Сильвия подошла к стойке бара и уселась там.
- Чего-нибудь крепкого…
- Выбейте сначала чек в кассе, - сказала барменша.
Сильвия достала портмоне. Ее красивые, по-детски пухлые губы дрожали.
А Бори танцующей походкой шла домой. Еще совсем не поздно: после окончания уроков не прошло и получаса; она не собиралась делать секрета из того, где была, что делала (исключая разговор с Сильвией, с которой ей не разрешалось дружить). "Сейчас расскажу маме про платье, - решила она. - По крайней мере, легче будет потом разговаривать с папой. Тем более, что я ведь не родительские деньги собираюсь тратить, а свои, заработанные…" На площади перед школой торговали елками; в воздухе стоял крепкий аромат хвои; в окошках наспех сколоченных палаток на проволоке висели елочные украшения.
Повозка с углем и дровами стояла на прежнем месте; около весов суетилась Ютка. Она уже сняла свое пальто-"дудочку" и была крест-накрест перевязана теплым платком своей бабушки. Ютка озабоченно посмотрела на весы, на которых лежало полцентнера брикета; потом она вместе с возчиком прошла мимо Боришки. "Бабушка ее, конечно, не выйдет на улицу, - подумала Бори. - Она только и знает что стонет да охает, жалуется, что у нее все кости болят. Сейчас Ютка побежала в подвал, затем снова вернется к весовщику… Надо бы помочь ей, но у меня сейчас нет времени, да и замерзла я… К тому же нужно поскорее обсудить с мамой вопрос о покупке платья…"
Снова появилась Ютка. Она не заметила Боришку, поглощенная своими заботами. Боришке было немного не по себе, так как она знала, что Ютка всегда всем помогала, как, впрочем, вообще было заведено в их звене: если кто-либо нуждался в особой помощи, приходили одна-две девочки из звена и помогали в работе. А эта чудачка Ютка никому не сказала, что сейчас она сама нуждалась в помощи, а ведь можно было бы организовать. "У меня-то сейчас нет времени, - рассуждала про себя Бори, - но ведь, помимо меня и Ютки, в звене восемь девочек. Ютка помогает сейчас даже грузчику носить уголь - подбирает за ним все, что высыпается из корзины…"
"Чудачка! - подумал Миклош Варьяш, проезжая в троллейбусе мимо Ютки Микеш. - Наверное, она одна такая чудачка… И дядюшка Чуха тоже хорош! Гоняет по городу… А меня, стоит мне только попасть в этот район, всегда злость разбирает… Вот и сейчас эта чудачка Ютка носится, нагибается, подбирает брикеты, а сзади стоит ее подружка Иллеш разинув рот и наблюдает, как та хлопочет, но пальцем не пошевельнет, чтобы помочь. А в общем, шут с ними!"
Когда до сознания Миклоша дошло, что ему захотелось помочь Ютке, он даже покраснел от досады. Что он, добрый волшебник какой?.. Водителя троллейбуса тоже, видимо, что-то раздосадовало; наверное, что-то увидал на улице, потому что у него даже шея побагровела… А как, наверное, трудно вести машину в такой снегопад? И вдруг Миклош узнал водителя - в кабине сидел отец Боришки, дядя Иллеш. Но Миклош подумал, что он не стал бы с ним здороваться, даже если бы тот сидел к нему лицом. Они же ведь не знакомы.
Зайдя в парадное, Боришка сразу услышала знакомое постукивание палки тетушки Гагары, спускавшейся по лестнице. Не желая встречаться с ней, Боришка быстро юркнула к себе в квартиру. Только этого недостает, чтобы Гагара своей сухой, пахнущей мылом рукой, стала бы гладить ее по голове, повторяя вечную свою присказку: "Заходи ко мне, милая моя Боришка, поиграем в какую-нибудь игру, а я сварю тебе какао. Зайдешь?" Станет она заходить, с ума еще не сошла! Тетушке Гагаре уже за семьдесят, и она ни о чем другом не может говорить, как только о том, что, мол, тяжело оставаться под старость одной, а ведь она имела четырех детей. Двое умерли в детстве, сын погиб во время боев за Будапешт, а дочь Ирен совсем не интересуется ею. Спасибо, что хоть деньги высылает ежемесячно, но совсем не навещает, да и почти не пишет, разве только в ответ на ее письма, если она спрашивает, нельзя ли приехать к Ирен - навестить. Дочь пишет, что пусть мама не утруждает себя, тем более что у них и так тесно, да и муж в первый же год супружества предупредил ее, чтобы она не навязывала никакой своей родни ему на шею, и он тоже обещает не брать в дом свою мать, иначе никакого мира в семье не будет. "А ведь я их всех, четверых детей, холила, лелеяла, как птенцов своих гагара…" Вот теперь одинокая старуха и зазывает всех к себе, чтобы не скучать, поговорить с кем-нибудь.
