* * *
На часах уже два ночи, а я не сплю. Я должен сидеть и скорбеть по умершей матери, но вместо этого я забиваю пустоту жаждой мести и мучаюсь совестью. Всё это время передо мной образ Володьки. Его дружеская улыбка, сияющие веснушки, кончики пальцев, касающиеся моего сердца.
Тот, кого я без смущения называю братишкой, и которого вскоре заведу в тупик. По нему пройдёт высокий ток, и… он станет частью Природы. Правильно ли я поступаю? И спросить не у кого. Все те, кому можно было задать такой серьёзный вопрос, уже мертвы.
Я думаю, что старый Никита, тот, который ехал месяц назад на море, болтал ногами в автобусе и восхищался горами Крыма, принял бы однозначное решение в считанные секунды, и оно не стало бы предварительным. Но старый Никита любил бить одноклассников в нос, и ему было плевать, что у кого-то потекла кровь. Потому что старый Никита чувствовал только свою боль.
Но сейчас я изменился. Я долго думал, как поступил бы новый Никита. Я пришёл к выводу, что прежде чем судить убийцу, нужно выслушать не только мнение обвинения, но и самого убийцы.
Завтра я шагну обратно в Природу. Я проникну в её сущность, как рассказывал Володька. Я буду слушать её голос. Может даже услышу. Хотя Володька как-то недавно признался, что не может услышать даже голос Леса, настолько тот огромен. Он думает, что может, но ещё ни разу не пробовал, нужна великая концентрация. Что ж, я не претендую на аудиенцию со всей планетой, раз уж я слишком мал для неё, как говорит Утка, но её оппонент Володька утверждал и то, что я должен войти в сущность Природы. Стать её частью. Если, конечно, достоин, и она позволит мне войти.
Я войду в сущность Природы, послушаю её оправдания. Может, не всей, но хотя бы большей части. И если мне там не понравится, выйду и убью Володьку.
А если за целые сутки ничего не произойдёт, если она не захочет мне отвечать и не пустит в себя, то я вернусь домой. А потом убью Володьку.
Никогда ещё он не стоял так близко от смерти. И Природе придётся сильно постараться, чтобы спасти своего зелёного ребёнка.
Володька сказал, что я могу вернуться, стоит мне только захотеть.
Я хочу.
Глава вторая Река
Я завтракаю в полном одиночестве.
Когда грусти и печали в душе скапливается слишком много, они превращаются в пустоту, и все события наслаиваются на неё, словно крем на коржи. Только основы нет, нет этих самых коржей. Поэтому крем растекается, растворяется, и каждое действие забывается через несколько секунд.
И я не помню, что я ел, когда возвращаюсь в комнату.
Со мной не говорит никто. Ни резиновая утка, ни деревья, даже дедушка с бабушкой исчезли. Я остаюсь один в этом мире.
Я лежу на кровати и решаю, куда мне идти на аудиенцию с Природой. Володька выбрал заброшенную берлогу. Где я её найду в наших краях? Может, просто уйти на ночь в лес, улечься под деревом и слушать, что говорят Трава, Деревья?
Как-то слишком просто.
Так и не решив, я возвращаюсь в реальный мир, а уже два часа. Обед. Ничего себе. Я даже не хочу есть.
Надо хотя бы одеться. День выдаётся тёплым, поэтому я вновь надеваю рубашку с коротким рукавом, джинсы и спускаюсь в гостиную. На кухне гремит посудой бабушка. Взгляд у неё отрешённый с момента смерти матери. Дедушка, видимо, в отъезде. Решает дела, связанные с похоронами мамы. И я спрашиваю бабушку:
- А дед где?
Она вздрагивает, смотрит на меня как на чужого, а потом говорит:
- Место на кладбище пошёл выбирать. Рядом с папкой надо мамку похоронить-то.
Я хмурюсь. В груди снова сражаются поганые эмоции. Неуверенно произношу:
- Я увижу маму?
- Ох, Никитушка, не стоит тебе на неё смотреть, - грустно качает головой бабушка. - Обезображена мамка твоя. Не узнаешь ты её. Испугаешься только.
