* * *
Богатова она вызвала, не успев двери за собой закрыть. В классе, как всегда, было шумно. Агей встал, но к доске не пошел.
– Что ты голову опустил? Или, может, не успел урока выучить?
– Нет, я успел, – сказал Агей. – Я успел выучить не только заданный урок, но и весь учебник. Я хочу ответить вам за весь год.
Лидия Ивановна заморгала ресничками.
– Как – за весь год? За весь го-о-од?
Класс смотрел во все глаза на учительницу.
Она оправила двумя руками прическу, не зная, как к этому относиться. Может, это очередное шутовство седьмого "В"?
– Ребята! – нашлась она наконец. – Я приглашаю вас всех на самодеятельный экзамен, который мы проведем после окончания урока.
– Давайте сразу! – предложила Крамарь, оглядываясь на чудно́го своего соседа.
– Ну что ж, согласна! Богатов, к карте! Тема: "Дальний Восток".
Агей взял указку в левую руку, а правой любовно провел по карте от Чукотки до Владивостока.
– Вот он, наш Дальний Восток. Земля для русских людей удивительная и желанная. До сих пор удивительная и желанная.
Лидия Ивановна подняла брови, хотела что-то сказать, но промолчала.
– Глядя на карту, за Уральский хребет, мы говорим: Сибирь. Однако не включая в это понятие земель Дальнего Востока. Дело тут не только в великой удаленности и окраинности, но и в само́м характере климата. Дальний Восток – это зоны континента, наиболее подверженные дыханию океанов. Если на Чукотку давит всей тяжестью своей Северный океан и влияние воздушных масс Тихого океана незначительно, от пятидесяти до двухсот пятидесяти километров, то на юге ярко выраженный муссонный режим достигает семисоткилометровой глубины. Но может быть, главной характеристикой данного района является возраст его основных структур. Это самая молодая земля на планете. Мезозой. Горы здесь возрожденного типа. Площадь экономико-административных границ региона чуть более трех миллионов квадратных километров… Я начну свой рассказ не с влажного юга, где произрастают пробковый дуб, лимонник, женьшень и удивительная ягода красника, и не с острова Врангеля, давно уже ставшего заповедным местом, но с Камчатки. С земли, где вулканы и поныне дышат, извергают лаву, рождаются на глазах вулканологов…
О вулканах Агей говорил так, что и Лидия Ивановна заслушалась. Потом спохватилась, принялась задавать вопросы, заглядывая в учебник.
– Десять! – считал Курочка. – Двадцать!
И после звонка ребята сидели, словно это не был последний урок. Лидия Ивановна заволновалась.
– Да, – сказала она, – материал вы знаете, но…
– Что "но"? – спросил Годунов.
– Формулировки…
– Какие формулировки? Задавайте вопросы, я буду отвечать…
– Так не положено! Еще первая четверть не кончилась, а он весь учебник вызубрил! Если хотите, могу поставить за четверть – и то четверку, потому что двойки были. – От досады Лидия Ивановна стала красная, принялась быстро складывать в портфель свои тетради, конспекты.
– Пятерку ставьте! – вдруг очень тихо и настойчиво сказала Чхеидзе. – Был экзамен, мы свидетели.
Лидия Ивановна двинулась к выходу, но Годунов оказался у двери первым и загородил выход столом. Кричали все.
Дверь отворилась – на пороге стоял директор. Годунов быстро убрал стол.
– Что здесь происходит?
Класс молчал. Лидия Ивановна тоже молчала. Директор повернулся к Агею, все еще стоявшему у карты с указкой в руках.
– Может быть, вы, Богатов, объясните?
Агей положил указку на стол.
– Я сдавал экзамен по географии. И я его сдал. Весь курс.
– Он действительно ответил на все вопросы, и много полнее, чем в учебнике, – сказала Чхеидзе.
– Так вы радуетесь?
– У нее порадуешься! – зло крикнул Годунов.
Директор только глянул в его сторону.
– Лидия Ивановна, я попрошу вас остаться. Все свободны.
Едва дверь за ребятами закрылась, Лидия Ивановна сказала:
– Я ему оценку за год не поставлю.
