20
Длинное здание из красного кирпича с высокими блестящими окнами. Над парадной дверью огромное золотое распятие. К двери ведет десяток ступеней. Нам, первогодкам, нужно было там дожидаться звонка. На ступенях над нами стояли несколько учителей.
- Мы будем вызывать вас по имени, - сказал один из них. - Как услышите свое имя, шаг вперед. Когда соберется весь класс, преподаватель проводит вас внутрь.
Он был в костюме, при галстуке, а сверху черная мантия. Тут она распахнулась. Из нагрудного кармана торчал черный кожаный хлыст.
- Меня зовут мистер Тодд, - сказал он. - Другие учителя представятся вам, когда зайдут в класс. - Помолчал. - Ждем порядка.
Подошел ближе.
- Я хочу видеть ровные шеренги, - сказал он. - Ровные шеренги!
Мы построились в какие-никакие шеренги, они шли вкривь и вкось по бледному цементу двора.
Он вздохнул.
- Итак, - сказал он. - Вы успешно сдали экзамен одиннадцать-плюс. Вы - элита. - Лицо стало суровым. - Это ничего не значит. Пока вы только доказали, что у вас есть некое подобие мозгов. Но вы пока не доказали, что достойны нашего учебного заведения. Не доказали, что у вас есть сила воли и нравственные основы. Вы лишь на полпути к цивилизации. Вы дикари. Вас нужно учить соблюдению требований.
А я все верчу головой - где там Айлса, но ее нигде не видно.
- Твое имя?
Он стоит рядом. Хлыст в руках.
- Твое имя? - повторил он.
- Р-роберт Бернс.
- Роберт Бернс - что?
- Роберт Бернс, сэр.
- Вытяни руки, Роберт Бернс.
Я моргнул.
- Вытяни руки вперед.
Я вытянул руку. Он поднял хлыст к плечу и ударил меня по ладони.
- Теперь вторую, - говорит. - Вторую руку!
Я вытянул вторую руку. Он хлестнул снова. Я стиснул горящие кулаки. В углах глаз было жгуче от слез.
- В следующий раз не отвлекайся, когда говорит учитель, - сказал он. - Понятно?
А мне никак не ответить. Он взмахнул хлыстом.
- Понятно?
- Да.
- Да - что?
- Да, сэр.
- "Да, сэр". Я тебя взял на заметку, Роберт Бернс. Знаю теперь, каков ты.
Он двинулся дальше. Смотрю - ребята вокруг хватают ртом воздух. Другие учителя глядели на нас без всякого выражения.
Тодд произнес ту же фразу. Я не обернулся.
- Твое имя?
- Дэниел Гауэр. - Спокойно говорит, уверенно. - Сэр, - добавил.
- Это что такое, Гауэр?
- Это мои волосы, сэр.
- Недопустимая длина.
Молчание. А потом Тодд заговорил снова.
- Не позволю мальчишке так на себя смотреть. Вытяни руку. Руку вытяни!
Я вздрогнул, когда хлыст опустился на руку Дэниела, а потом и на вторую.
- Волосы острижешь, - сказал Тодд. - И никогда больше не смотри так на учителя.
Он снова вышел вперед. В руке - бумага со списком.
- Скорее всего, вы не попадете в один класс с теми, с кем учились раньше. Это вам не детская площадка, не счастливое семейство. Услышали свое имя - шаг вперед.
Он начал выкликать имена. Мы с Дигги, Колом и Эдом попали в разные классы. Прозвучало имя Айлсы - никто не откликнулся. Я попал в один класс с Дэниелом. Мы оба сделали шаг вперед, он сжал мою руку.
- Скотина злобная, - говорит.
В классе мы сели рядом, хотя парты там были на одного. Перед нами сидел учитель, Любок.
- Кое-кого учить начали прямо с порога, - говорит.
И показал зубы в полуулыбке.
- Тут совсем не так плохо, когда освоитесь, - говорит.
Он научил нас, как нужно вставать и говорить "доброе утро", когда в класс входит он или еще кто-то из старших. Раздал учебники. Положил свой хлыст перед собой на стол.
- Соедините ладони, - говорит.
Я давай сжимать их как можно крепче - вдруг удастся выжать всю боль.
