!" И в конце концов он убедил себя: он увидел дом с красной железной крышей. Таким же образом он наглухо заделал круглое чердачное окошечко, украшенное барельефом из лавровых листьев, как веночком. Потом он сделал из четырёх окон второго этажа шесть окон третьего. Он устроил четыре несуществующих балкона на втором, перекрасил весь дом, вместо крылечка придумал террасу и на месте грязного двора разбил зелёную лужайку, посреди которой посадил цветочки. Светло и радостно стало у него на душе, когда после долгих ночей упорной работы он убедился, что совсем уже не помнит того, что знал вначале, и перед ним маячит, как живой, совсем другой, созданный им домина в три этажа с балкончиками, терраской и лужайкой… Но рядом-то ведь была хижина, крытая тростником!.. Ну что ж! Он принялся за хижину. Вообразил на её месте домик, каких были тысячи по всему городу, выбелил его и уснул счастливый. С этого дня, даже вися вверх ногами, он в полузабытьи, теряя сознание, начал невольно проговариваться к восторгу своих палачей. И они лихорадочно шныряли потом по всему городу, отыскивая зелёную лужайку с цветочками перед трёхэтажным домом с красной крышей. Пересчитывали балконы на вторых этажах и так ничего и не могли найти: ни людей, ни оружия до того самого дня, когда толпы людей вышли на улицы и оружие начало стрелять.
Диктатор, к общей радости, был наконец свергнут, и на его месте оказался теперь некий Дон-Де, один из тех, кто скрывался в доме, который так мужественно и успешно старался в своё время позабыть наш Непомник.
Сам он, после того как народ освободил его из подвала, долгое время провалялся без памяти на соломенном тюфячке в хижине с тростниковой крышей, у какой-то старушки. Она отпаивала его настоями горьких трав и делала прохладные примочки на его распухшую голову до тех пор, пока однажды он не очнулся. И тогда он спросил: "Свергнут… или нет?" Ему ответили: "Диктатор свергнут!" Он прошептал "Ура!"… и снова потерял сознание, на этот раз от радости.
Так он пролежал ещё целый месяц в хижине, у старушки, куда часто заходили соседи и соседки, и все они рассказывали про то, как наладилась в городе жизнь при новом президенте. И мало-помалу наш бедный Непомник убедился, что горести и невзгоды, тяжкий труд и бедность в домах под тростниковыми крышами остались те же, что были раньше. А страх и несправедливость, с которыми клялись покончить, по-прежнему остались несправедливостью и страхом.
Тем временем в городе готовилось пышное торжество: в память свержения Хунты и годовщины правления Президента Дона-Де.
Войска в парадных мундирах выстроились шпалерами перед двухэтажным домом с зелёной черепичной крышей, единственным балкончиком и круглым чердачным оконцем с барельефом из лавровых листьев - здесь должен был быть открыт музей имени Дона-Де. Ведь именно в этом доме он бесстрашно скрывался, готовя переворот, когда его разыскивали кровожадные ищейки Хунты. Теперь этот дом должен был стать Национальным музеем. Ревели медные трубы, и бухали барабаны военного оркестра, солдаты стояли навытяжку, выпучив глаза. Президент Дон-Де в треуголке и белых штанах, обшитых широкой золотой тесьмой, сиял, принимая приветствия и раздавая награды своим прежним соратникам.
Бедный наш друг ничего не знал. К хижине подъехала машина, его усадили в неё и с почётом провезли по улицам. Наконец привезли к открывающемуся музею и поставили на ковровую дорожку, разостланную до самого крыльца, где стоял Президент, раздавая награды. С двух сторон его поддерживали под руки, потому что он был ещё слаб. Ему шепнули, что вот сию минуту сам Президент вручит ему награду за мужество и стойкость - "Золотое солнце Справедливости". Его на ходу спросили репортёры, узнаёт ли он теперь этот великолепно отремонтированный дом? И он ответил:
"У того дома не было ни таких красивых солдат, ни громких оркестров, ни президентов в золотых парадных штанах. Нет, я не узнаю этого дома".
Его подвели к Президенту, и тот громко сказал толпившимся вокруг него журналистам:
"Вот, друзья, это один из самых стойких моих сподвижников! Вот уж кто поистине достоин ордена. Ты узнаёшь меня, старый дружище, в моём новом мундире?" И он протянул руку и взял с подушечки большой, как блюдце, орден "Золотое солнце Справедливости", готовясь надеть его на голубой ленте на шею награждённого.
Но наш друг посмотрел в глаза Президенту и покачал головой.
"Нет, - сказал он, - я тебя больше не помню!"
И он повернулся и медленно, потому что у него ещё болели ноги, ушёл по голубому ковру, не оглядываясь…
Вот почему за ним осталось это странное имя: Непомник. Вы спрашивали. Теперь вы знаете, - тихо улыбнулась притихшим ребятам Прекрасная Дама.