- Понятно, - киваю и не спорю. Нельзя, значит - нельзя. - Я уезжаю.
- Надолго ты?
- Не знаю. Наверное, да.
- Вернись к ужину. Баба Даша сегодня приедет.
Баба Даша? Это такая сухая старуха с вытянутым лицом, как у деда Толика, со скрюченными пальцами. Живёт в городе в богатой квартире. Занимается пошивом модной одежды. Вся такая светская и претенциозная. Холодная, как учительница биологии, злая, как ведьма. Баба Маша и деда Толик являются родителями мамы, а баба Даша - мама моего отца. Дедушка Павел по отцовской линии умер молодым от той же болезни, от которой умер мой отец.
- Её я видеть хочу меньше всего, - отвечаю и выхожу за дверь.
Наверное, бабуля и дед задаются вопросом, почему я так спокойно переживаю смерть мамы? Несусь на велике по склону к деревьям, и благодарю Природу и даже Утку, за разговоры со мной. За то, что рассказали об окружающем мире. Если бы я не стал зелёным ребёнком и не знал того, что знаю теперь, может, сломался бы в считанные секунды после смерти мамы. И попал бы в дурку.
Если бы ты не был зелёным ребёнком, твоя мать не умерла бы.
Я отгоняю подлый шёпот, и продолжаю нестись к лесной линии. Скорость приличная, старенький велосипед скрипит и сильно подпрыгивает на ухабах, грозя перевернуться и сбросить меня. Я упаду в кювет, сломаю рёбра, позвоночник, шею. И умру. Ура.
Я добираюсь до лесопосадочной полосы, спрыгиваю на ходу, отправляя велик в нокаут, и подбегаю к деревьям. Упираю потные ладони в колени и чуточку замираю, чтобы отдышаться.
- Устал, - тихо произношу я, глядя на Карагач передо мной.
Если устал, то отдохни, чего тут думать, - беззаботно отвечает тот.
Я падаю в траву и сначала улыбаюсь, потом блаженно смеюсь, нежась в зелёных стеблях как в кровати утром. Карагач со мной заговорил. Я переворачиваюсь на спину, вожу по сторонам руками, ногами. Как же мне хорошо. Как бывает, обидишь маму, переживаешь несколько часов отчуждения, а потом осторожно приходишь и просишь извинения. И ждёшь, что сейчас она повернётся и скажет какой ты плохой сын, и она жалеет о твоём появлении на свет. Всякий раз ты боишься подобных слов, которые разобьют тебя в дребезги и всякий раз она улыбается и обнимает тебя. Вот тогда наступает точь-в-точь такое же облегчение, как сейчас в объятиях травы, когда каждая молекула Природы наполняла меня силой. И я разбухал энергией как семечко, опущенное в воду.
Вволю наигравшись и подкрепившись, я замираю, глядя в небо. Солнце не слепит меня, хотя и светит достаточно ярко для второй половины августа.
Я пришёл, - улыбаюсь я, но в моих глазах… нет, даже не серьёзность, а что-то мудрое. Я вижу себя со стороны, будто стою в метре от своего тела. Салатовая кепка сливается с изумрудной травой, рубашка тоже зелёная. Я весь зелёный. Я - дитя природы.
Зачем ты пришёл? - спрашивает Трава. В её голосе не слышно упрёка, лишь неподдельный интерес.
Правда, а зачем я пришёл? Вчера я хотел убить Володьку и пришёл, чтобы войти в сущность Природы и выслушать её оправдания. Вот глупец. Разве она будет передо мной оправдываться? Что я такого сделал, чтобы удостоиться подобной чести?
Но я уже не хочу убивать Володьку.
Я уже не хочу уходить.
Хочу остаться тут.
Навсегда.
* * *
Я медленно брожу по лесу босиком. Сандалии снял через пять минут похода и забросил где-то среди деревьев. Когда ступни касаются стеблей травы, мха, дёрна, когда кожу не отделяет от земли тугая подошва, чувствуешь себя отростком Природы, как дерево. Вот-вот из пальцев ног вырвутся корни и вопьются в землю.