- А теперь помолимся Господу, - говорит.
21
Айлса хихикала, глядя на кур, которые клевали зерно у ее ног. Сама она собирала гороховые стручки и складывала в белую эмалированную миску. А от меня уходила все дальше.
- Хватит уже приставать ко мне, Бобби Бернс, - говорит.
- А ты чего в школу не пришла? - спрашиваю. - Какая-то ты совсем глупая, подруга.
- Знаю. - И как рассмеется. - Знаю, знаю. И всегда глупой была.
- Да я не про то. На самом деле ты очень умная.
- Это я тоже знаю!
Я пнул ногой песок.
- Папа бросил школу в двенадцать лет, - говорит Айлса. - Лоша и Йэка исключили. У нас так в семье принято.
Она отвела меня в дальний конец сада, где стояла изгородь, наполовину занесенная песком дюны. Мы уселись на древнюю скамью, выкрашенную белой краской. Я стал помогать ей лущить горох. Через крышу их дома было видно вдали город. Различались краны, шпили, ближние небоскребы.
- И вообще, - говорит, - они тут вкалывают изо всех сил, нужно кому-то вести хозяйство. А кстати, как оно там?
- Нормально.
Она засмеялась:
- Угу. Догадываюсь.
- Но есть и настоящие фашисты, - говорю.
- Представляю себе.
И как швырнет мне в рот горошину - сладкую, вкусную.
- Тебе там самое место, Бобби, - говорит. - А мне это ни к чему. Папа говорит, угля на наш век хватит, даже когда все шахты закроют. Дом у нас есть, на жизнь заработаем. Мне тут нравится. И ничего больше мне не надо.
И мы давай дальше лущить горох.
- А вот ты-то уедешь, - говорит. - В какое-нибудь выпендрежное место, да? В какой-нибудь там университет.
- Думаешь?
- Ты же сам знаешь, что так и будет.
Я попытался представить все эти годы - как я уезжаю из дома, переселяюсь в чужой город. Университет. Я не знал ни одного человека, который учился бы в университете.
- Ты бы тоже могла, - говорю.
Она засмеялась:
- Я? Дочка угольщика? Дочка Спинка - да в университете!
- Ты должна гордиться тем, чего добилась, и своим происхождением.
А она как швырнет мне в рот еще горошину.
- А я и горжусь, Бобби, - говорит. - Может, потому и хочу оставаться где есть и какой есть.
Я отвернулся. Послушал, как море шумит за дюнами. Представил, как волны накатывают и накатывают на берег, уже целую вечность.
- За тобой придут, - говорю.
- Кто еще?
- Из комитета по образованию. Нельзя не ходить в школу.
- А они уже приходили. Папа послал их куда подальше.
Мы оба засмеялись.
- Они снова придут, - говорю.
- Ну а нам наплевать - и точка.
Встала и пошла обратно к дому.
- И вообще, - говорит, - школа, университет - все это глупости. Фу! Есть на свете вещи поважнее.
- Это какие, например?
- Например, чудеса. Ты веришь в чудеса?
- Чего?
- А уж кому верить, как не тебе. Ладно. Пошли, покажу.
22
Миску с горохом она поставила на скамейку за дверью. Повела меня за дом. Там стоял деревянный сарай.
- Вот оно, чудо, - говорит. - Только тихо. - Улыбается. - Такая прелесть, Бобби.
Осторожно приоткрыла дверь, чуть-чуть. Пригнулась к самой земле. Задышала, будто кого-то успокаивая.
- Привет, - шепчет.
Сперва я ничего не увидел, а потом - вот он, свернулся на соломенной подстилочке. Олененок, совсем еще маленький. Глаза блестят, отражают дневной свет, который падает в запыленное окошко. Рядом с олененком стояло блюдечко с молоком.
- Он мертвый был, - прошептала Айлса. Посмотрела мне прямо в глаза, будто проверяя, верю я или нет. - Я нашла его вчера утром во дворе. Его, наверное, лиса покалечила или, может быть, собака. Он прибежал сюда, здесь-то его и догнали. Он не дышал. Сердце не билось. Мертвый.
Я дотронулся верхней стороной ладони до мягкой шкурки. Почувствовал тепло, стук маленького сердечка.