Глава 26
НЕЛЕПОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ ПРИНЯТО!
Космос молчал, не отвечая на позывные всех Пунктов и Центров Земли. Срок приближался неотвратимо, люди это знали, а животные чувствовали.
Все уже привыкли к тому, что животные ищут убежища у людей. Никого не удивляло, когда они отовсюду стекались поближе к человеческому жилью в какой-то смутной надежде найти спасенье около самых разумных и опасных, а может быть, и жестоких существ планеты.
Похоже было, как будто вся борьба, неприязнь, недоверие отступили перед общей бедой, и своим безошибочным инстинктом звери это чувствовали.
Прибрежные воды и заливы были полны дельфинами, подплывавшими прямо в руки людей, с немым вопросом всматриваясь своими умными маленькими глазками, будто спрашивая: "Что же это с нами делается? Что надвигается на нас?" Стаи присмиревших обезьян заполнили городские и пригородные парки; стада антилоп трусили мелкой рысцой, как цирковые лошадки, пробираясь по утихшим улицам больших городов; антилопы и лоси вмешивались в домашние стада коров или овец; печальные жирафы просовывали головы в окна второго этажа городских домов; и люди находили утешение в том, чтобы кормить их хлебом и фруктами. Сбившиеся в необычные стайки лисицы жались в одной стороне большой площади, не обращая внимания на заячью стаю, с пугливой покорностью жевавших листья капустных кочанов, которые сваливали перед ними задумчиво усмехающиеся водители овощных самосвалов.
Никого теперь не могло удивить, если он, проснувшись в своей квартире, обнаруживал рядом со своей подушкой свернувшегося калачиком пушистого енота, целую стайку зелёных птичек, усыпавших люстру, а в кресле рядом выглядывавшую из-под пледа, угревшуюся там мартышку, которая по водосточной трубе забралась на десятый этаж.
Никому в голову не приходило гнать от себя внезапно появившуюся во дворе или в садике львиную семейку. Когда случалось такое, матери кричали из окна своим ребятишкам, игравшим во дворе:
- Эй, не видите, что ли? У нас же львы во дворе! Чего вы зеваете, они, может быть, есть хотят?
И львы безропотно дожидались своей очереди, когда дети из рук раздавали им еду.
Вся давняя, древняя вражда, предубеждения и распри, по мере приближения кометы, слабели и теряли свою силу, и всё ярче, мощнее становилось для всех существ то, обычно непростительно забываемое людьми, главное, общее, что неразрывно связывает всех: их общая жизнь на одной планете.
И вот, в эти дни приближения Срока, когда никто ничему уже, казалось, и удивиться не мог, все директора Центров Связи "Земля - Космос" были всё-таки изумлены.
Шло обычное, безотменное и безрезультатное заседание директоров. По всему земному шару в Центрах Связи в восемнадцати совершенно одинаковых круглых небольших залах, за одинаковыми круглыми столами сидело восемнадцать директоров, и все они учтиво обменивались мнениями, разместившись на соответствующих стереоэкранах. Всё выглядело традиционно, совсем как на каком-нибудь старинном заседании.
Председатель, по обычаю, предложил обсудить текущие дела, но так как никакие дела по контактам никуда не текли и даже не двигались с места, было решено их не обсуждать.
- Что поделаешь? - сказала представительница Центра "Акангауга" в Андах (все её звали просто Анда). - Мы выложили всё, что у нас есть. У них по-прежнему "нет заинтересованности". Вот и всё. Последнее странное их включение о "возможных отклонениях" ничем не подтверждается.
- Абсолютно ничем, - бесстрастно согласился Председатель. - Есть у кого-нибудь из уважаемых участников если не новая информация, то хотя бы соображения по поводу какой-либо непоступившей информации?
Все участники держались очень достойно, обмениваясь чопорными полупоклонами. Тревога и печаль, которая у каждого была на душе, совершенно не отражались на их лицах. Судя по внешнему виду, можно было предположить, что эти восемнадцать невозмутимых мужчин и женщин, смуглых и белых, совсем чёрных и жёлтых, молодых и пожилых, собрались, чтоб, не торопясь, обсудить какую-нибудь археологическую находку в гробнице царства Урарту или Ниневии.
- Никаких гипотез о передаче, которую Новая якобы от нас принимает, ни у кого из коллег, вероятно, нет? - равнодушно, но добросовестно исполняя до конца все формальности, рассеянно осведомился Председатель.
- Собственно, какое это теперь может иметь значение? - мягко заметил смуглый индеец, директор Центра "Попокатепетль".
И тут профессор Ив сделал лёгкий, но странно порывистый полупоклон. Все удивлённо посмотрели на него.
