Голубин не докончил своей фразы: кто-то сильно толкнул его в бок прямо на Счастливчика. Голубин и Счастливчик стремительно полетели на пол.
- Ха, ха, ха, ха! - раздался над ними веселый злой хохот. - На другом-то месте не сумели шлепнуться, где посуше! - хохотал Подгурин, а за ним его товарищ Бурьянов, тоже оставшийся на второй год в первом классе, ширококостный, приземистый, похожий на калмыка или татарина, с насмешливым лицом и черною, как смоль, головою.
Счастливчик с трудом поднялся, потирая колено, которое он больно ударил об пол. В глазах Голубина стояли слезы.
- Вот они всегда так! Ах, какие злые, какие злые! - произнес он с укором.
Оба второгодника заливались громким смехом на весь коридор.
ГЛАВА XII
- Маленькому барину фриштык принес! - произнес, с широкой улыбкой на лице, гимназический сторож Онуфрий, которого "старшие" прозвали Президентом за его внушительный вид и умное лицо.
И Президент окинул Киру ласковым взглядом, ставя на стул у дверей объемистую корзину с завтраком, привезенную из дому Счастливчиком и monsieur Диро.
После арифметики следовал урок закона божьего, во время которого батюшка не спрашивал никого, а рассказывал то, что надлежало выучить к следующему разу. Потом было пение. Для пения мальчиков повели в зал. Преподаватель пения, ударяя пальцем по клавишам рояля, приказывал гимназистикам тянуть голосом за каждой нотой, издаваемой инструментом.
Еще пели по нотам: "до, ре, ми, фа, соль, ля, си" и обратно. Этот урок понравился Счастливчику: было весело и нетрудно тянуть голосом вместе с другими. Теперь наступила большая перемена. Мальчики завтракали: кто - у себя на скамейке кто - у окна. Завтраки у них были простые и несложные: у кого - булка с ветчиной, у кого - кусок колбасы, у кого - бутерброд с холодной котлетой или просто кусок вчерашнего пирога. Был и десерт: яблоки, леденцы, сухое пирожное. Некоторые ушли пить чай вниз, в раздевальную. Скромные завтраки эти приносились в уголке ранца или в кармане, тщательно завернутые в бумажку заботливыми родными, матерями, воспитательницами, прислугою. Немудрено поэтому, если появление громадной корзины с "фриштыком" произвело суматоху среди закусывающих мальчиков. Все мгновенно позабыли о собственной еде и сгруппировались вокруг стула, на котором стояла злополучная корзина с "фриштыком".
Впереди всех очутился Подгурин.
- Братцы! Да здесь на всю артель прислано! - крикнул он весело и, потирая руки, схватился за бечевку, которой была перевязана корзина. - Славное, значит, выйдет угощение!
- Не надо трогать! Это не тебе! Это новенькому принадлежит! - прозвучал довольно смело обычно тихий и кроткий, а теперь взволнованный голосок Голубина.
- Ну, ты, шиш, потише! Так залимоню, что от тебя только мокро останется! - сердито крикнул Верста, как называли в гимназии за чрезвычайно высокий рост Подгурина.
- Не суйся, Голубчик, не в свое дело! - насмешливо остановил его, поблескивая своими калмыцкими глазами, Бурьянов.
- Но нельзя же, нельзя брать чужое! - сильнее волновался Голубин.
- А тебе жаль, что ли? Да ты не бойся, малыш, мы не возьмем, мы только попробуем! - расхохотался Верста.
- Янко! Янко! Курнышов! Курнышов! - громко позвал Голубин обоих своих приятелей, самых благородных и рыцарски честных мальчиков из всего класса.
Но ни Хохла, ни Помидора Ивановича сейчас не оказалось в комнате. Вокруг корзины толпились по большей части приятели Подгурина и Бурьянова и были сами, очевидно, очень и очень не прочь узнать, что за обильный "фриштык" привез новенький из дому.