- Ты что-то хочешь сказать, Бори? - спросила мать.
Это свойство матери казалось Боришке чем-то сверхъестественным, и она никак не могла привыкнуть к нему. Вот и сейчас, когда она вошла, мать стояла спиной к ней и готовили, и она ей только сказала "целую!" и тут же пошла мыть руки. Лица ее мать не видела, по голосу не могла догадаться, что дочь что - то хочет сообщить или попросить. Она даже не повернулась, когда вошла Боришка, не взглянула на нее, а попробовала ложкой суп, и все же тотчас же почувствовала, что дочь хочет ей что-то сказать. Интересно, когда она тоже станет матерью, будет ли она так тонко чувствовать, о чем думает ее ребенок?
С матерью Боришке всегда легче разговаривать, чем с отцом. Мать если даже и не понимала желание Боришки иметь новое платье и часто повторяла, что, по ее мнению, к Боришке очень идет матроска и что она, мать, когда была в ее возрасте, вообще не имела никакого выходного платья, а Боришка еще успеет одеваться по-взрослому, хотя бы выслушивала все, что говорила дочь, и не ругала ее. Деньгами, в общем - то, распоряжалась она. Когда отец работал в утреннюю смену, они всегда дожидались его к обеду, и у них было достаточно времени, чтобы поговорить друг с другом.
Боришка рассказала матери о своем плане. Мать молча выслушала ее. Боришка заметила, как облачко грусти затуманило ее лицо. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал устало и отчужденно:
- Ты испортишь отцу праздник.
Чем же она его испортит? Ведь она не отцовские деньги тратит.
- Это большая сумма, Бори, почти семьсот форинтов. Это не то, что купить на один форинт мороженого.
Что за сравнение! Хорошо еще, что мать не сказала "нет", а только расстроилась, ну, это-то можно пережить, только ни в коем случае не спорить с нею, не спорить…
- Отец огорчится, - продолжала мать и, приподняв крышку, заглянула в кастрюлю, где варился картофельный суп. - Ты обидишь его. И дело не в деньгах, глупенькая ты моя девочка! Речь идет совсем о другом. Не делай этого. Не говори об этом! Обойдешься ты вполне без того платья!
Что ж, пусть и отцу будет хоть немного больно. Ей так было обидно в то майское утро, в ее день рождения… Лучше, пожалуй, перевести разговор на другую тему:
- Я видела, инженер приехал. Он не заходил к нам?
Мать ответила, что заходил, хотя не сказала, о чем они говорили; впрочем, это было неважно. Рудольф появится в поле зрения ее родителей только в последнем действии, а во время увертюры и в начале спектакля основными действующими лицами будут лишь Сильвия и она.
- Одень фартук, дочка!
Фартук! Как она ненавидит его! Постепенно ей стали постылы и обеды, потому что после них надо мыть посуду, противные жирные тарелки… Разве могут быть после этого хорошие руки, сколько ни отмывай их потом в мыльной пене?
Мать включила радио. Передавали музыку из оперетт, однако лицо ее по-прежнему оставалось печальным. Повязавшись платком, она сказала:
- Взгляну, не перестал ли валить снег…
Боришке почему-то вспомнилась Ютка, какой она ее только что видела, - бегущая, с развевающимися волосами, с корзиной для угля, поднимающая оброненные грузчиком брикеты. "Мне следовало бы выйти и посмотреть на снег, а не маме, - подумала Боришка, - но, с другой стороны, мама ведь уже привыкла, а на мне сейчас этот идиотский фартук. Сильвия сказала, чтобы я не разгуливала по дому, одетая, как маленькая девочка, а то, чего доброго, еще Рудольф увидит меня в таком виде…"
VIII. Холодный поцелуй и конверт из плотной бумаги
Отец вернулся домой явно не в духе.