– А сначала пообещали?
– Ничего я не обещала. Это непорядок.
– Непорядок знать весь материал?
– А что вы-то от меня хотите?! Такого еще не было… А если они все?..
– Если они все будут хорошо знать географию?
– Как хотите, но я установленных правил нарушать не намерена. В конце года – пожалуйста, но только на основании четвертных отметок.
– Удивительно! – сказал директор. – Вы даже не порадовались такому хорошему событию. Жаль.
Встреча с ветераном
В учительской было шумно, как в классе.
– С моими ребятами не соскучишься! – смеялся Вячеслав Николаевич. – Пройдут всю программу за полгода – вот вам и ускорение!
– Что вы радуетесь, как школьник! – строго сказала Вера Ивановна. – А если действительно пройдут, что тогда?
– Тогда мы покупаем билеты до Хорога и наш милый Снежный человек знакомит нас с Памиром.
– Это было бы чудесно! – сияла Алла Харитоновна. – Класс работает, удесятерив силы, а выигранное время – на знакомство со страной, если деньги позволят – со странами мира. Вот тогда ребята действительно могли бы избирать свой путь не наугад, не по желанию родителей, а на самом деле зная, чего они хотят.
– Фэнтези! – совсем рассердилась Вера Ивановна. – Фэнтези!
И тут в учительскую вошла библиотекарь вместе с ветераном войны.
– Дядя Костя?! – удивилась Алла Харитоновна.
– Здравствуй, Алла! Вот, рассказать позвали. А я думаю: чего ж не рассказать!
– Ах, дядя Костя, вы же у нас и герой, и мастер замечательный!
– Не отрицаю! – Лицо у дяди Кости стало серьезным.
Таким он и предстал перед седьмым "В". Усыхающий старичок с голубенькими мальчишескими глазами и по-мальчишески же задранным подбородком.
– Встреча! – объявила Зина. – К нам пришел один из героев Великой Отечественной войны Константин Иванович Стригун.
– Вот именно – стригун, – утвердительно закивал дядя Костя и вынул из кармана потертый кисет.
– Времен войны? – спросил Вова.
– Вот именно, – согласился дядя Костя и принялся доставать из кисета ордена.
– Три Красного Знамени, – подсчитывал Вова, – три Красной Звезды, орден Отечественной войны первой степени и еще один, тоже первой степени.
– Этот я получил недавно. – Дядя Костя отложил орден в сторонку. – Как видите, на фронте я от дела не бегал.
Поднялась рука. У Зины в глазах мелькнула тревога: вопрос задавал Курочка.
– Дядя Костя, – спросил он, – а вы на войне тоже были парикмахером?
– Как ты смеешь? Немедленно садись! – У Зины даже слезы на глаза навернулись.
А дядя Костя просиял.
– Был я на войне парикмахером! Один, правда, день всего, но был! Вызывает меня спозаранок генерал, командир дивизии, и говорит: "Был слух, что вы, товарищ лейтенант, в Москве в "Метрополе" работали до войны". – "Так точно, – отвечаю, – стажировался". – "Дела своего не забыли?" – "Никак нет! Я в своей роте отличившихся бойцов сам и брею, и стригу!" – "Всякое, – говорит, – на войне бывает". И дает мне задание – срочно явиться в штаб фронта. Таким вот образом довелось мне, ребята, поработать над головой известнейшего нашего маршала. Его парикмахер заболел, а тут из Москвы весть: едут союзники.
– А какой маршал-то? – не утерпел Вова.
– Секрет! – улыбнулся дядя Костя.
– Военная тайна, что ли?
– Какая тут может быть тайна? Это мой секрет! Вы вот теперь поглядите на маршалов Великой Отечественной и будете думать: не этого ли стриг и брил наш дядя Костя?
Ребята засмеялись, а старый парикмахер собрал ордена в кисет.
– А теперь я расскажу вам о своей работе.
Кто-то с Камчатки присвистнул.
– Ребята! – вскочила Зина.