Я ничего не говорю. Хватит. Я и так много болтал в последнее время. Настала пора слушать. И в моей голове шепчут голоса Травинок и Травы, Деревьев, но не Леса; я слышу даже Ветер, хотя этого товарища услышать сложно. Мне никто об этом не говорил, я просто знаю сей факт. Да Ветер и не особо болтлив. Хотя нет, наоборот, болтает он безумолку, но такииииие глупости, что напоминает верещащих на перемене девчонок. Сероглазые зелёные дети - дети неба, воздуха, ветра. Я ни разу ещё не встречал таких. Да я вообще знаю только Володьку. Наверное, ребята воздуха простецкие и тоже болтливые, как их стихия.
Девочка во дворе дома, заключённая в чёрную глыбу. Такая красивая, спящая с открытыми глазами. У неё амулет не такой, как у меня и Володьки. И глаза серые. Она - ребёнок воздуха.
Когда я вспоминаю её, появляется чувство, которого раньше никогда не было. Вроде похоже на природную блажь, но чуточку отличается. Будто напоминает стремление к маминым ласкам, но чуточку отличается. Природная блажь, мамины ласки, всё это отзывается лишь в груди. А новое чувство будто охватывает ещё и живот. Все кишки как бы шевелятся и имитируют чувство полёта. Как отмокание в горячей ванне, но не такое мёртвое. Как быстрая езда на велосипеде, но не такое весёлое. Оно таинственное и кроткое.
Вода!
Я останавливаюсь будто громом поражённый.
Я же ребёнок воды!!! И чего я ломаю голову???
Я бегу к реке. Ноги будто сами знают, куда наступать, чтобы не нарваться на острую ветку, сломанную ветром, или кочку, и не раскроить подошву.
Мне вслед доносится шёпот Деревьев. Берёзы восхищаются тёплым солнцем, Клён жалуется на первый пожелтевший лист, Тополь ропщет на личинки, гнездящиеся под его корой, Дуб грустит из-за низкого урожая жёлудей, Ольха красуется серёжками, Карагач пытается отогнать дятла, удобно устроившегося на верхушке и долбящего ствол Дерева.
Это всё моё родное!!!
* * *
Я на берегу Реки.
Она хоть и маленькая, хоть её и можно пройти, замочившись лишь по пояс, бурлит она громко и угрожающе. Вода скачет по камням, берега пенятся.
Как ты? - спрашиваю.
Сегодня жива, - отвечает Река.
Вспоминаю, как Володька спрашивал о каких-то подземных источниках, питающих Реку, но не могу вспомнить подробностей. Зато теперь понимаю, что такое своя стихия. На берегу ощущаю прилив сил. Влага, испаряющаяся с поверхности, тянется ко мне, как металлические скрепки к магниту.
Сажусь на камень у побережья и свешиваю ноги в воду. Ледяная, словно лёд в холодильнике. На минуту ступни сводит, но энергия речных молекул начинает питать меня теплом.
Как ни крути, я - дитя Природы, и убийство зелёного ребёнка вдруг кажется ну совсем противоестественным. Как же я мог вчера поддаться уговорам старой резиновой Утки? Может, её речь и взаправдашняя, может, лагерь Природы имеет недостатки против рациональной мысли того другого Разума, но это мой лагерь. И от этого мне никуда не деться.
Вечернее солнце понижает температуру воздуха, становится холодно. Как же я не предусмотрел этот факт и не нацепил что-нибудь тёплого? Зато ступни в воде не мёрзнут, по ним будто жар разливается и несётся по всему телу. Сколько же энергии в бурном потоке! Я восхищён!