В другое время он наверняка воздал бы должное красному от паприки картофельному супу, приправленному сметаной, а сейчас ел без всякого аппетита, и чувствовалось, что когда похваливал суп, то сделал это исключительно для приличия. Бори мыла посуду с такой поспешностью, точно ее кто подгонял. Обычно мать с отцом после обеда еще некоторое время оставались за столом и беседовали. Боришка надеялась, что, может быть, мама воспользуется этим и расскажет отцу о намерении дочери купить себе платье и тогда все само собою решится, ей не придется говорить об этом - можно будет прямо побежать к Сильвии. Однако мать молчала, и Боришка с тяжелым сердцем ходила мимо них туда и сюда по комнате. "Нет, это просто ужасно, как мама умеет усложнять любое дело! Да и я дура набитая! Не могу решиться сказать все, как есть…"
Бори, чтобы чем-нибудь заняться, решила привести в порядок ногти и поставила на плиту кастрюльку с водой. А отец и мать всё сидели за столом. Боришке порою казалось, что они и без слов хорошо понимают друг друга, хотя отец листал газету и пробегал заголовки, а мать сидела и размышляла, массировала свои изуродованные ревматизмом пальцы: болезнь особенно давала себя знать при перемене погоды.
- Какая-нибудь неприятность на работе, Карчи? - спросила наконец мать.
"С чего это маме пришло в голову?" - подумала Бори. Отец, не отрывая глаз от газеты, пробурчал что - то нечленораздельное, совершенно непонятное для Бори, но вполне понятное матери.
- Тебе нагрубили?
- Нет, не мне, Петеру.
Отец последнее время работает в паре с дядей Петером, кондуктором на его машине.
- Хулиган один… Поневоле здесь злость возьмет… - проговорил отец.
Бори сняла кастрюльку с газа, опустила в воду пальцы.
- Молокосос! Надо бы мне вышвырнуть его и навести порядок…
"Боже, никогда не угадаешь, как надо правильно поступить!.. У этих взрослых предубеждение против молодых; по их мнению, мы всегда не правы". Мать перестала разминать пальцы и положила ладонь на руку отца. Родители замолчали. "Надо же, - восхищалась мысленно Боришка, - они даже молча ведут беседу. Вот и сейчас мама успокаивает его. А ведь каким мрачным пришел…"
Неожиданно отец в упор посмотрел на Боришку; та даже уронила ножницы с колен.
- Ты сегодня опять перебегала через улицу на красный свет?!
Боришка покраснела до корней волос и смущенно пробормотала что-то в свое оправдание. Как ужасно, что он заметил ее! Отец вообще очень боится за них, и в данном случае он, конечно, прав, потому что на мостовой легко может сбить машина или троллейбус. Но как ей не везет - надо же! - заметил именно сегодня! Боришка не решалась взглянуть на отца. Ей было очень стыдно. Она была дочерью водителя троллейбуса; с самого раннего детства ей прививали правило, что нельзя перебегать через улицу на красный свет. Но главная беда была еще впереди: отец сказал, что видел ее вместе с Сильвией.
- Ты смотрела на нее как зачарованная, - выговаривал он ей. - Обнимала эту обезьяну, эту никчемную девчонку, которая никогда сама первая не поздоровается со взрослым человеком и которую никто еще никогда не видел за каким-нибудь полезным делом…
И тут вдруг в Боришке пробудились упрямство и даже какая-то злость, вытеснившие и чувство смущения, и ее растерянность. Ну чего он во все суется? Вечно донимает ее Сильвией! Разве она советует отцу, с кем ему дружить? Или он думает, что его дочь - рабыня или крепостная?