– Не волнуйтесь, – успокоил ее дядя Костя. – Дети хотят знать, за что ордена дают. Желание понятное. Но вот какое дело! О войне я никогда и никому не рассказывал. Зарок у меня такой. Я ее похоронил в себе. И дай бог, если она со мною в землю сойдет навеки… Скажете – чудак! А я и сам знаю, что чудак, но слово держу… Ну а про мое ремесло я прошу вас послушать меня. Просто очень вас прошу.
Дядя Костя почему-то поклонился, и класс затих.
– Вот вы думаете: ну что такое – парикмахер! Так, приложение жизни… Может, и правильно думаете. Но есть тут этакий коленкор. Вот Пушкин. Брит, с бакенбардами. А ведь отрасти он усы, бороду, прическу смени – другой был бы человек. Или Гоголь. Есть рисунки, где он стрижен и с модным коком. Такого Гоголя мы не знаем. Мы знаем нашего Гоголя и нашего Пушкина. И других нам не надо. Не согласимся на других. А ведь образы этих великих людей, конечно, в первую очередь сотворены их талантом, но еще и парикмахерами. Так что я на свою работу смотрю как на очень достойную. Взять современных людей. Нас, сегодняшних, ни с кем не спутаешь. Все бриты под ноль. А через чьи руки все эти головы-то прошли? То-то и оно!
Дядя Костя улыбнулся и вдруг скинул пиджак, а под пиджаком на нем оказался тонкий белый халат, точнее блуза.
– Если желаете, сотворю на ваших глазах чудо! – Он пробежался глазами по ребячьим головам. – Вот вы – желаете?
– Я?.. – Ульяна встала, вспыхнула, села и опять встала. – Желаю!
И чудо совершилось.
– Ульяна! – ахнула Крамарь. – Да ты как… парижанка!
Все захлопали, а сияющий дядя Костя сначала раскланялся, а потом решительно замахал руками.
– Обижаете! При чем тут Париж? Это наша работа, местная. Вот здесь она, собака, зарыта.
Дядя Костя нахмурился, убрал инструменты, надел пиджак. Ребята ждали рассказ про собаку.
– Мы приучены, что лучшая жизнь – в столицах. Оттого и стрижем плохо, тротуары подметаем кое-как, сошьем костюм – куры и те смеются. Я с такой жизнью всю свою жизнь несогласный! Пусть хоть и из Парижа приезжают, поглядят на головы женщин в нашем городе – загляденье! Загляденье ведь?
– Загляденье! – согласились девочки.
– Вот! А что москвичи берут с собой, покидая наш город? Конечно, фрукты и обязательно хлеб. То заслуга Матвея Матвеевича, нашего булочника.
– В каждом бы деле так! – сказал Годунов.
– Золотые слова! Потому и пришел к вам. Помните, ребята, какие мы, такая и жизнь у нас. Ну а если кому-то по душе парикмахерское дело, прошу ко мне в ученики. – И виновато поглядел на Зину. – Веничек бы надо: насорили мы тут чуток.
Борис Годунов и Курочка Ряба
Агей шел из библиотеки. Книги он нес под мышками.
– Эй, Михайло Ломоносов! – крикнул ему один из "камчадалов" и тотчас получил затрещину от Бориса Годунова.
– Историю, что ли, теперь хочешь кинуть? – спросил Годунов, водя пальцем по корешкам книг.
– Историю и зоологию.
– А в пристенок с нами не хочешь?
– Времени жалко.
– А мы вот не жадные на время. У нас его – во! Хоть по горло залейся! – Годунов вдруг повернулся к дружкам и запустил в них монетой. – На память от лучшего товарища! Я с тобой, не возражаешь?
– Пошли, – сказал Агей.
– Хороший дед!
– Ты о ком?
– О дяде Косте, который на классный час приходил. Я у него, между прочим, стригся, а про ордена не знал. Три дня о нем думаю. Мировой дед!
– По-моему, все люди удивительные, – сказал Агей.
– И наша Лидия Ивановна?
– Много ты про нее знаешь?
– Я одно знаю. Вот из дяди Кости получился бы учитель.
– Он меня, между прочим, в ученики принял.