Какое-то время я слушаю Природу, но не могу услышать её, а лишь отдельные части: всё те же Деревья, Траву, Реку. Голос последней кажется мне самым мудрым, а Деревья только и знают, что болтать о своих проблемах. Наверное, вода обладает иным характером, нежели растения. Не скажу, что умнее, но степеннее и рассудительнее. Водные дети, вероятнее, мудрее других…
Но тут же переубеждаюсь. Если Река напоминает умного отличника-заучку в очках, хмурого, вечно морщащего лоб, вызывая межбровную пещерку, как Володька, то Чёрное Море - легкомысленная девчонка, любящая жевать жвачку, надувать розовые пузыри и крутить косички вокруг указательного пальца. Помню её беспечный разговор со мной. И те же деревья. Если тут в лесу они верещат подобно бабкам на базаре, то Каштан напоминал стройного мужчину с аккуратно уложенными чёрными волосами, часто покрытыми лаком, с прищуренными умными глазами с зелёной радужкой, как…
Как мой папа.
Чтобы развеять грусть я прыгаю в Реку.
* * *
Прыгаю прямо в одежде. На долю секунды тело обдаёт ледяным холодом, но потом он превращается в жар. Чувствую, что Река, кроме своих забот, сосредотачивает внимание на мне. Обволакивает течением любви, обнимает, как мама. Когда она сидит на детской площадке, болтает с подружками, но всегда на стороже и краем глаза видит тебя. Что тебе хорошо, что ты счастлив и смеёшься с другими детьми. Она будто не замечает тебя, но тоже счастлива, где-то на фоне сознания, хотя главной темой в эту секунду является антипригарная сковорода.
Вот и Река. Возится с рыбёшками, разворачивает в нужном направлении течение вод, но краем глаза наблюдает за мной. Как я, поддавшись силе тяжести, поддавшись судьбе, иду на дно.
Лёгкий толчок, и уже на скользких камнях.
(- Дети, каких камней не бывает в реках?
- Сухих).
Я поднимаю руку, и лишь кончики пальцев чувствуют воздух. Я могу в любой момент встать и вынырнуть, но не встаю.
Открываю глаза. Я смог открыть глаза в Море, но не смог в ванной. А здесь снова могу. Сначала неприятно. Лёгкие пузырьки воздуха щекочут ноздри, срываясь на поверхность, но я терплю.
Моя мама горела в огне до самой смерти, спасая неизвестных мне мальчишек и девчонок, и терпела. И я терплю. Дыхание кончилось, сердце замедляется. Я чувствую приближающуюся смерть. Минуту я под водой, этого достаточно, чтобы вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но я терплю.
Завтра моё тело начнут поедать моллюски, а я стану частью Природы, как мама и папа.
Не выдерживаю и выпускаю весь углекислый газ из лёгких. Пузырьки в панике бьют моё лицо, тело дергается, стремясь вверх, но я обхватываю себя руками и твёрдо сижу на дне.
Настало моё время.
Измученный организм делает вдох. По инерции. В рот хлещет вода. Я вдыхаю воду.
И, оооооооо, нифига себе.
* * *
Мир расцветает необыкновенными красками. Конечно, в лёгкие вода не попадает. Глотательный рефлекс срабатывает быстрее, и часть Реки попадает в желудок, но лёгкие вдруг сдаются, а сердце останавливается. Честное слово, просто перестаёт работать. Внезапно. Тук - и нету.
С каплей страха слежу за руками и ногами. Они трясутся, словно в припадке, и я не могу ими управлять. Дрожь проходит через три секунды, но конечности не слушаются.
Так вот ты какая, смерть.
Я прожил в мире двенадцать лет и два месяца, и думал, что видел много чудес, но они померкли, когда я чувствую, как сердце вновь вздрагивает и начинает стучать. В привычном темпе, разгоняя по сосудам остановившуюся на секунды кровь. Конечности теплеют и вновь поддаются сигналам мозга.
Чтобы человеку существовать в этом мире, он должен выполнять лишь некоторые необходимые операции: в первую очередь - дышать, потом - пить, потом - есть, ну и наконец - ходить в туалет и спать. Если человека лишить хоть одной функции он умрёт, разница только во времени, через которое наступит смерть. Мы - зелёные дети, и мы устроены иначе. Наша стихия может разрешить нам отказаться от всех операций. Она готова питать наш организм своей энергией до своей смерти, и в этом умопомрачительное величие Природы.