- И вообще я уже не в первый раз замечаю, что ты после школы где-то шатаешься по улице. Вечно толчешься там на углу, около "Радуги", - сердито выговаривал отец. - Что ты там потеряла? Цила, например, бывало, сразу после школы всегда шла домой.
Если бы Боришка не любила Цилу так сильно, то, наверное, давно бы уже ее возненавидела, потому что ей всегда и во всем ставили в пример Цилу. Цила "так училась в техникуме, что преподаватели не могли нахвалиться ею…". Постепенно Цила превратилась в этакую "легендарную личность", хотя, к сожалению, ничто в рассказах о ней не было преувеличением, даже история с ее замужеством.
А Боришку отец хочет лишить даже таких радостей, как возможности прогуляться до Стружечной площади, поглядеть на витрины универмага. Во всяком случае, сейчас разговор этот ей очень кстати. Она расскажет отцу, почему так часто бывает около "Радуги". Это надо же, какой кошмар: родной отец использует свой троллейбус, чтобы подглядывать за дочерью!
- И вовсе я не шатаюсь! Ты знаешь, я никогда не шатаюсь. Я присматриваю себе платье… на те деньги, что заработала летом в садоводстве.
- Что такое?!
Сейчас, конечно, он не понимает, о чем идет речь. Но ей все равно: раз уж начала, то надо высказаться до конца. И полились потоком давно заготовленные слова о работе, деньгах, человеческих правах, о синем платье и туфлях на высоком каблуке. Говоря все это, Боришка продолжала делать маникюр; это позволяло ей не смотреть на отца - так было ей легче.
В конце концов ей удалось довольно складно высказать все, что она хотела. Поскольку родители не желают замечать, что она уже взрослая девушка, что ей нужны и модная прическа, и модное платье, она не собирается просить их покупать ей то, что ей хотелось бы иметь. Боришка вытерла пальцы полотенцем и взглянула наконец на отца: не рассердился ли он? Но на лице Кароя Иллеша не было заметно гнева, оно выражало скорее веселость. Может, он смеется над ней?
И ради этого ты работала шесть недель? - спросил отец. - А я-то думал, ты копишь на что-нибудь другое? На полное собрание сочинений Йокаи или на велосипед…
"Ну вот еще! Сочинения Йокаи! И велосипед, когда я хочу иметь автомашину!" - мысленно возмутилась Бори.
- Ты еще ребенок, дочка, - проговорил отец без всякого гнева. - Пока ты не вырастешь, ты будешь одеваться так, как мы того хотим. А бегать каждый день к витрине… Или ты не понимаешь, что взрослые так не поступают? Туфли на высоком каблуке - только их тебе и недоставало! Выкинь это из головы, Боришка! Не трать на это деньги. Все равно я не разрешу тебе носить.
Кастрюлька в руках Боришки задрожала, и вода пролилась. Мать встала, принесла тряпку и вытерла лужицу.
- Почему ты сама не вытерла, раз пролила? Почему все должна за тебя делать мать?
Мать подошла к серванту, молча сняла блюдо с нарезанным сладким кренделем и поставила на стол. Отец отломил кусочек и стал выщипывать из него изюм, Боришка даже не притронулась к кренделю.
- Радуйся, что ты ребенок, что за тебя пока думают родители. И не слушай ты эту вертихвостку Ауэр. Я уже тысячу раз тебе говорил. Дружи с Юткой. Ютке никогда не придут в голову подобные глупости.
Отец закурил и снова углубился в газету. Боришка вышла в комнату и остановилась у окна. Уже смеркалось. Почти всюду горели фонари и светились зажженные окна, только у нее на душе стоял непроницаемый мрак. Отец, если заупрямится, ни за что не разрешит ей носить синее платье, и оно будет понапрасну висеть в шкафу. Слезы полились по щекам Боришки. Она прижала ко рту носовой платок, чтобы заглушить всхлипывания. Все равно ее никто не пожалеет.
Мать вышла вслед за ней в комнату, неслышно открыв дверь. Остановившись за спиной Боришки, она тронула ее за плечо.
Ох, лучше бы она ушла, а не утешала ее! Все равно она заранее знает, что скажет мать: какое у нее было трудное детство и что, мол, теперь, когда есть возможность добиться, чтобы хоть у ее дочери-то все было по-другому, - что проку ей в этих словах?