- Мы в своё время совершили решающую ошибку, - очень сдержанно, самым бесстрастным академическим тоном, скрывая волнение, произнёс Ив. - И сделали мы её очень давно. Выкладывая все наши великие… для нашего времени воистину великие достижения в электронике, бионике, астрофизике и тому подобное, мы непростительно упустили из виду, что есть одна-единственная область, где они действительно нуждаются в нас, где мы их опередили!.. Я предвидел всё, что вы мне сейчас возразите. Предвижу бесконечные недоумения, вопросы, споры. Я со всей ответственностью предлагаю провести сегодня же совещание здесь, в моём зале. Собраться всем здесь, то есть сделать на ракетах необходимый часовой, полуторачасовой перелёт. Я жду вас как гостей!
Глава 27
ЗАСЕДАНИЕ ПО-СТАРИННОМУ
С затихающим посвистыванием межконтинентальные ракеты одна за другой приземлялись на крыше Центра Связи.
Профессор Ив, как радушный хозяин, встречал гостей у подножия эскалатора, плавно спускающегося в залу приёмов. С интересом осматриваясь, они неторопливо ступали на упругий, травяного цвета ковёр. С лёгкими шутливыми и радостными восклицаниями многие впервые в жизни обменивались рукопожатиями. Долго вглядываться, узнавая друг друга, им не было надобности; десятки лет на сотнях заседаний, докладов, симпозиумов и конференций они часами сидели друг против друга. Многие были знакомы с ранней молодости и встречались теперь пожилыми людьми, учёными с мировой известностью, и все изучили каждую чёрточку лица и звук голоса друг друга, но только тут впервые в жизни протягивали друг другу руку. И таким непривычным и неожиданным было это живое прикосновение и пожатие рук, чёрных, белых, жёлтых, смуглых, сильных ручищ и сухих, как птичьи лапки, маленьких ручек, что к собственному удивлению лица учёных невольно расплывались в какой-то беспомощной детской приветливой и обрадованной улыбке, вовсе не предусмотренной программой встречи. До того непривычно было ощущение жёсткости или бархатистой нежности женской руки, летучего запаха сигарного дымка или лёгких духов… Словом, удивительное это для них было сознание, что при желании можно протянуть руку ещё раз и дотронуться до собеседника. Конечно, никому и в голову сделать такое не приходило, но от одного сознания, что это можно сделать, как-то теплее становилось у всех на душе. Наконец появился и сам Председатель. Сердечно, как и все, пожал по очереди всем собравшимся руку и тоже улыбнулся.
- Как бы там ни было, а удачная это была идея: собраться разок всем вместе. Ведь легко могло получиться, что вся наша научная деятельность подошла бы… к концу, а мы не успели, так сказать, развлечься… Побаловать себя вот таким… странным способом! - и, любезно обратившись снова к профессору Иву, величайший математик столетия, директор Центра "Килиманджаро" дружески подмигнул: - Может быть, вы собрали нас, чтобы удивить тем, что в последнее время отмечены кое-какие отклонения от орбиты?
Все сдержанно рассмеялись. Действительно, все Центры с некоторых пор отчётливо регистрировали некоторые отклонения Земли от орбиты. Но все понимали, что это могло бы заинтересовать только теоретиков-наблюдателей с Юпитера на ближайшие десятки лет.
Робби, которому тут было вовсе не место, прятался за спиной у профессора Ива, стараясь не обращать на себя внимания.
- Робби, - не оборачиваясь, тихо сказал профессор, - приготовь ужин всем собравшимся. И помни, мы угощаем весь земной шар. Покажи, на что ты способен! Опять ты переключаешься на враньё. Не трясись, Лали будет ужинать с нами.
Робби мгновенно утих и отрапортовал:
- Я способен! Хорошо сказано! - И забормотал: - Всё насквозь просочится, пропитается с хрустящей корочкой, аромат не поддастся анализатору!..
- Теперь попрошу всех вместе со мной… Пойдёмте!
Лифт нырнул вниз, потянулся длинный коридор перехода, другой лифт взвился вверх, все молча, покорно следовали за хозяином.
Бесшумно сработал электронный ключ, и раздвинулась дверь. Все, недоуменно переглянувшись, вошли в полутёмное помещение.
Далеко впереди, в просторе громадного оперативного зала, в полутьме неярко светился и, как бы дыша, точно живой, слегка пульсировал, изменяя свою форму, перламутровый грот, многоцветно переливаясь золотисто-розовым светом.
В пёстрых его отсветах, на подушках, брошенных прямо на ковёр, полулежала девочка-подросток. В руках у неё была книга до того большая, что, упирая переплёт об пол, ей приходилось широко держать руки.
Посреди светящегося грота покачивалось в гамаке весьма странное существо, в изумрудно-зелёном старинном кафтане, туфлях с серебряными пряжками и с довольно уродливой, но весьма добродушной физиономией. Синий колпак со свисающей кисточкой на конце не оставлял сомнения в том, что это гном из сказки о Белоснежке или какой-нибудь другой. Вернее сказать, его подобие, и довольно своеобразное, потому что гномик этот был никак не меньше, чем с трёхэтажный дом ростом.