Олененок, похоже, не испугался. Я опустил палец в молоко, коснулся его язычка. Он осторожно слизнул.
- Папа говорит - похорони несчастную зверюшку, - продолжала Айлса. - А мне никак. Положила его в корзинку рядом со своей кроватью. Накрыла одеяльцем. И говорю Богу: давай ты его вылечишь. Потом ужас как долго не спала, папа и мальчишки уже давно храпели. А я все говорю Богу - давай лечи. И глажу олененка. Говорю, что очень его люблю. И ничего. А потом я заснула, и всю ночь мне снилось, как он бегает по полям и по лесам и солнышко светит ярко-ярко. А утром просыпаюсь - а он глаза открыл и смотрит на меня.
Она погладила олененка обеими руками.
- Красавец, правда? - говорит.
- Красавец.
- Йэк сказал - оленята умеют прикидываться мертвыми. А папа - что мы, наверное, ошиблись. А я думаю, нет. Он умер, а потом ожил.
Чувствую - он еще молока с моих пальцев слизнул.
- Ты мне веришь, Бобби? - спросила Айлса.
Чувствую, как мокрый язычок касается кожи. Заглядываю в глаза, такие доверчивые.
- Угу, - говорю.
- Вот и хорошо.
Она взяла олененка на руки, встала и вынесла на улицу.
- Верить всегда надо, - говорит, - а то никогда ничего не получится. Оно того не стоит.
Положила олененка на землю снаружи, мы стоим и смотрим, как тот поднялся и начал переступать тоненькими ножками.
- Иди, - говорим мы. - Иди, малыш.
Айлса захихикала.
- Будет здесь жить, пока не окрепнет, - говорит. - А потом я его выпущу.
На олененка упал свет солнца, осветил мех, темные глаза, тонкие ножки. Какая красота!
- Я одного не понимаю - почему он такой маленький, - говорит Айлса.
Глянула в поля - за коперы, на далекий лес - олененок, видимо, оттуда.
- В смысле?
- Так осень уже, Бобби. Ему бы полагалось родиться весной, а не сейчас, дни-то уже короткие, холодные.
Щелкнула языком, качнула головой, улыбнулась. И шепнула олененку на ушко:
- И о чем только твои родители думали?
А потом подхватила и отнесла обратно в сарай, где лиса не тронет.
- А все мертвое вообще никому не нужно, верно? - говорит. - Все красивое обязательно должно быть живым.
23
Мне приснилось пламя Макналти. Приснилось, как он стоит на набережной в Ньюкасле и выдыхает в воздух огонь, без остановки. Огонь распространяется - вот уже охватил лотки, краны, склады, арку моста, и нет больше ничего, только громкий рев пламени и крики тех, кто в это пламя попал. Река стала огненной, так и несется к морю, и пламя в милю высотой вздымается над водою, а дым заслонил все небо. Мы с мамой и папой стоим у окна в противогазах и смотрим, как пламя подбирается к нам, вот только сделать ничего не можем, бежать некуда, мы стоим, вцепившись друг в друга, а я кричу: "Вдохните, мистер Макналти! Вдохните его обратно!" И огонь замирает и начинает двигаться обратно, к набережной, а потом в горло Макналти.
Тут я проснулся, а ночь такая тихая, спокойная. По комнате пробежал луч прожектора. Рядом захрапел папа. Я встал на колени у окна и выглянул наружу - а передо мной горел огонек из Лурда. Пляж под звездами казался таким тихим. Лужицы среди камней казались осколками стекла, а море - огромным зеркалом. Я закрыл глаза, потому что меня снова осветил прожектор. Я попытался молиться, но не знал о чем, и вот стою и шепчу что-то совсем детское:
- Позаботься о нас. Пожалуйста, сделай так, чтобы не случилось ничего плохого.
Открыл глаза. Вселенная простиралась во все стороны до бесконечности и была такой пустой и безмолвной, а я в ней был совсем никому не нужным. Я взял половинку сердечка, которую мне подарила Айлса, и стиснул в кулаке.
- И еще позаботься об олененке, - прошептал я. - Не дай ему умереть.
И лег обратно.
А потом вздохнул и сказал то, что сказать полагалось:
- Прости Тодда. Прости Любока.