- Не плачь, моя звездочка.
"Звездочка"! А делает все, что скажет отец, пляшет под его дудку.
- Отец прав, Боришка. Ты еще ребенок. Не огорчай его, не порти праздников!
А чем она его огорчает? Она же ни филлера не попросила у него! Она, видите ли, его огорчает?! А что делает отец? Может быть, он приносит ей радость? Легко сказать "не плачь", когда слезы сами катятся из глаз. Да разве могут они понять, ее родители, что сейчас творится в ее душе?! Да и вообще разве такими должны быть настоящие родители! Хуже чужих!..
- Ты еще будешь взрослой, придет время, не бойся! Еще пожалеешь, что детство так быстро улетело и его уже не вернуть. Всему свой срок.
"Всему свой срок"! Можно подумать, что только от маминого желания зависит, когда ее дочь станет взрослой. Будто она сама этого не чувствует лучше других…
Мать хотела обнять Боришку, но она стряхнула ее руку.
- Не нужно меня успокаивать, оставьте меня в покое! - Теперь она уже громко плакала, задыхаясь от рыданий.
- Ты так хотела бы иметь это синее платье? Так страшно хотела бы?.. Ну хорошо, поцелуй же меня!
Но Боришка стояла неподвижно, горечь душила ее. Она чувствовала, что мать смотрит на нее, но не повернулась, не поцеловала ее. Тихо щелкнул замок в двери, когда мать вышла из комнаты. Боришке стало как-то не по себе. Она вытерла слезы. Как же это так получилось, что она не поцеловала мать, когда та попросила об этом? Пусть даже мать не заслужила - все равно! Она сейчас догонит ее и поцелует!
Но Боришка опоздала: мать сидела уже рядом с отцом за столом и вышивала скатерть - подарок для Цилы. А исправить ошибку на глазах у отца Бори не хотела. "Ничего, - решила она, - сделаю это, когда снова останемся вдвоем".
Она вернулась в комнату и села в кресло под торшером. Из окна в комнату проникал красноватый свет от неоновой вывески в продовольственном магазине. Боришка немного успокоилась.
"Если снова попросить отца, то я этим ничего не добьюсь - он не меняет своих решений. И унижаться перед ним я не намерена. Об этом и речи быть не может! Это только Цила по каждому пустяку бросалась на шею к отцу, приговаривая: "Папочка, кажется, ты был прав! Но ты ведь не сердишься?" Цила всегда просила у отца прощения в случае какой-нибудь размолвки. Но я не стану этого делать. Отец сегодня, в канун праздника, говорил со мною, как жестокий, чужой человек".
Но что же ей все-таки делать? Поступать так, как этого хочется отцу? Впрочем, о деньгах никто ведь и не заикался, никто ведь и не спрашивал про ее сберегательную книжку.
Следующая мысль, пришедшая в голову Боришке, тотчас же привела ее в хорошее настроение. Ведь в конце концов отцу совсем и не обязательно видеть это платье. Его можно и не держать дома, в одном из двух их шкафов, в котором они все втроем должны держать свою одежду. Вот тетушка Ауэр никогда не интересуется тем, что Сильвия держит в своей комнате… Итак, решено: она купит платье, а хранить его станет у Сильвии. Сильвия как раз обещала придумывать поводы для ее встреч с Рудольфом. Когда нужно будет, она пойдет и переоденется у Ауэров. Сейчас зима, под пальто все равно не видно платья. И вопрос с туфлями она как-нибудь уладит. Иногда инженер, может быть, будет встречаться с ней у Сильвии, и тогда все это будет предельно просто.
Внезапно ее затрясло как в лихорадке: что придумать, что ответить, если ее вдруг спросят, куда девались деньги со сберегательной книжки… Скажет, что истратила на рождественские подарки, на книги, на кино - кто станет проверять? Были деньги - нет денег. Истрачены. Она же их сама заработала! Если о платье никто не будет знать, то все будет в порядке. Отец ничего не скажет. Вот только под каким предлогом улизнуть сейчас из дома?