– Ты в ученики к нему пошел?! – Годунов глаза вытаращил. – В парикмахеры? А твоя математика?
– Ремесло математике не помеха.
– Но зачем тебе это?
– Не только голова – руки тоже пусть знают.
– Но зачем? Зачем?
– Жене буду прически делать. Чтоб всем на удивленье.
– Мировецкий ты парень, Агей! Я тоже пойду к дяде Косте. Из рейса возвращаемся, а все у нас… как эти… как сэры. – Годунов взял Агея за рукав. – Слушай, только честно скажи: мне с английским уже полная хана?
– Почему?
– Да потому, что как начали мы его учить, так с той поры я его и не учу.
– У меня учебник есть, его сами англичане написали. За месяц класс нагонишь. Но заниматься надо каждый день.
– Может, попробуем?
– Давай.
– А когда приходить?
– Приходи в пять. Полчаса учим – купаемся. И потом еще полчаса. Ну а дома сам будешь работать.
* * *
С утра вся школа говорила о Курочке Рябе.
Кому пришла в голову уж никак не светлая мысль – напугать кладбищенского сторожа, осталось тайной.
Заботясь о славе, Курочка Ряба пригласила зрителей. Зрителей было пятеро. Трое от трех седьмых, один из пятого и один из шестого.
Вечерело. Сторож, собираясь закрыть ворота, обходил печальные свои владения.
Вдруг могила перед ним зашевелилась, и поднялся… голый человек в юбочке, очень похожей на те, в каких балерины изображают лебедей.
И тотчас из-за сумрачных кипарисов явился гигант.
Сторож присел и крикнул тонюсенько, по-петушиному:
– Джульба-а-арс!
Больше всего досталось "балерине". И кабы не юбка из куриных перьев!..
– Все обошлось, – делился впечатлениями Курочка. – Во-первых, собака умная. Естественно, она напала на Рябова. И заметьте, не кусала, а только обозначала места, которые вполне бы могла и откусить.
– А почему это – естественно? – негодовал Рябов.
– Ну я-то был на ходулях. Собака не дура, чтоб зубы о дерево портить.
Историю пересказывали, смеялись. Но опять что-то не очень весело.
Лунная ночь
Перед тем как зазвонить будильнику, Агею приснился сон. Огромная комната. "Заходите", – сказали ему. Он зашел. И тут раздался хохот. "Это же мышеловка", – догадался Агей и почувствовал, что ему тесно в комнате. Он-то ведь не мышь. Хотел выйти, а кругом петли, крючки, обязательно за что-нибудь заденешь, и мышеловка захлопнется.
Тогда он составил формулу и высчитал объем мышеловки, объем тела и нашел единственное положение, при котором тело избегало соприкосновения с петлями и крючками. Поза оказалась удивительно простой: надо было присесть на корточки, а левую руку поднять над головой в виде гуся.
* * *
Седьмые классы первую четверть закончили на два дня раньше обычного: хозяин садов и виноградников попросил школьников помочь собрать яблоки.
Вячеслава Николаевича вызвали в Москву, и с седьмым "В" осталась Валентина Валентиновна.
Сад был всего в двух километрах от моря, и после работы всей гурьбой отправились на берег – посидеть у костра. Но и костра не стали зажигать. Взошла луна, потерявшееся в темноте море просияло, и Валентина Валентиновна предложила читать любимые стихи.
Прочитали "Прощай, свободная стихия…", "Нелюдимо наше море…", а Ульяна прочитала сонет Мицкевича.
Вдруг Крамарь сказала:
– Я хочу сделать заказ. Пусть почитает Агей.
Все примолкли, ожидая стихов.
Море, степь и южный август, ослепительный и жаркий.
Море плавится в заливе драгоценной синевой.
Вниз бегу. Обрыв за мною против солнца желтый,
яркий,
А холмистое прибрежье блещет высохшей травой.
Эти стихи читал дедушка. В ясные, ослепительные лунные ночи среди снегов Памира.
"Понимаешь, – говорил дедушка, – когда я читаю эти стихи, то чувствую на лице прикосновение южного солнца".