Только мне было понятно, что это бессмысленно: слишком сильно я их ненавидел.
Наконец я снова заснул.
- Привет, мой славный, - говорит Макналти. И дыхание его пахнет пламенем. - Давай, славный, помоги-ка мне.
24
И вот мы сидим на табуретах рядом с деревянными столами в кабинете биологии. Вокруг повсюду картинки - разные звери изнутри, видны все мышцы, сердца, легкие. В стеклянных банках, которые стоят в стеклянных стеллажах, плавают черви, лягушки, ящерицы. Вроде бы где-то в школе еще хранится человеческий зародыш - плавает, как все эти животные, в формальдегиде, но показывают его только шестиклассникам. А над дверью, как и во всех кабинетах, висит Христос, мучается на кресте.
Учительницу, тихую ласковую женщину, звали мисс Бют. Она постучала указкой по столу. Сказала, что сегодня мы будем изучать боль. Разбила нас на пары. Я оказался в паре с Дэниелом. Мне было велено положить ладонь на листок бумаги и обвести ее. Потом положить руку на парту перед Дэниелом и закрыть глаза. А у Дэниела в руке была иголка. Я, как почувствую укол, должен был сказать "да". А он должен был помечать все точки внутри нарисованного контура. Место, где я почувствовал укол, нужно было отмечать крестиком. Место, где он коснулся моей руки иголкой, а я ничего не почувствовал, нужно было отмечать кружочком. Когда я открыл глаза, то увидел, что на рисунке отмечено множество точек, где я ничего не почувствовал.
- Это карта боли, - сказала мисс Бют. - В некоторых местах можно уколоть почти до крови, а человек ничего не почувствует. А в некоторых местах от легчайшего прикосновения возникает боль.
Потом мы поменялись. Теперь иголку держал я. А Дэниел закрыл глаза. Я прикасался к его руке, слушал его ответы, размечал карту боли. А вокруг все хихикают, ахают и вскрикивают от боли.
- Тише, тише, - все повторяла мисс Бют. - Вы же уже большие дети. Утихомирьтесь.
Кэтрин Уилкс завопила, что у нее кровь. Дом Карни и Текс Уилсон подрались.
Я нанес все ответы Дэниела на рисунок. А потом начал рассказывать ему про Макналти - как тот прикасается к огню, как может протащить через щеки целую спицу.
- Я сам видел, - говорю. - В Ньюкасле.
- Торжество разума над материей, - говорит Дэниел. - Если напрячь волю, можно совершить что угодно.
Тут раздался грохот и хохот - Текс Уилсон свалился с табурета.
- Дети! - закричала мисс Бют. - Я жду от вас совсем другого! Прекратите…
Тут из коридора входит Тодд с хлыстом в руке. Тишина. Тодд холодно смотрит на мисс Бют.
- Что вы проходите? - спросил он у нас.
Молчание.
Он ткнул хлыстом Джеральдину Пейз:
- Что вы изучаете?
- Боль, сэр, - ответила Джеральдина.
На лице у Тодда появилась ледяная улыбка.
- Очень подходящая тема, - бормочет. - Кто здесь главные нарушители спокойствия, мисс Бют?
Мисс Бют подняла на него глаза.
- Трудно сказать наверняка, мистер Тодд, - говорит.
Он вздохнул. Обвел нас холодным взглядом.
- Мисс Бют - молодой педагог, - говорит. - И вы обязаны на ее уроках вести себя хорошо.
- Благодарю вас, мистер Тодд, - говорит она. - Уверяю вас, теперь все успокоились, и я могу продолжать…
Он только отмахнулся от ее слов.
- Моя обязанность оказать ей поддержку, - говорит. И улыбается. - Знакомы ли вы, дети, с древним обрядом принесения в жертву?
Мы все молчим.
- По этому обряду один или иногда два человека должны пострадать ради всеобщего блага. - Примолк. - Есть желающие? - Подождал. Улыбнулся. - Ну что же. Тогда я сам сделаю выбор.
Указал хлыстом:
- Ты.
Это был Текс Уилсон.
- И ты.
Это был Дэниел.