- Постой, я побегу искать Янко и Курнышова. Они заступятся, они не позволят им распоряжаться чужими вещами! - горячо воскликнул маленький Голубин и, отбежав от Киры, с которым не разлучался во все перемены между уроками, бросился в коридор отыскивать обоих мальчиков.
Счастливчик остался стоять, спокойный по своему обыкновению, и невозмутимыми черными глазами следил за тем, что будет дальше с его корзиной.
ГЛАВА XIII
Следил, впрочем, не один Кира. Следило до десяти пар любопытных детских глазенок за тем, как под быстрыми руками исчезали веревка и бумага, обвязывающие и обматывающие огромный пакет.
Подгурин сорвал последнюю обертку.
- Вот те раз! Целое царское угощение! - произнес он восторженно и живо поднял крышку судка, в котором были тщательно уложены две куриные котлетки с гарниром.
Еще минута - и грязноватая, замазанная в чернилах, рука Версты потянулась к котлетам. Он вытащил их из судка, немилосердно пачкая себе в соусе руки, и отправил в рот.
- За ваше здоровье, ваше королевское величество! - комически раскланялся он перед Счастливчиком.
Начало было сделано. Вслед за одним угощением отвевалось и другое. Теперь уже не один Подгурин хозяйничал в корзине. Бурьянов тоже запустил в нее руку, открыл другую крышку и, вытащив порядочный кусок рыбы из другого судка, принялся уничтожать ее с завидным аппетитом.
Их примеру последовали и другие мальчики. Один схватил бутылку с какао, уложенную самым тщательнейшим образом заботливыми руками няни, точно птица в гнездышко из ваты, и, отвернув пробку, вылил все содержимое бутылки себе в рот. Другой схватил грушу из корзины, третий - плитку шоколада, четвертый - компот в стакане… И в какие-нибудь пять минут от всех съестных запасов, привезенных Счастливчиком из дому, осталась всего-навсего одна пустая корзина.
- У вас дома всегда так здорово едят? - осведомляется Подгурин, облизывая губы.
- Что? - недоумевая, расширяет свои и без того огромные глаза Счастливчик.
- Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?
- Всегда!
- Ах, ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! - хохочет Бурьянов.
- Нет, нет, подожди, Бурьяша, - смеется Подгурин, - мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.
И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все окружающие десять-двенадцать мальчиков фыркают со смеха.
- Я никогда не лгу, - серьезно говорит Счастливчик.
- Уж будто? - щурится Бурьянов. - Ей-богу, не врешь? А ну-ка, побожись, Лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь!
- Божиться грешно, - спокойно возражает Кира, - очень дурно божиться, особенно по пустякам.
- Ах, ты святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? - не унимается Подгурин.
- Я не хвастаюсь!
- Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.
- Да, у нас всегда такие завтраки! - спокойным тоном отвечает Кира, нимало не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.
- И одет ты всегда так хорошо тоже?
- Как хорошо? - изумился Счастливчик.
- Ну, вот как на экзамене одет был: в бархате и кружевах, точно его величество, принц китайский! - со смехом бросает Подгурин.
- Я не видел, как одевается принц китайский, - тем же спокойным тоном говорит Счастливчик, - но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, - заключает он не без доли самодовольства.
- Не форсись гимназистом! Не гимна-зист ты, а девчонка или просто лохматая собачонка, или овца! - сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастлив-чика за его белокурые волосы.
- Ай! - вскрикнул Счастливчик. - Мне больно!
- Коли больно, не держи себя вольно, - захохотал Бурьянов.
Другие мальчики вторили Калмыку, как они уже успели прозвать этого мальчика за его маленькие глаза и монгольские скулы.
- Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя! Подумаешь тоже!
- Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, - повысил голос Подгурин. - Эй, ты, левретка, овца, кукла нечесаная, - резко обратился он к Кире, - небось тебе бабушка на заказ костюм шила?
- Да, на заказ, - отвечал изумленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.
- Ишь ты как! Фу ты, ну ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро?
- Право, не знаю.
- А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?
- Да, тонкое, - спокойно отвечал Счастливчик, - а что?
Он поднял свои большие серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. "Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?" - казалось, спрашивали его глаза.
- Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! - неожиданно громким голосом закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.
- Ха, ха, ха, ха! - так и покатился со смеха Калмык. - Здорово придумал! Ай, да Подгурчик! Молодец!
- Эй, ты, Лилипут, снимай, брат, твою амуницию! - решительно проговорил Верста и крепко схватил одной рукой за плечи Счастливчика, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили от этого грубого движения. Тонкое сукно затрещало по швам. Мальчики захохотали, Подгурин и Калмык громче всех.
- Что вы хотите делать со мною? - теряя обычное свое спокойствие, испуганно вскричал Счастливчик, всеми силами стараясь запахнуть расстегнутую курточку на груди.
- Ничего особенного, миленький, - паясничая и корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненьким голоском длинный Подгурин. - Раздеть тебя хотим. Ничего особенного, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, что бы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычок, помоги мне справиться с этим франтом! - не переставая смеяться, поманил Подгурин приятеля.
- Ха, ха, ха! - смеялись и прыгали вокруг них мальчики.
- Раздеть, раздеть, конечно! Ха, ха, ха, ха! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике, нос в табаке! Форсило!
Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков.
"Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного ласкового, расположенного к нему не найдется между ними!.. Все очень весело и охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников. О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!" - мучительно сжималось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться. Домой он ни в коем случае так рано попасть не мог.
Между тем несколько пар рук протянулось к нему, и Подгурин крикнул тоном, не допускающим возражений:
- Эй, Малинин, иди на стражу караулить дверь!
И черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса, выходящей в коридор.
Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…
Через какие-нибудь пять минут у доски, вместо маленького гимназистика в куртке, стоял беленький, в одном нижнем белье, дрожащий, как лист, от холода и волнения, худенький кудрявый мальчик.
- Ну, вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? - хохотал Подгурин, дергая Счастливчика за волосы, за рубашку, за пуговицы нижнего белья.
- Нет, нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! - вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.
- Ха, ха, ха, ха! Вот умора! Совсем, совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! - неистовствовали другие гимназисты.
Счастливчик стоял у стены, дрожа всем телом. Личико его было бледно. Губы дрожали. Глаза были полны слез.
"Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдала сюда на такую обиду, на такую муку!" - томился бедный мальчик.
Вдруг Подгурин неожиданно наклонился, схватил с пола валявшееся в куче платье Счастливчика и, вскочив на парту, взмахнул рукою с костюмом и ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.
- Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! - вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.
В ту же минуту дверь класса широко распахнулась и карауливший ее Малинин, как бомба, вылетел на середину комнаты.
Вслед за Малининым в класс влетели Янко, Голубин и Курнышов.
Краснощекий Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и, казалось, в один миг понял все происшедшее.
- Ага! Вы все-таки обижаете Лилипутика! - крикнул он во все горло. - Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!
И, засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.
Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!..
Аля Голубин, бледный, взволнованный, с горящими глазами, растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив за плечи последнего, отчаянно волнуясь и жестикулируя, кричал своим тоненьким детским голосом:
- О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло, нехорошо!..
Но мальчики сами и без худенького Голубина отлично знали, что во всем происшедшем действительно не много было хорошего.
Смущенные, отхлынули они от новенького и его друга.
А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся и запыленной куче…
ГЛАВА XIV
- Директор идет!..
- Ну-у?
- Как бог свят, директор!..
- Директор! Что делать? Что делать? На лицах мальчиков отразился ужас. Только четверым драчунам сейчас нет до директора никакого дела: они продолжают кататься по полу, награждая друг друга пинками и тумаками.
Тогда Малинин, красный, как вареный рак, бросается к Помидору Ивановичу и кричит в самое ухо, что есть мочи, громко, как на пожаре:
- Директор идет! Понимаешь - директор идет.
- Что? Где? Какой директор? Почему? Каким образом? - ничего не понимая, тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.
Но ему некогда пояснять.
Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги; потом приводят в стоячее положение тем же способом Янко, Калмыка, Подгурина.
Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:
- Спрячься! Спрячься! Под скамейку спрячься! Не то всему классу попадет!
И сам мчится стрелою к своему месту.
В классе минутная возня… Топот ног… шелест… возгласы испуга…
Директор идет - это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать? Что делать?
Счастливчик, взволнованный, трепещущий, измученный от всего пережитого, медленно выходит из угла и направляется к своему месту.
- Скорее! Скорее! - кричат ему мальчики с первых скамеек.
- Скорее же двигайся, Лилипутик! - звонко выкрикивает Янко и для чего-то протягивает руки вперед.
Но уже поздно…
На пороге класса стоит директор - высокий, полный, красивый господин, с баками вроде котлеток по обеим сторонам симпатичного лица.
На лице директора выражение не то недоумения, не то испуга.
- Это еще что за явление? - говорит директор и протягивает вперед указательный палец.
Перед ним, спиною к нему, шагает маленькая белая фигурка в одном нижнем белье и в носках, с длинными густыми локонами, падающими на плечи, как у библейского Самсона.
На вопрос директора фигурка останавливается, оборачивается и, увидя вошедшее новое лицо, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам искусства.
Глаза директора раскрываются еще шире. - Это еще что такое? - суровым, строгим голосом спрашивает он.
Подоспевший воспитатель, Дедушка, бочком протискивается к Счастливчику и шепчет над его головою очень тревожно:
- Где же твое платье, Раев? Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время весь красный пробирается между партами Янко и, незаметно очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет усиленным шепотом Счастливчику:
- Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!
Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.
- Да что с тобой, голубчик? - тревожно спрашивает его старый воспитатель. - Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.
Голос Дедушки похож на голос monsieur Диро, и весь он смахивает немножко на Ами: такой же седенький, старый. И потом он первый приласкал Счастливчика в этих нехороших, так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо "голубчиком", тревожится насчет его, сочувствует ему…
Напряженные нервы Киры, перенесшего столько волнений сразу, не выдерживают и точно рвутся. Слезы мгновенно брызгают фонтаном из глаз. Он стремительно прижимает головку к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.
Не часто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление далеко не обычайное. Причем мальчик плачет так искренне, так исступленно и так дрожит всем своим маленьким телом, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:
- Ну, ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.
Но так как вместо рассказа рвутся одни только рыдания и всхлипывания из детской груди, директор ровно уже ничего не понимает.
- Да объясните же мне, наконец, что случилось? - уже явно сердитым голосом обращается он к классу. Но мальчики стоят, как истуканы, каждый у своей парты, и молчат.
Тогда отделяется Янко от первой скамейки. Его синие глаза заметно искрятся. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская; но на губах пугливая улыбка, а брови хмурятся, стараясь придать очень серьезное выражение лицу. Он оборачивается назад, окидывает одним взглядом класс и останавливает глаза на заметно испуганных и бледных лицах Подгурина и Бурьянова.
На этих лицах так и написано без слов: "Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!" Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей - мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко, и очень хорошо относится к нему. Авось поверит его словам и не рассердится сегодня ни на кого.
И синеглазый Ивась нервно обдергивает курточку, хмурит брови и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:
- Мы, Григорий Исаевич, в перемену бежали завтракать из коридора в класс. И новенький с нами был вместе. Вдруг новенький поскользнулся, упал и прямо на доску боком угодил. Стал плакать и стонать: "Бок больно! Бок больно!" Стал просить нас: "Посмотрите, нет ли раны на боку?" Ну, мы и хотели посмотреть. Сняли куртку и все прочее. А вы и изволили войти как раз в эту минуту.
Янко говорит явную неправду, и директор отлично понимает это. Но Григорий Исаевич Мартьянов - в сущности очень добрый человек и не любит за ребяческие шалости наказывать гимназистов. Однако он все-таки очень недоволен беспорядком в классе и строгим голосом обращается к ученикам:
- Чтобы этого не было в другой раз!.. Слышите! Если кто стукнется, заболеет, нечего самим мудрить! Надо сказать господину воспитателю, и вас отведут к доктору в приемный покой.