Вниз сбежавши, отдыхаю. И лежу, и слышу, лежа,
Несказанное безмолвье.
Агей замолчал. И все, затаивая стук сердец, услышали… несказанное безмолвье.
Агей повторил:
Несказанное безмолвье. Лишь кузнечики сипят
Да печет нещадно солнце. И горит, чернеет кожа.
Сонным хмелем входит в тело огневой полдневный яд.
После этих строк по лицу дедушки начинали катиться слезы, но голос его не прерывался, а наоборот, в нем была такая светлая, такая летняя, такая сбывшаяся радость, что и у Агея начинало пощипывать в носу. Он и теперь ощутил эту непонятную тревогу и это пощипывание.
Вспоминаю летний полдень, небо светлое…
В просторе Света, воздуха и зноя стройно, молодо, легко
Ты выходишь из кабинки. Под тобою, в сваях, море.
Под ногой горячий мостик… Этот полдень далеко…
"Да нет же! – возразила Агею душа его. – Да нет же! Ты раскрой глаза-то свои!"
Вот опять я молод, волен, – миновало наше лето…
Мотыльки горячим роем осыпают предо мной
Пересохшие бурьяны. И раскрыта и нагрета
Опустевшая кабинка… В мире радость, свет и зной.
Агей умолк. Никто ничего не сказал, все смотрели на море. Но что-то было не так. Агей обернулся и увидел: Надя Крамарь смотрит на него, глаза ее полны слёз, и на слезах этих растекшиеся лу́ны.
– Вот что такое поэзия, – сказала Валентина Валентиновна и зябко поёжилась. – Идемте, ребята. Встаем в шесть.
Домой шли гурьбой, оглядываясь на лунное диво моря.
Света Чудик оказалась рядом с Агеем. И когда они все оглянулись в последний раз, он посмотрел не на море, а на Свету и сказал:
– У тебя лицо серебряное!
– Да ведь мы все серебряные! – прошептала Чхеидзе.
И ребята взмолились:
– Валентина Валентиновна, такую ночь проспать – преступление!
– Не отдыхать мы сюда приехали, – сказала Валентина Валентиновна. – А такая же ночь и завтра будет.
– Да нет же! Нет! – воскликнула Света Чудик. – Завтра будет все совсем другое.
– Ну хорошо! – сдалась Валентина Валентиновна. – Еще полчаса вам ради лунной печали.
– Печали… – повторила Света, и ее рука сначала коснулась руки Агея, а потом легла в его руку.
Сама Света смотрела на море как ни в чем не бывало, но рука у нее была совсем ледяная и плечи дрожали.
– Тебе холодно?
– Нет, – сказала Света. – Нет!
Градобой
Утром прошел слух: Крамарь ночью плакала.
Валентина Валентиновна забеспокоилась:
– Надя, тебя кто-нибудь обидел?
– Что вы?! – изумилась Крамарь.
– Говорят, ты спала неспокойно.
– Я просто сначала озябла, а потом ничего.
Яблоки складывали в огромные высокие ящики. Ящики стояли в междурядьях, стояли часто, и почти все полные. Урожай был огромный.
Пообедали в саду.
– Работаете вы честно, – похвалил ребят хозяин сада. – Таких работников поискать!
– К вам, говорят, нелегко поступить, – сказал Годунов.
– Это верно. Принимаем тех, у кого не меньше трех земледельческих специальностей. Но за хорошую работу мы и платим хорошо. Вам тоже будет заплачено.
– Ура! – закричала Крамарь.
– Тебе на дискотеку, что ли, не хватает? – спросил Курочка.
– На дискотеке за меня заплатят! – отрезала Крамарь. – Но это ведь будет первая самостоятельная зарплата!
– Пошли вкалывать! – поднялся Рябов. Он оказался до работы жадным человеком.
Передых делали через каждый час.
Во время второго отдыха Валентина Валентиновна показала на небо:
– Какое красивое облако выкатывает из-за горизонта.
– Да это же Голова из "Руслана и Людмилы"! – захлопала в ладоши Ульяна.
– Как бы дождь не ливанул, – сказал Рябов. – Давайте скорее работать…