- Пойдете со мной, - говорит Тодд. - Я не хочу мешать мисс Бют вести урок. Все, что нужно сделать, мы сделаем за пределами класса. Продолжайте занятие, мисс Бют.
Текс и Дэниел встали и вышли с ним из класса. Дверь закрылась, повисла мертвая тишина. Мисс Бют все смотрит на закрытую дверь. Потом поворачивается к нам, а на глазах - слезы.
- Роберт, - говорит мне, - теперь ты будешь в паре с Домиником.
25
В тот день по дороге домой Дэниел сидел с нами.
- Сколько раз он тебе врезал? - спросил Кол.
- Четыре, - ответил Дэниел. Показал черные полосы на ладонях. - Ничего, - говорит. - Я с ним сквитаюсь.
- Да ну? - говорит Кол.
- Точно, - говорит Дэниел. - Ему это с рук не сойдет.
- Правда? - говорит Кол. - Да он этим уже прославился. Самый суровый мужик в "Святом сердце". Он такое всегда творил и всегда будет творить, и ничего с этим не поделаешь.
- А если твой отец увидит? - говорит Дигги. Дэниел так и уставился на него: это Дигги о чем?
- Что увидит? - говорит.
- Синяки эти. Вот ежели бы мой папаша увидел, что меня выдрали, он бы еще от себя добавил.
- Но я ничего плохого не сделал, Дигги.
- И что? Он все равно нас всех поубивает.
Дэниел рассмеялся, тряхнул головой, откинулся на спинку и смотрит на нас. Я подумал про его папу - в джинсах, кожаной куртке, с завитками волос на шее.
- Знаешь, наверное, моему папе стоит пойти сфотографировать твоего папу, - сказал Дэниел Дигги.
- Вот уж папаню лучше не доставать, - говорит Дигги. - Он твоему фотоаппарат разгрохает. А мама - она с виду смирная. Но только с виду. Ежели кто ее попробует сфотографировать - она ему плюх навешает. Так что лучше твоему папаше к ним не соваться.
Я вышел вместе с Дэниелом у "Крысы". Мы вместе пошли по их улице к берегу. Я давай дальше рассказывать про Макналти: как он выдыхает пламя, про цепи, про мешочек для монет.
- А мой папа знал его еще на войне, - говорю.
- А теперь он вернулся как раз в срок к новой.
- Ты так думаешь?
- Русские только что взорвали самую большую бомбу в мире. Облако на шесть миль в высоту поднялось. Говорят, они там еще гадали, остановится этот взрыв или будет продолжаться до бесконечности.
- Ну уж вряд ли до бесконечности.
- Папа говорит: они играют с вещами, которых и сами не понимают. Не понимают, какие силы могут выпустить на свободу.
Мы подошли к его дому.
- Ты спешишь? - спросил он. - Может, зайдешь или…
И поковырял носком песок.
Я пожал плечами.
- Ладно, - говорю. - Давай.
Внутри никого не было. Дэниел открыл дверь своим ключом. В коридоре стояли коробки с книгами. Он рассмеялся.
- Мы еще разгружаемся, - говорит. - Вот, смотри. Книги, книги, книги!
Он вытащил из коробки несколько печенин, и мы съели их в комнате с большим окном, выходящим на море. Со стен комнаты соскребли штукатурку, и стал виден камень. На полу лежал толстый бежевый ковер. На широкой полке стоял белый проигрыватель, рядом стопка пластинок.
- Мы все время музыку слушаем, - говорит Дэниел. - Джаз, поп, всякое такое. А ты?
Я качнул головой.
- Только по радио иногда, - говорю. Надкусил печенье, смотрю на траулер в море.
Хотел было сказать, что мама часто поет, но не стал. Хотелось найти между нами что-то общее, но как-то не получалось.
- А ты в футбол играешь? - спросил я.
- Я бегаю. В своей школе победил в соревнованиях по спринту. Мне дали маленький серебряный кубок.
- Мы иногда играем после уроков. Если хочешь, присоединяйся.
- Пожалуй.
- У тебя наверняка куча друзей в Кенте осталась.
- Да. Обещали приехать меня навестить, но сюда далековато, верно?
Подошел к полке, начал перебирать какие-то фотографии.
- Дай-ка покажу тебе кое-что.