Находись я в воздухе - не получилось бы. Но моя стихия - вода. А то, что сейчас со мной произошло - это не смерть. Я бы не успел, потому что не находился в воде и трёх минут, даже двух. Природа остановила сердце, чтобы переродить всё моё тело. Море говорило: смерть - это лишь переход с одной сущности на другую, и процесс этот болезненный. Сейчас я испытал те же ощущения, что и умирающий человек, но не умер.
Здравствуй, обновлённый Никита!
Я люблю тебя, - говорит Река, и мне становится так хорошо, что её течение размывает мои слёзы.
Я ложусь на дно и смотрю в искривлённое небо. Сердце бьётся, лёгкие не дышат, но я жив. Вот это настоящее чудо. Ощущения совсем другие, и описать сложно. Я просто существую, и всё. Отчётливо слышно лишь воду, которая питает меня собой. Разносит по телу необходимый кислород, питает его влагой. Я могу пролежать на дне реки целую вечность, пока она существует, и не умру. Наверное. Или пока не захочу есть.
Я улыбаюсь. Закрываю глаза. Слушаю Реку.
Но она просто любит меня и молчит. Чувствую даже гордость в её сущности. За меня. Во-первых, зелёный ребёнок внутри стихии и именно в ней. Моё присутствие придаёт Реке как будто уверенности. Во-вторых, мои способности открылись только благодаря ей. Этим тоже стоит гордиться.
Я лежу долго. Слышу переговоры Деревьев на берегу, тупые мысли рыб, мудрое молчание Реки. Лежу так долго, что начинаю вспоминать, зачем пришёл сюда. И тогда первые мрачные мысли возвращаются в голову.
Мысли картинками складывают историю о смерти моей мамы, о смерти Каштана, о словах резиновой Утки, я формирую картинки в сущность, как на компьютере, образуя слайд-шоу, и передаю всем объектам Природы, до которых достаю. Ожидаю, что тревожная информация разойдётся от Дерева к Дереву, от Травинки к Травинке, охватит всю планету, и тогда я услышу голос Природы. Она откроется, чтобы я познал её сущность. Но ничего такого не происходит.
Я жду час за часом. Уже давно стемнело. Сквозь толщу воды не видны звёзды, но кривой амёбой вихляется белое пятно луны. Дети Природы всё ещё миксуют отголосками мою информацию, но никто не задаёт вопросов. Никто не говорит со мной. Может, Деревья обиделись, что я велел спилить Каштан? Боже, я слышу голоса нескольких десятков Деревьев вокруг, они переплетаются в косички из звуков, но не складываются в единую песнь. Пока ощущения можно сравнить с походом на базар.
Устало поворачиваюсь на бок и удобно устраиваюсь на камне. Мимо проплывает несколько мелких речных рыбёшек. Я уже много часов под водой, не выныривая. Только одна мысль об этом взрывает мозг.
Я закрываю глаза и засыпаю.
* * *
Это самый бодрый и самый беспокойный сон моей жизни. Всю ночь я слышу шёпот голосов Природы, и сладко почиваю под водой. А просыпаюсь в предрассветный час от звука исполинского горна.
Бууууууууууууу!
Он врывается в сознание, и я открываю глаза. Успеваю заметить распухшую кожу, холодные руки и ноги. Сердце бьётся под водой в два раза медленнее, кровь замедлила ход. Организм полностью подстроился под окружающую среду. Теперь совсем не чувствую себя чужаком в воде.
Наверху синей дымкой дрожит небо, а я весь скукоживаюсь, потому что шорох Деревьев в голове превращается в сплошное марево. Всю ночь голоса множились. Я начал слышать Осину за сотню метров от реки, потом Берёза за полкилометра воскликнула: Говорящая Утка! Ах! А сейчас голосов Деревьев тысячи. Даже Карагач на другом конце склона, до которого с десяток километров, ворчит о срубленном Каштане.
Как же вас много, - мысленно стонаю я.
Нас не много, я един! - отвечает Лес, и мой рот в изумлении раскрывается.